Психотехнологии

И.Смирнов, Е.Безносюк, А.Журавлёв

Компьютерный психосемантический анализ и психокоррекция на неосознаваемом уровне. - М.: Издательская группа "Прогресс" - "Культура", 1995, 416 с.

Введение

Изучение механизмов нарушений высшей нервной деятельности и поиск эффективных способов диагностики и коррекции этих нарушений являются одними из центральных проблем медицинской науки, что обусловлено как первоочередной важностью этих проблем для прикладной медицины, так и их фундаментальным значением для процессов познания основных закономерностей формирования психической деятельности.

Положение, сложившееся к настоящему времени в области экспериментальной психологии в значительной мере обусловлено неудовлетворенностью психиатрии тем набором концептуальных и практических средств из этой области, которыми она располагает. Это активно побуждает исследователей к поиску новых подходов и разработке таких концептуальных моделей психической деятельности и ее нарушений, которые позволили бы создать новые, более эффективные способы диагностики и лечения.

Фундаментальные исследования в области патологической физиологии высшей нервной деятельности (Г.Н. Крыжановский, Э.А. Костандов, П.В. Симонов), также настоятельно требуют широкого практического приложения в клинической психиатрии.

Не менее значительным в настоящее время представляется комплекс вопросов, связанных с неуклонно расширяющимися представлениями о роли неосознаваемых процессов в психической деятельности человека. До последнего времени изучать эти процессы можно было лишь умозрительно из-за отсутствия удовлетворительных аппаратных средств их исследования. С появлением компьютерных технологий стала реальной возможность быстрого анализа больших информационных массивов, что позволило создать адаптивные алгоритмы управляемых экспериментов, на основе которых были разработаны принципиально новые средства исследований психических процессов и их нарушений (Н.Shevrin). С помощью этих средств в настоящее время экспериментально подтверждаются концепции о роли неосознаваемых психических процессов, ранее высказываемые многими авторами на основе теоретических построений, базирующихся в основном на психоаналитических наблюдениях. (В 1953 году вышла работа Жака Лакана о "Функции и поле слова и языка".)

Наконец, фундаментальной основой, определяющей актуальность данного исследования, являются современные представления о роли семантических факторов в процессах жизнедеятельности. Поскольку семантические стимулы опосредуются преимущественно психикой, ясно, что по мере эволюции психики роль семантически модулированных сигналов возрастает. Вторая сигнальная система является системой семантических символов преимущественно вербального типа. Понятие _семантический_ в общем виде распространяется на любой стимул, который может быть дифференцирован психикой и способен вызывать, кроме ориентировочной реакции, какую-либо иную реакцию. Последнее возможно в том случае, если в психических сферах имеется аппарат семантических элементов, среди которых присутствуют элементы, схожие по каким-либо признакам с анализируемым стимулом. Эти схожие элементы и определяют семантику, т.е. _смысл_ стимула. По мере взросления особи и накопления индивидуального опыта количество стимулов, которые можно рассматривать как _несемантические_ и которые способны вызывать только ориентировочную реакцию, резко уменьшается.

Указанные предпосылки побудили нас к написанию этой книги, в которой мы пытаемся познакомить читателя с некоторыми фактами, гипотезами и представлениями.

История некоторых психофизиологических и нейропсихологических исследований

На протяжении всей истории человек мог познать другого человека только путем наблюдения его поведения, в частности, речевого. В конце прошлого и начале нынешнего веков появились методы ассоциативного эксперимента, которые позволили использовать элементы субъективного анализа речевого ответа путем исследования его семантической сущности и времени, потребного на реализацию высказывания, следующего в ответ на семантическую посылку.

В середине двадцатого века появились методы, которые позволили связать когнитивные процессы с физиологическими. При этом использовали предъявление субъекту совокупности семантичесих стимулов и анализ совокупности возникающих при этом физиологических реакций.

П.Ж. Кабанис считал, что _головной мозг в некотором смысле переваривает впечатления, что он органически выделяет мысль. _Оставив в стороне сакраментальный спор о материальной или идеальной сущности мыслительных процессов, можно уверенно постулировать наличие вполне материальных коррелятов этих процессов. Так при любом семантическом воздействии можно наблюдать определенные изменения многих физиологических параметров: кожно-гальванической реакции, электроэнцефалограммы, миограммы и проч. Эти изменения неспецифичны и подвержены действию многих сочетающихся факторов: новизны семантического стимула, его эмоциональной значимости, значимости контекста. в частности, окружающей обстановки и др. Исходя из этого, можно найти определенный смысл в известном изречении Кабаниса: _Чтобы составить себе понятие об отправлениях, результатом которых является мысль, следует рассматривать головной мозг как отдельный орган, предназначенный исключительно для ее производства, подобно тому, как желудок и кишки совершают пищеварение, печень вырабатывает желчь_.

