Глава 33. Он попытался работать, но все без толку, — внимание было совершенно рассеяно

Он попытался работать, но все без толку, — внимание было совершенно рассеяно, в памяти то и дело ярко вспыхивали картины того, что было днем. Поднявшись из-за письменного стола, Джеймс пошел на кухню.

Ливия стряпала.

— Привет! — сказал он, расплываясь в улыбке, до нелепости довольный собой.

— Привет!

— Что-то не работается.

— Мне тоже.

— И еще я ужасно проголодался. Что у нас на ужин?

— Погоди, сам увидишь. Раз уж пришел, взбей-ка вот это, пожалуйста!

Взяв из рук Ливии миску с яичными белками, Джеймс принялся за дело. Она посматривала и, как ему показалось, довольно скептически.

— Ага, — сказала она через минуту. — Теперь ясно, в чем дело.

— Что, не так?

— Слишком сильно бьешь. Больше кистью надо водить. Вот так. — Она положила свою руку поверх его руки, показала. — Легонько, как бы отбивай от себя, не колоти. И кружи рукой. Не надо все время в одну точку.

— Неужели это так важно?

— Яичные белки — прихотливая штука, — сказала Ливия загадочно. — Иногда схватываются, а иногда и нет. Ты просто как-то уж… слишком стараешься.

— Слишком?

Только сейчас до него дошло, что, собственно, речь шла вовсе не об яичных белках. Он стал водить рукой медленней, пытаясь делать, как она только что показала.

— Теперь так?

Она посмотрела, кивнула:

— Так. Ты явно делаешь успехи.

На другое утро Ливия возвратилась с рынка с огромным куском говядины.

— Не знаю, поджарить или потушить. Как ты думаешь?

Это Джеймсу польстило, прежде меню с ним никогда не обсуждалось.

— По-моему, кусок жареного мяса — это всегда хорошо, — рискнул он.

— Да, — сказала она задумчиво. — Да, большинство мужчин именно так и считает. Но все зависит от того, насколько печка горяча. Если она по-настоящему жаркая, можно не думая кидать туда мясо — изжарится быстро и не подсохнет. Но если же не достаточно жаркая, тогда уж лучше мясо тушить на медленном огне. Понял?

К тому времени он уже свыкся с ее аллегориями.

— Я тоже так думаю. А скажи, как у нас печка сегодня, жаркая?

— Сегодня она опять пылает вовсю, — кивнула Ливия. — Но так будет не всегда. На всякий случай стоит попрактиковаться и на медленном огне.

— Как, черт побери, странно, — сказал майор Хеткот, — похоже, диверсионному управлению с трудом удается отыскивать женщин с плохой репутацией для осуществления плана по заражению противника.

— Неужели, сэр?

— Ну да. Удивительно, и это при том, что каждую неделю через госпиталь проходит более пятисот зараженных военнослужащих. Напрашивается вопрос: с кем же они спят?

— Вот именно, сэр.

— Я слышал, диверсионное управление эти свои растреллименты вверило теперь итальянской полиции. Но, признаться, я буду удивлен, если подобный ход даст лучший результат. Итальяшки такой ушлый народ.

— Верно, сэр, попадаются весьма недобросовестные сотрудники.

— Гм! — Тут майор впился в него взглядом. — Как там у вас, Гулд?

— А что, сэр?

— Есть проблемы, которые хотите мне сообщить?

— Да нет, сэр, все в порядке.

— Ну и ладно, — майор Хеткот сделал паузу. — Между нами, я не слишком огорчен, что эта история с сифилисом пока топчется на месте. Я не сказал, что вы приложили к этому руку, но… будьте осмотрительней. Не хотелось бы, чтоб вы обитальянились.

Однажды на обед Ливия подала британским офицерам дымящееся блюдо с улитками, источавшее приятный запах чеснока и помидоров. Джеймс огляделся в поисках ножа или вилки, однако Ливия приборов на стол не выложила.

— Это настоящий деликатес, — заявила она. — У нас улиток зовут maruzzelle. Их собирают с растений на берегу моря, оттого у них немного соленый привкус. И мы готовим их прямо в раковинках.

Взяв пальцами улитку, Хоррис с сомнением уставился на нее:

— Вообще-то у нас в Англии улиток не едят, — заметил он. — Они какие-то скользкие…

— Вы в своей Англии много чего не делаете, — отозвалась Ливия. — Такое мое мнение.

— Что вы этим хотите сказать? — с подозрением спросил Хоррис.

Заинтригованный богатым, глубоким, отдававшим листвой запахом, Джеймс тоже взял одну ракушку.

— Как их едят?

— А так и едят!

Поднеся моллюска ко рту, Джеймс попытался всосать внутренность. Но ничего не высосалось.

— Наверно, ее надо отлепить, — подсказала Ливия.

