Крапивное семя

Мало и этого случая? Тогда могу рассказать об инспекции, которая контролировала расход бензина, а какую песню могу спеть про предшественников нынешних зеленых придурков — про инспекцию по охране окружающей среды! Но все же самыми мерзкими, самыми гнусными и самыми подлыми контролерами были, само собой, прокуратура и суд. Самыми гнусными потому, что именно от прокуратуры и суда все ждут справедливости, именно в этих органах люди меньше всего ожидают увидеть моральных уродов, которых волнуют только деньги и спокойная жизнь.

В начале 80-х у нас в течение нескольких лет было осуждено за нарушение правил техники безопасности 23 цеховых инженерно-технических работника, причем в этих делах страшно было то, что практически все они были совершенно невиновны. Мы разбирали все случаи и пришли к выводу, что только в одном случае из 23-х мастера можно обвинить, да и то формально. Случай такой. В котельную для помощи в ремонте направили рабочих из других цехов, и мастер котельной поставил их на различные работы, а одному поручил «пробить» бункер со шлаком, т. е. в этом бункере шлак слежался и не проваливался в горловину. Этот работяга встал под этой горловиной и снизу стал тыкать в шлак прутом, а когда пробил слежалость, то весь бункер горячего шлака рухнул, естественно, на него. Рабочий погиб. Идиотизм этого рабочего полнейший, но все же мы исходили из того, что он пришел из другого цеха, что мастеру все же нужно было самому показать этому работяге, как нужно работать. И вот «натягивая» вину на инженера в этом случае, мы никак не могли выявить вины ИТР в остальных.

Ну, вот, скажем, крановщик разливочного пролета поднимает крюк крана, и когда он поднялся к балкам моста, крановщику надо было подъем остановить, но он то ли отвлекся, то ли понадеялся на концевой выключатель, который автоматически должен остановить подъем при приближении крюка крана к балкам моста. Но концевик не сработал, крановая лебедка оборвала трос, и крюк с траверсой упали. В любом случае в этом обрыве троса виноват крановщик, который не остановил подъем, и крановая бригада, которая не проверила надежность работы концевых выключателей. Все рабочие завода, как впрочем, и почти все в СССР, знали, что под стрелой крана стоять нельзя: табличка «Не стой под стрелой» мне помнится еще с раннего детства. Тем не менее, под этим крюком стоял раззява, хорошо, что в каске. Траверса и крюк упали рядом, но части траверсы задели этого работягу по каске, и он получил черепно-мозговую травму. А начальник смены Володя Атаманицын за эту травму получил от суда два года и отсидел их на зоне в Калкамане. У него как у начальника смены было около сотни рабочих в цехе размером, как я уже писал, с Курский вокзал, причем сразу на нескольких этажах и еще и в отдельном здании склада. Если начальник смены контролирует работу печи или 2~3 человек, то остальных своих рабочих он никак не может видеть. В чем тут вина начальника смены? Что он должен был сделать, чтобы один придурок вовремя остановил подъем крюка, а другой не стоял там, где стоять категорически запрещено?