Однако, если существуют функциональные пробы печени, осуществляемые путем введения в организм незначительных количеств какого-либо вещества, например, тимола, с последующим исследованием того, насколько быстро и качественно это вещество в прямом или трансформированном виде выводится печенью из организма, то невольно напрашивается прямая аналогия - функциональная проба мозга. В этом случае специфическим для мозга субстратом может служить семантический стимул, например, слово, а наблюдаемой реакцией - изменение состояния или поведения. В обоих случаях орган изучается по принципу _черного ящика_, где на входе - тестирующий стимул, на выходе - доступный регистрации результат _переработки_ стимула.

Как для печени одной из основных функций является детоксическая, так для мозга одной из основных функций является психическая.

Психическая функция мозга включает анализ, переработку и хранение информации, моделирование картины мира и управление состоянием и поведением. Любой из этих чрезвычайно сложных процессов имеет конечную скорость, которая у многих живых существ, возможно, значительно выше, чем у человека. Однако у высокоразвитых существ потеря скорости компенсируется качеством - развитием значительно большего количества включаемых при каждом из перечисленных процессов элементов психики. Отсюда возникает более высокая форма адаптивного поведения - отказ от принципа _стимул - реакция_, доминирующего у низших организмов, и развитие адаптации по типу _стимул - множество возможных реакций_.

Стимулом для мозга является любое изменение информационной среды. Не только сенсорные сигналы, но и любое изменение импульсации от проприо-, баро-, хеморецепторов, а также прямое физическое или химическое воздействие на клетки мозга приводят к изменению состояния и в конечном счете - поведения. При целенаправленном поведении возможность разнообразно реагировать на один и тот же стимул подразумевает не случайный выбор любой из возможных реакций, а выбор лишь таких форы реагирования, которые, исходя из предшествующего опыта, способствуют достижению полезного результата - в широком смысле сохранению гомеостаза.

При дезорганизации психической функции поведение хаотично и в ответ на стимул возникает либо непредсказуемая реакция, либо множество неадекватных стимулу реакций. Соответствие реакций воздействующему стимулу есть результат предшествующего анализа того, какие изменения состояния, поведения и информационной среды, развивающиеся после прежнего воздействия стимула, содержат полезный результат: избегание боли, получение удовольствия, удовлетворение потребности. Если стимулы психической деятельности отсутствуют или количество их сильно ограничено, интенсивность деятельности снижается и в качестве стимулов продолжают выступать только неотъемлемые от деятельности мозга витальные потребности. Это хорошо изучено в случаях с сенсорной депривацией как в эксперименте на добровольцах, так и при наблюдении больных с полной сенсорной блокадой. У человека сенсорная депривация вызывает дезорганизацию психической деятельности, что проявляется в галлюцинациях, а при длительной депривации - в формировании устойчиво нарушенной картины мира и возникновении психических заболеваний.

Формы дезорганизации психической деятельности при сенсорной депривации многообразны. Так, известны случаи, когда больные, способные ощущать только прикосновения к определенным участкам тела и лишенные всех других видов сенсорной чувствительности, все время наблюдения находились в состоянии сна. Длительная, хотя и относительная сенсорная депривация в условиях тюремного содержания приводит к развитию психических нарушений, действие которых распространяется и на все последующее поведение (Кузнецов О.К. Лебедев В.И.) Большое количество исследований в этой области проведено и на животных.

Все это подтверждает достаточно тривиальное положение о том, что для психики питательным субстратом является информация.

Любая информационная посылка, т.е. любое изменение внутренней или внешней среды, влечет за собой изменение психической деятельности и необходимое для сохранения гомеостаза изменение поведения.

Можно полагать, что, если стимул совершенно нов для воспринимающего его объекта, то есть встречается впервые и ни с чем из предшествующего опыта не ассоциируется, то реакция на него будет ориентировочной: повышение уровня бодрствования, готовность к действию и активный анализ последействия стимула. Если этот стимул сопровождается значимыми для жизнедеятельности изменениями состояния, ему присваивается смысл. Смысл стимула - это его связь, ассоциация с конкретным изменением состояния. Если первое предъявление стимула не сопровождается никакими изменениями состояния, он ассоциируется с контекстом стимула т.е. стимул означает что ему соответствуют другие, незначимые в данном сочетании для жизнедеятельности стимулы. Так или иначе, можно утверждать, что любые впервые воспринятые стимулы, немедленно приобретают тот или иной смысл. Это означает, что в памяти биобъекта они хранятся не в форме самого по себе семантического элемента, а лишь в совокупности этого элемента и его связей с другими, совпавшими по времени предъявления элементами.