Джеймс, протолкнув язык в раковинку, снова всосал. На сей раз внутренность чуть подалась. Он активней заработал языком, одновременно подсасывая, и почувствовал, как скользкая мякоть выстрелила в рот, увлекая за собой маслянистую жидкость. От внезапного сладостного восторга перехватило дыхание.

Один за другим, кто с отвращением, кто сноровисто, прочие офицеры последовали примеру Джеймса. Однако Ливию явно больше всего интересовало, как обстоят дела у Джеймса.

— В раковине еще много сока, — наставляла она, не сводя с него глаз.

Он снова пустил в ход язык, кончиком вылизывая все закоулки, пока не слизал все до капли.

— Потрясающе! — выдохнул он, кладя на стол пустую раковину. — Ливия, ты — гений!

— Отлично! — явно довольная, сказала она. — Теперь другую.

Когда улитки были съедены, Ливия внесла миску свежего горошка прямо в стручках.

— Вот вам горошек, — сказала она, — его надо есть точно так же, как и улиток. Открываем стручок большим пальцем, — она показала, — вот так. А потом языком, вот так, выбираем изнутри все горошины.

Джеймс попытался сделать, как она, но все горошины покатились на пол.

— Странное дело, — сказал Слон, — у нас на отборочных курсах тоже учили, как правильно есть горох. Но там говорили, чтоб с помощью ножа.

Джеймс сделал вторую попытку. На этот раз ему удалось слизнуть все горошины, кроме самой последней, самой крошечной, в самом уголке стручка.

— Никак не могу последнюю достать, — с огорчением признался он.

— А последняя, уж точно, самая важная, — заметила Ливия.

Британские офицеры пытались языком подхватить неподатливые зерна, а горошины разбегались по столу, как крошечные зеленые камешки.

— С ножом, вообще-то, гораздо удобней, — вздыхая, сказал Слон.

— Не переживайте, со временем научитесь, — обнадежила Ливия.

Подождав, пока она уберет со стола, Джеймс пошел за ней на кухню.

— Ливия, — спросил он, — к чему ты это все затеяла с улитками и горошком?

— Э-э-э… Да в общем, ради забавы. Ну, скажем так: иногда сначала приятно начать с горошка. Хотя обычно хочется начать с улиток, а потом перейти к горошку, а потом, перед тем как закончится горошек, снова взять несколько улиток. Но это только тогда, когда ты точно знаешь, что достанешь самую последнюю горошину.

— Г-м, галиматья какая-то…

Однако после обеда, когда кругом все стихло, Ливия снова явилась к Джеймсу в комнату, и вмиг все стало ясно. Он понял, что легкие вскрики восторга, прежде достававшиеся ему, ни в какое сравнение не шли с этой дрожью, со спазмами удушья, которых он добился, переходя от улиток к горошинам, потом снова к улиткам, а в финале поддев языком самую последнюю горошину в стручке.

Джеймсу никогда прежде не приходило в голову, что постель может быть отличным местом для разговоров. Порой в долгие часы сиесты трудно было сказать, когда кончался разговор и начиналась любовь, и эти дневные часы были самыми сладкими.

Начать с того, что у всех влюбленных есть свои тайны: когда ты в первый раз решила… а что ты чувствуешь, если… Но еще были разговоры о родителях и о семьях, еще они сравнивали между собой свои страны, такие разные, но до странного похожие. Говорили о друзьях, которых каждый потерял на этой войне, перемалывали косточки новым неапольским знакомым. У Ливии прорвался дар лицедейства — она замечательно изображала майора Хеткота. Имея из реквизита лишь фуражку Джеймса, Ливия, совершенно голая, вышагивала взад-вперед, выговаривая:

— Капитан Гуу, ви абзалю позорник. Восьми ти себе вруки! Ви должни битстроги и праведли ви с итальяшки!

И возвращалась, хохоча, в постель, где они обычно находили иные способы продолжать потешаться насчет строгостей с итальяшками.

Джеймс узнал, что у тела есть свой язык, нечто между словом и молчанием. Иногда он перекликался с изысканной ритмичной мелодикой итальянского, иногда отдавался упорным твердым англо-саксонским гортанным отзвуком. И, как с любым другим языком, этим мало-помалу бегло овладеваешь, оттачивая нюансы, выправляя акцент. Как много новых интонаций предстоит постичь: легкий шелест поцелуя, нежное стаккато ласкающего кожу языка, резкая модуляция прерывистых вздохов или стонов; каждая интонация — многокрасочный взрыв значений, каждая может быть прочтена десятками разных способов.

Нет для этого языка ни самоучителей, ни словарей. Ты овладеваешь им, учась его слушать, путем проб и ошибок, повторяя в ответ то, что адресовано тебе. И никогда невозможно сказать, что ты окончательно его постиг, просто постепенно осознаешь, что больше перевод тебе не нужен — и то, что произнесено, гораздо важней, чем, как это произнесено, и то, что совершают двое, — не просто секс, а начало долгого разговора.

Дата добавления: 2015-08-18