Или вот такой случай. Во всех цехах шихта подавалась ленточными транспортерами, их было на заводе сотни, и что-что, но уж правила безопасности при работе с ними или возле них знали все. В цехе № 6 в середине ночной смены сошла с рельс натяжная тележка транспортера — авария самая обычная, и ее устранение занимает несколько минут. Пультовщица остановила кнопкой этот транспортер и, минуя мастера и начальника смены, сразу позвонила дежурным слесарям, чтобы те поставили тележку на место. Бригадир слесарей и слесарь поднялись наверх к транспортеру, там они проходили мимо щита электроснабжения этого транспортера, и им надо было отключить транспортер и перевернуть табличку на щите, чтобы на ней читалось: «Не включать — работают люди!» Секундная работа, но им было лень, хотя они обязаны были это сделать. Они подошли к тележке, там находился концевой выключатель транспортера, им надо было отжать и зафиксировать его рычаг. Секундная работа, но им было лень, хотя они обязаны были это сделать. И они сразу полезли под тележку ставить ее на рельсы. А в это время к пультовщице подошел симпатичный парень, они заболтались, и тут же звонит дозировщица и просит подать ей шихту, а подавать ее надо было, в том числе, и этим транспортером. И пультовщица, не теряя нити разговора с приятным парнем, начинает тыкать пальчиком в кнопки и включает транспортер, на который она сама только что послала слесарей. Транспортер включается, затягивает под ленту и отрывает слесарю руку, он гибнет. Вскрытие показало, почему слесарям было лень делать обязательную и секундную работу (перевернуть табличку на щите): содержание спирта в желудке слесаря все еще превышало его содержание в крови, т. е. слесари уже на работе выпили, и им стало море по колено. За эту травму суд осудил начальника цеха и его замов по электрической и механической части, которые в момент этой травмы спали дома.

Идиотство с осуждениями дошло до такой степени, что молодые специалисты начали наотрез отказываться уходить с рабочих должностей и занимать инженерные должности в цехах, а мастера и цеховые инженеры стали подавать заявления с просьбой перевести их в рабочие. На тот момент у нас на заводе и так была катастрофа с нехваткой кадров руководителей, а тут еще и эти идиоты из суда и прокуратуры! И я решил подраться за своих друзей, да и за себя тоже, поскольку ведь и я был начальником цеха, и я отвечал за вверенных мне людей. Но прежде всего надо было разобраться, почему прокуратура обвиняет, а суды так легко осуждают совершенно невиновных людей.

Начал покупать юридическую литературу и вникать в нее, и тут выяснилось, что, поскольку дела, касающиеся техники безопасности, это не дела об убийстве или воровстве, а дела технические, требующие специальных знаний, то главным доказательством является заключение эксперта по этим вопросам, чтобы ни говорили обвиняемый и свидетели. Тут же выяснил, что главное в экспертизе это то, чтобы эксперт не был заинтересован в исходе дела и был объективным. Вычитал в различных судебных примерах, что экспертами в судах выступают, как правило, опытные специалисты с других заводов или аналогичных производств. Начал выяснять, а кто были эксперты в делах моих осужденных товарищей, и у меня глаза на лоб полезли. Оказывается, прокуратура в этом качестве привлекала наш Павлодарский Госгортехнадзор и часто даже не его «специалистов», которых на суде обязаны предупреждать об ответственности за дачу заведомо ложного заключения, а просто акты, которые сочиняла эта инспекция по каждому случаю травматизма.

А тут надо понять, что если инженеры завода предназначены плавить ферросплавы, то у инженеров Госгортехнадзора никаких иных забот нет, кроме безопасности работ на подведомственных предприятиях. И если случается травма, то значит, что это они не уследили. И виноваты они, специально получающие зарплату, чтобы травм не было. В результате, во всех своих актах по результатам расследования травм они обязательно указывают инженеров нашего завода в качестве виновных, поскольку если таких виноватых не будет, то виноватыми останутся они. А наша паршивая прокуратура, не назначая настоящих экспертиз, заводила дела по бумажкам этих очевиднейшим образом заинтересованных лиц и обвиняла людей, указанных в этих бумажках, после чего суд тупо штамповал приговоры.