Известно, что повторные предъявления индифферентного для жизнедеятельности стимула приводят к угасанию ориентировочной реакции на него: стимул становится контекстовым и при его повторных воздействиях не происходит изменения состояния и поведения. Наоборот, сочетание впервые предъявляемого или уже известного стимула с ноцицептивным воздействием приводит к приданию _ноцицептивного_ смысла этому стимулу и теперь уже сам стимул становится сигналом для соответствующего поведения.

Невозможно определить, когда самый первый стимул закладывается в память и появляется связь с любым последующим во времени восприятия стимулом. Известно лишь, что после появления на свет птиц и высших млекопитающих у них можно выделить сенситивный период, когда любая впервые предъявленная информация сразу запечатлевается в памяти - импримитируется. Можно полагать, что импринтированная в сенситивном периоде информация является базой для построения внутренней картины мира. Иными словами, семантизация т.е. придание смысла всем последующим информационным стимулам, первоначально происходит как результат случайного сочетания любого последующего стимула с первичным импринтированным. И немедленно с увеличением числа появляющихся в памяти семантических элементов лавинообразно увеличивается число возможных связей между ними, как результат импринтинга развивается ориентировочная реакция, позволяющая либо отнести стимул в разряд контекстовых, либо придать ему тот или иной ноцицептивный смысл.

О возможном исключительно важном значении впервые импринтированной информации для всего последующего формирования психики свидетельствуют не только классические эксперименты на животных, но и известные сведения о детях, воспитанных дикими животными и утратившими возможность включения в человеческое общество. Из этого следует, что _духовное_ персистентно, т.е. высшие психические функции формируются как результат ранней социализации (или зоосоциализации) путем наблюдения поведения других особей, не обязательно своего вида. Утенок, вылупившийся из яйца, мгновенно развивает устойчивую реакцию следования за искусственным движущимся объектом и впоследствии уже не приобретает естественного для этого вида поведения - следования за уткой. Фотографии, на которых маленькая обезьянка прижимается к теплому искусственому каркасу, пренебрегая своей _естественной_ матерью, о6ошли весь мир.

Таким образом, семантические элементы уже в своей взаимосвязи как-бы _персистируют_ при ранней детской социализации от других (взрослых) особей к новорожденным и закладываются в память вместе с наблюдаемыми при обучении связями с другими семантическими элементами. При нарушении естественных условий такой передачи (замена или отсутствие естественного для данного вида объекта импринтинга) формируется неадекватная для данного вида матрица психики со всеми вытекающими последствиями. Далее мы коснемся вопроса о возможном участии дефектов ранней детской социализации в генезе психосемантических растройств у человека.

Импринтинг как форма научения отличается от других видов научения только тем, что отсутствует достаточный для формирования ассоциативных связей предшествующий опыт, - семантическая память чиста (_tabula rasa_). Любая воспринятая после иимпринтинга информация уже так или иначе может быть соотнесена с имеющимися в памяти семантическими элементами и при первом же предъявлении приобретает смысл, т. е. ассоциируется с другими семантическими элементами.

Из этого следует, что любая воспринятая информация является семантической, поскольку у взрослой особи предшествующий опыт неизбежно приводит к установлению связей между психосемантическим эквивалентом этой информации и какими-либо элементами опыта. Следовательно, можно рассматривать память биообъекта как совокупность семантических элементов и связей между ними.

Ясно, что, располагая соответствующими средствами исследования, можно установить наличие в памяти определенных семантических элементов и изучить характер связей этих элементов с другими. Наиболее универсальным средством психосемантического исследования является наблюдение поведения биообъекта в его естественной или искусственно созданной среде. Применительно к человеку это означает общение с ним на том или ином уровне, одним из которых является вербальный.

Традиционные для исследования психики методы наблюдения, в том числе активные методы, связанные с предъявлением различных тестовых задач, анализом динамики научения, расспросом, являются недостаточно эффективными прежде всего потому, что на пути между исследователем и памятью субъекта стоит сознание, которое опосредует всю поступающую и исходящую информацию и при этом вносит в нее свои коррективы. Высшие животные, если и обладают элементами сознания, то явно недостаточными человеку для экспериментального изучения их семантической памяти посредством общения. Поэтому при исследовании психической деятельности приходится использовать методы, которые либо изменяют состояние или поведение, либо предполагают искусственное изменение среды деятельности или обитания. В случаях экспериментирования на животных это предполагает опять-таки дальнейшее наблюдение поведения, а в исследованиях психики человека - наблюдение результатов воздействия, опосредованного сознанием.

