Письма Жене и дочери

№ 31

7 июня 1942 г.

Добрый день, Наташа!

Горячо целую милую Надиньку. Вечереет. Солнышко уходит за вершины ближнего леса. Предвечерний воздух гудит от ору-дийной пальбы, а в перерывы между этим гулом до слуха до-ходит слабое пиликание гармошки, «страдающей» где-то около землянки в соседнем подразделении. Но ни владимирский на-пев молодого бойца-весельчака, ни красивый закат не радуют сердца. Грустно. Тяжело с самого утра. Вчера у меня в батарее погибла самая хорошая артиллерийская лошадь. Сегодня ездил на вскрытие и мне здорово влетело от начальства. Меня еще ни-когда так не ругали, и поэтому тяжело. До смерти тяжело. Воз-вращаясь из штаба полка, я встретился с почтальоном, вручив-шим мне два твоих письма. Ты, милая, тоже пишешь о грусти. Я понял твою грусть, и мне еще тяжелей стало. С настроением этой сердечной тяжести и пишу тебе. Когда ты получишь это письмо, исполнится год нашей разлуки. Триста шестьдесят пять дней! О, то были дни суровых испытаний моей любви. Я ехал на фронт и страстно любил все оставшееся дома. Под стенами древней родной Москвы я вступил в смертную схватку с ковар-ным и сильным врагом и страстно любил свою жену и красавицу дочь. Я видел смерть – страшную смерть, всеистребляющую – и чем ближе она была около меня, тем сильнее горела в моем сердце любовь. Я шел по обугленным улицам сел и городов, ви-дел сожженные трупы стариков, и женщин, и маленьких детей, – а любовь все сильнее разгоралась к тем, кто остался дома. Три-ста шестьдесят пять дней! Каждый день этого года я жил мечтой о вас. Если по три раза каждые сутки я вспоминал о вас, то выхо-дит: 365х3=1095. Значит, самое меньшее, одна тысяча девяносто пять раз я думал о вас. Триста шестьдесят пять дней я воевал за родину. Я люблю ее, как и вас, потому что не будь родины – не будет у меня ни дочери, ни жены: дочь нашу красавицу немцы

убьют ради звериной потехи, а жену возьмут в вечное рабство и будут издеваться над ней – им не нужны русские бабы, кроме как невольницы. Я воюю за родину. Она возместит мне счастьем моей дочери. Придет время, и мы пойдем с тобой в лес рвать цве-ты. А сейчас не зови меня, ни заманивай. И не горюй о том, что ты вянешь и стареешь от тоски. На веки вечные мы будем гордиться своей старостью. Я, например, не стыжусь своих преждевремен-ных седин. Кончится война, и я с гордостью сниму шапку, обна-жая седую голову: «Вот, мол, смотрите, – я поседел, сражаясь за отечество, за счастье своей Надежды». А коль не оторвут у меня ноги, я седой спляшу на радостях. Мои дорогие дочь и жена. И были дни, недели, даже целые месяцы, когда все время вы были перед моими глазами, в моем сердце. Самые нежные мечты о вас поддерживали во мне дух бодрости в самые ужасные моменты боя. Любовь к вам спасла меня от смерти. Она – великая, святая любовь – спасет меня до конца войны, приведет меня в дом мой, к моей семье! Триста шестьдесят пять дней! Я тосковал и поти-хоньку, как по уставу полагается, плакал от тоски. Наташа, ты – мать. Ты поймешь мою печаль – тоску и сегодня, в годовщину разлуки нашей, прольешь святую материнскую слезу над голу-бенькой кроваткой дочери, которую любящий отец не видел эти томительные, суровые дни. Нам не стыдно своих слез, потому что они выражают нашу любовь, потому что они – кровь наших сердец родительских, чистая русская кровь. Право на горючую слезу мы выстрадали. Но сегодня мне грустно. Грустно, потому что мне ни за что попало, потому, что не имею возможности по-мочь тебе и потому, что ты тоже грустишь, моя милая. Проезжая по одной деревне, я остановился у могилы нашего любимого ко-мандира дивизиона – капитана Попова, убитого немцами еще в феврале. И поэтому мне грустно. В другой деревне я увидел двух-летнего мальчугана, стоящего на окне без штанишек и ревущего во все горло. Я подошел к окну и спросил: «Ты чего это, молодой человек, орешь, что тебе нужно?» и дал ему единственную кон-фетку, которая валялась у меня в полевой сумке недели две. Он взял эту конфетку и улыбнулся и перестал горланить. И от этого мне стало грустно: почему это не Надюша. Грустно и потому, что я не имею возможности послать вам фотоснимок, а знаю, что вы тоже обо мне немного скучаете. Наташенька, ты спроси-ка Шуру Гуселеву да Лизу Ошиткову, почему они мне не пишут. Да сооб-щи мне, кто из солдаток крутит хвостом, пользуясь отсутствием мужа. Я хоть про себя их поругаю, сукиных дочерей. Напиши мне еще что-нибудь про дочурку: как она хулиганит, какие новые песни знает и ходит ли голышом на улицу. Письмо на этом закан-чиваю. Уже ночь. Наши самолеты пошли «на работу», и немцы строчат по ним трассирующими пулями, но так как стрелки из них хреновые – наши летчики двигаются вперед и в ус не дуют.