Сначала я думал, что речь идет о какой-то судебно-прокурорской ошибке — наивности мне тогда хватало. Я полагал, что прокурор и судьи добросовестно заблуждаются. И я пошел на прием к прокурору города. Это был пожилой мужчина, у него были орденские планки за войну, что сначала вызвало у меня к нему искреннее уважение. Я начал объяснять, в чем ошибка дел по ТБ, стал говорить, что по делам наших осужденных товарищей нужно вызвать экспертов из других заводов, однако его глаза стали стеклянными, т. е. стало видно, что он меня не слушает и у него желание побыстрее от меня отделаться. Он достает из папок приказ Генерального прокурора СССР и зачитывает мне пункт, в котором Генпрокурор требует усилить борьбу с нарушениями техники безопасности. «И мы будем безжалостно бороться с нарушителями!» — подытожил он. «Но ведь посмотрите дела по нашему заводу, — просил я, — ведь осуждены совершенно невиновные!» «Нет, они виновны!» — и с этими словами прокурор достал том еще не рассмотренного в суде уголовного дела и рассказал мне его суть. Дело было о гибели строительного рабочего на каком-то предприятии города. Мастер дал задание троим слесарям разобрать свинченную болтами тяжелую стальную балку, которая опиралась концами на две опоры и висела примерно в полуметре от пола, а сам ушел на другой участок. Свинчены две половины балки были посредине. Двое слесарей закурили и наблюдали, а третий начал откручивать гайки. Открутил их сверху балки, снизу балки ключ плохо доставал, и слесарь лег на пол под балку и стал откручивать гайки лежа. Когда открутил последнюю, то балка, естественно, развалилась на две части, и концы их упали на голову этого работяги.

— Ну, при чем тут мастер? — спросил меня прокурор. — Что, Эти долбоны не понимали, что если балку развинтить, то концы ее упадут? — выдержал паузу и даже с каким-то удовлетворением объявил. — Однако же мастера мы посадим!

И я понял, что и этот прокурор, и наши судьи прекрасно понимали, что осуждают невиновных, но в своем подлом желании получше отчитаться в якобы исполнении приказа Генпрокурора все равно осуждали невиновных, попирая советские законы. Говорить с прокурором после этого было не о чем, и я ушел, обогащенный знанием того, кем же на самом деле является это крапивное семя юстиции. О продолжении этой истории мне удобнее будет рассказать ниже, а сейчас один из моих судебных случаев.

Зимы у нас, как известно, длинные и холодные, а вода при замерзании резко, более чем на 8 % увеличивает свой объем, и образующийся лед рвет любые материалы, пропитанные влагой. Из-за этого у нас в стране, по сути, нет надежных автомобильных дорог — как бы тщательно ни исполнялось на них твердое покрытие, а через несколько зим лед и его выведет из строя. С железными дорогами несколько проще, поскольку их кладут на балласте — на щебенке, которая, по идее, после дождей должна осушаться и не держать влагу, но и с железными дорогами не все просто — и они за зиму могут подвергнуться подвижке. И вот я стал замом директора и железнодорожный транспорт стал моей проблемой. Началась весна, она в Казахстане и так очень дружная, а в тот год вообще была стремительной, и у нас на заводе повсеместно началась подвижка колеи, а железнодорожных путей внутри завода тогда было 70 км. Ремонтники метались от одного места уширения колеи к другому и в целом с проблемой справились отлично — все грузы заводом были приняты и отправлены, остановок завода по вине железнодорожного цеха не было. Тем не менее, один полувагон у нас сошел с рельс, об этом было сообщено железной дороге, и она нас оштрафовала на несколько сот рублей. Эти деньги мизерные, если учесть те возможные убытки, которые возникли бы, если бы цеха хотя бы на час остановились из-за отсутствия сырья или затаривания складов.

Но тут партии в очередной раз ударила моча в голову бороться с бесхозяйственностью при помощи советской юстиции. Прокурор подает в суд иск с требованием выплатить этот штраф из кармана работников моего железнодорожного цеха. Меня это страшно возмущает, поскольку, как я уже писал, я очень не люблю, когда вверенных мне людей наказывают со стороны, да еще и с такой. И я требую суд заслушать меня, уже не помню в качестве кого — то ли эксперта, то ли общественного защитника. Помню только тупой судейский взгляд: я ему про то, что своей работой мои железнодорожники предотвратили простой завода и убытки государству, а он мне про то, что партия приказала бороться с убытками, наносимыми государству. Я ему про то, что согласно закону не могут с человека взыскиваться убытки, если они были вызваны необходимостью предотвратить еще большие убытки, а он мне про партию… Ничего не смог сделать и вышел из суда со своими невинно пострадавшими людьми как оплеванный, исходя матом. Начальник ЖДЦ Гловацкий, с которого в числе других тоже содрали сотни две, меня еще и успокаивал.

