Твои женщины

Пленник Коктебеля

Знаешь, как осень холодную пел
над поздними рыбаками
северный ветер - колюч и смел,
пойманный берегами
в холмистый край голубой?.. Залив
норду вкушает под лунный прилив.

Как завывает он, силясь свернуть
с утеса к горным подножиям...
Там absinthium стебли тянуть
пробует к миру Божьему.
И вечер в закатный час-исполин
гребни прибоя красит в кармин.

Кутает густо махровая тьма,
ночь звездопадами льется.
Покинули птицы свои небеса,
и ветер усталый сдается.
Стихая, спускается к спящим цветам,
смирясь с поражением вечным горам.

Когда же ночная у-ухнет сова
над выступом над наскальным,
вдруг неожиданная луна
вырвет из мрака тайну:
там, где сражались татарин и грек,
там Кара-Дагом пленен - человек.

В камень заточен на веки веков.
Плечами уходит в море.
Царственно сквозь толщину оков,
в своем молчаливом покое,
он профилем строгим в море глядит,
и помнят уступы лица неолит.

Старый, потрепанный Коктебель,
остуженный северным ветром,
качает штормами свою колыбель,
радуясь о бессмертном.
И тихо свободная песня звучит.
И только Волошинский профиль молчит.

Когда нас измучит тоски недуг
иль мир одолеет безликий,
вернемся с тобою сюда, мой друг,
коснуться души великой.
Лунная рябь на последней волне,
о пленнике этом поведала мне.

Отчаянно к скалам своим влечет
гения скорбного имя.
Там северный ветер ему поет
тихую Ave Maria!
Увековечил его Кара-Даг,
пленив под камнями в таинственный мрак.

Он в одиночестве Страшный Суд,
в лоне горы ожидает,
когда разбудят и призовут,
и, может быть, оправдают.
Покуда ж стоит Коктебель, под плитой,
Кучук-Енишар охраняет покой.

На марш миллионов 2012г.

Видишь, как припечатывает судьба?
Майские цветники устилают путь
перед очередным гробом.
Когда-то все мы ушли с поста,
теперь вот вернулись - да ни поста, ни Бога.
Бесконечная дорога домой...
Пьяницы рисуют классики на асфальте.
Тут хоть смейся, а получается погребальный вой.
Они там воюют:
против тех - эти, против других - те.
Я прохожу мимо, мимо, мимо,
я выбираю не эту цель,
выбираю не тот калибр, брезгую бронежилетом.
О чем ты? - спрашиваешь.
А я пьяницу укладываю в постель.
Мне некогда воевать,
вдруг он не проживет лето.

***

Кто без имен, на тех нет вины.
У них нет бесславных.
Я не миллиард*, я – не они.
Я бьюсь на равных.
Они не горЯчи и не холодны,
И не теплохладны.
А я – весь в вине, и без кабалы.
С крестом православным.

_______________

*имеется в виду так называемый «золотой миллиард»

Твои женщины

Они пишут тебе в никуда длинные письма,
скрываются за осенью и плачущим листопадом;
потом за сугробами и гробами, что всегда рядом
с наступающими холодами и солнцем за облаками,
которое некогда их возродило из праха.

Они, словно овощи, береженые в старом погребе,
сухие и немощные, в ожидании скорой разлуки
молчат и молчат до поры, и ломают худые руки;
потом говорят - прощай - и уходят в небытие,
освобождая тебе путь для новых завоеваний.

Они не глядятся в зеркало, и не знают живую воду,
не знают ни пропасти, ни одного варианта спасения;
познавая тебя, свидетельствуют откровение,
провожая тебя, умирают и возрождаются снова...
слизывают подтеки кровавые со своего сердца.

Падая в преисподнюю, я пожелаю тебе не мучится,
падая в преисподнюю, с именем твоим на устах,
падая в преисподнюю, я пожелаю тебе сквозь страх
найти хоть одну из тех, что на дне колодца,
слабость твою наблюдая, верили в твою жертву.

***

От тоски набухают молочные железы,

когда она думает, что не сможет больше родить.

Знающие люди твердят - ничего не поздно,

и она ежедневно заново начинает жить.

Маленькая хозяйка Большого дома,

не способная выбрать из двух,

катится по наклонной,

но все еще отличает и не переносит лицемеров на дух.

Девочки с демотивированными сердцами

бестолковым счастьем ездят ей по ушам,

мальчики с шестиструнными душами с ними напополам

шьют ей судьбу.

Выкройка эта трещит по швам.

Грузом своих оков они тянут ее ко дну

Обнаженная, но не нагая, она падает вверх,

Невидимая никому.

И пусть говорят, что еще не поздно,

у нее уже все позади:

вокзалы, встречи и проводы, и тысячи километров пути.

Старость - особенно в радость, когда нет еще тридцати.

Но в поле она выходит, глаза закрывает и ждет:

"Господи, теперь Ты веди".

А Он улыбается молча и делает жест:

"Повелеваю. Роди".

Мимо храма (триптих)

1.
Дикое поле - ты -
Конь
ловит мою ладонь.
Я принесу тебе сахар, милый,
только не тронь.
Боль мою только не тронь.
Жжет, прожигает солнце глаза.
Или наоборот.
Беру в оборот
речь твою
парнокопытную.
Неуловимый огонь -
грива твоя.
2.
Мне говорят - СМИ.
Сни-ми
с плеч моих эту заботу.
Я не выгадываю погоду,
когда будет лучшее время вставать,
флагом размахивать,
прочих идти убеждать
в это болото.
Сон мой - сусальное золото.
В нем мне и помирать.
3.
Златогривые колосья бьются, бьются по ногам.
Путь мой в поле через храм.
Путь мой в поле через храм.
А на звоннице, а на звоннице
бьет набат слепой гусар...
Он не дышит, но живой,
он не умер, но не мой.
Паруса в его груди молча ветер пьют как ладан,
путь гусаром мой разгадан,
не разгадан он людьми.
Мимо храма, мимо храма проплывают корабли.
А созревшую пшеницу,
а созревшую пшеницу,
на погосте Авраама

на погосте Авраама
собирают короли.

Дата добавления: 2015-08-09