Твой привет Нечаеву передал недавно по телефону на наблю-дательный пункт, и он шлет тебе самый низкий поклон.

До свидания. Твой И. Горохов. Обеих крепко целую.

Папа

Передавай привет родным.

ГУ ЦАНО. Ф. 6217. Оп. 6. Д. 13. Л. 5–7об. Ксерокопия.

№ 32

20 марта 1943 г.

Здравствуйте, Наталка и Надюша!

Не часто пишу я вам теперь, не много и мыслей излагаю в своих письмах. Времени не хватает, да и места иногда не выбе-решь, чтобы написать письмо. Дни и ночи в движении, в бою, в преследовании противника.

Позади остался Ржев. Далеко уже Сычевка и Вязьма. Прой-дено более двухсот километров, тысячи населенных пунктов вновь стали нашими – советскими. Но сколько горя, сколь[ко] слез женских, страданий материнских видел я. Страшно. Сердце щемит великая ненависть. Я видел рослого, могучего старика. Он, мне кажется, никогда в своей жизни не выронил ни одной слезинки, а теперь – плачет, навзрыд плачет. У него убили нем-цы внучку тринадцатилетнюю, сожгли дом, унесли все тряпки, покидали в огонь пожарища все вещи и предметы домашнего обихода, которые он наживал в течение долгих лет своей жизни. И вот старик плачет, мутные слезы текут по его седой бороде и падают в пепел, оставшийся от его дома. Это очень тяжелое ви-дение, дорогие мои. Я видел шестнадцать обгоревших трупов на станции Ново-Дугино и видел одного живого мальчика, успев-шего выскочить из огня. Он сошел с ума, этот мальчик. И что бы его ни спросили, он смеется и отвечает: «А Манька там оста-лась, поет песню». Дело было так. Девятнадцать подростков – мальчиков и девочек – согнали в один дом, раздели их догола и заставляли играть, как маленьких. Немецкие изверги зло по-тешались, как четырнадцати-пятнадцатилетние парни и девуш-ки, стыдясь друг друга, не смели пошевелиться… Ведь голые они! Потом их плотно закрыли немцы, а сами стали стрелять из автоматов в окна. Затем подожгли дом. Только троим удалось выпрыгнуть из пламени. Было это 9 марта. На другой день мы вошли в этот поселок и над трупами шестнадцати великомуче-ников русских дали клятву мстить зло и жестоко до последней капли крови.

В д. Азарово Издешковского района я первый раз за все вре-мя войны познакомился с девушкой и страстно в нее влюбился. После войны, пожалуй, я буду с нею неразлучен. Уже обо всем договорились, и сегодня я написал ей первое письмо. Посмотре-ла бы ты, Наташенька, какие у нее чудесные косы, какие глаза! Накануне нашего прихода в эту деревню у моей девушки угнали в Германию мать. Они сожгли ее дом. Девушка сидела на пепе-лище и горько рыдала, когда я подошел к ней. Что-то самое неж-ное проснулось во мне в этот момент. Я поцеловал ее в головку и долго-долго молча любовался этим прелестным созданием. Потом мы говорили с ней… Итак, Наталочка, если я буду жив, то приеду с десятилетней смоляночкой Марусей Гречишнико-вой. Она будет нашей старшей дочкой. Вот посмотришь, как она умна и хороша.

Сейчас мы стоим. Другие части ушли далеко вперед, а мы чуточку отдыхаем и пополняемся. Дела у меня идут хорошо. На дворе весна. Скоро зашумит весенним половодьем Днепр, на бе-регу которого я сегодня нахожусь, и будем ловить рыбу.

От тебя за 8 дней получил только одно письмо, из которого узнал, что убит Миша Горячкин. Наша почта далеко отстала, в политотдел не забегал за все время наступления, и поэтому твои письма где-то лежат. Получу сразу много и много будет радо-стей у меня. Доченьку береги пуще своего глаза, не позволяй ей больше болеть. Передавай мой сердечный привет маме. Кланяй-ся всем родным. Целую вас.

Папа Ваня

Пишите по новому адресу: 20 770-я полевая почт[овая] ст[анция], литер «Б».

ГУ ЦАНО. Ф. 6217. Оп. 6. Д. 13. Л. 19–20об. Ксерокопия.

№ 33

1 апреля 1943 г.

Дата добавления: 2015-08-09