Вот давайте и оценим, что значит было быть главным инженером Ермаковского завода ферросплавов.

Зарплату Друинский получал как главный инженер построенного, отлаженного и давно работающего предприятия, опекаемого заботливым начальством в Москве и в области. А реально, кроме обеспечения собственно технологического процесса, М.И. Друинский обязан был превратить проект Гипростали в работающий проект и сделать это в непрерывной борьбе с проектантами, которым главное было ни за что не отвечать.

Обязан был обеспечить, чтобы горластые строители, нахватавшие рабочих в казахских степях и не успевающие их обучать, построили все объекты качественно и не строили то, что выгодно, а строили то, что надо.

Обязан был вместо местных органов власти построить и город Ермак.

Обязан был предотвратить всю придурь толп контролирующих организаций.

Обязан был обеспечить обозначение их полезной деятельности и обозначение полезной деятельности главных контролеров страны — партийных органов.

И при этом не забывать, что Родина ждет от него нужное ей количество ферросплавов, а труженики завода (это половина города) ждут от него обеспечение их зарплатами и премиями.

Мне могут сказать, что это ужасно тяжелая работа, соглашаться делать которую мог только дурак. Что касается трудности, то она еще труднее, чем я описал. А вот что касается дурака, то я не соглашусь, поскольку справиться с такой работой мог только очень умный человек, правда, фанатично преданный своему делу, но очень умный творец.

Ведь зачем нужен инженер? Для поиска технических решений возникающих технических проблем. Но каждое, доселе неизвестное решение — это творчество, и творчество требовалось от Друинского в огромном количестве. А что нужно было делать с массой той придури, которую выкатывали на завод все те паразиты, которые вокруг завода имитировали кипучую деятельность? Эти возникающие вне сферы техники проблемы тоже надо было решать, и решения этих проблем тоже были неизвестны и, следовательно, творческие. И Друинский за свою жизнь успешно решил бесчисленное множество творческих задач из множества сфер человеческой деятельности. А успешное решение творческой задачи дает такое удовлетворение, такое счастье, которое ни с чем нельзя сравнить — ни со жратвой, ни с бабой.

Поэтому я и пишу, что Друинский очень счастливый человек, поэтому и пишу, что я ему завидую, а то, что он сам порой жалуется на тяжесть своей работы, так не обращайте на это внимания — ну крутился он как белка в колесе, ну и что? Неужели всю жизнь натирать себе геморрой в какой-нибудь московской конторе, перекладывая бумажки из папки в папку, это лучше? Неужели это следует считать счастьем? Не заблуждайтесь: счастьем это считать может только безвольный кретин, который ни на что большее не способен, и если вы это считаете счастьем, значит, вы и есть безвольный кретин. А Друинский — это глыба, посему он и выбрал себе такую жизнь, при которой максимально реализовал свой ум и свою волю. Как же тут ему не завидовать?

И в славном городе Ермаке, переименованном тупыми и подлыми засранцами в Аксу, Друинский может спокойно петь песню со словами «здесь ничего бы не стояло, когда бы не было меня». Петь в очень большом хоре, но в этом хоре его голос звучал бы наиболее сильно и уверенно. Так, как он жил, жить стоит! Так, как он, жить надо!

Была, однако, в его работе на заводе проблема, которую он решить не смог. Эта проблема — директор завода П.В. Топильский, но о нем я напишу специально. А сейчас о том, как выглядел Друинский в частной жизни — как человек.

Дата добавления: 2015-08-18