Для целей психиатрии, психологии, психобиологии, зоопсихологии, социологии и для решения множества прикладных задач необходимы методы, которые позволили бы, не влияя на поведение субъекта или объекта исследования, изучать его психические функции без участия сознания человека, а на животных - не ограничиваясь наблюдением за их вынужденным поведением.

К числу таких методов относятся все методы, основанные на принципе функциональной пробы. В этом случае всегда предъявляют эталонный тестирующий стимул и оценивают результат его действия по изменению специфической функции. Применительно к психической деятельности человека в полном смысле функциональными пробами являются метод ассоциативного эксперимента, сопряженная моторная методика А.Р. Лурия, метод О.С. Виноградовой и другие, ставшие классическими.

Эти методы позволяют достаточно хорошо изучать семантическую память, но сознание субъекта все же может оказывать влияние на результат и искажать его.

Наибольшие перспективы как направление исследований психического имеет направление, использующее методы неосознаваемого предъявления тестирующей информации. Широко известны в этой области работы Э.А. Костандова, N.Dixon, H. Shevrin и других. На основе этих работ строятся концепуальные модели, конкурирующие с традиционными психоаналитическими постулатами по эффективности своих практических применений.

Перспективным является также направление, использующее измененные состояния сознания для исследования семантической памяти (S.Grof, Д.Л. Спивак и др.).

К настоящему времени в науках о психическом созрели все условия для появления таких методов исследования, которые позволили бы исследователю получать истинную, объективно характеризуемую информацию, не искаженную сознанием субъекта и не ограниченную искусственными условиями эксперимента. Такие методы дадут возможность исследования неосознаваемых психических процессов инструментальными средствами. Следовательно, возникнет новый взгляд на природу и механизмы психических процессов, в том числе патологических. Это даст возможность создания новых средств модификации памяти и поведения, столь необходимых как фундаментальной науке, так и ее практическим приложениям.

Одним из наиболее перспективных построений на этом пути является теория конструктов Келли, на основе которой возник метод психосемантического исследования - репертуарные решетки. К числу других употребляемых в настоящее время психосемантических методов относятся методы основанные на принципе семантического дифференциала Осгуда, метод незавершенных действий и др. Психосемантический подход, заключающийся в анализе психической деятельности с точки зрения конструкции смыслов в ней, предоставляет исследователю возможность рассматривать расстройства связей и, следовательно, значений отдельных семантических элементов психики и как следствие, и как возможную причину психических нарушений.

В 1988 году вышла фундаментальная работа Петренко В.Ф. "Психосемантика сознания" в которой, все же мы не нашли ответа на наши вопросы:

1. Можно ли создать такие инструментальные психосемантические методы, которые могли бы полностью удовлетворять принципу функциональной пробы, и что они могут дать для исследования механизмов психической деятельности и их нарушений?

2. Если принять за основу исследований психосемантический подход, то можно ли рассматривать психосемантические расстройства как типовой психологический процесс?

3. Если психосемантические расстройства являются для психических нарушений типовым патологичеким процессом, то можно ли, воздействуя семантическими факторами на психосемантические расстройства, получить терапевтический (корректирующий) эффект?

* * *

Проблема познания чужого _Я_ является одной из основных проблем человечества. На протяжении веков из способности к наблюдению и подражанию складывалась и развивалась способность к интерактивному диалогу - общению с помощью символов. В наиболее развитой (речевой) форме эта способность присуща человеку, но ее не лишены и животные. В обзоре Е.Н.Панова приведены данные из 220 работ за последние 50 лет, обобщающие многочисленные сведения в области зоосоциальной психологии и социобиологии. А в обзоре А.А.Никольского преимущественное внимание уделено работам, описывающим мотивационно-типологические градиенты звуковых реакций животных, являющиеся прототипом вербальных реакций человека. В живой природе не существует проблем, соответствующих задаче _чтения мыслей_. Подавляющее большинство наличествующих в социуме проблем (в т.ч.проблем интерперсональных отношений) исчерпывается путем использования вербальных и паравербальных (символика, проксемика, такесика, кинезика, мимика и др.) средств. Лишь при специальной деятельности человека, например в клинической, экспериментальной и профессиональной психодиагностике, этих средств становится недостаточно.

_В сущности, интересует нас в жизни только одно - наше психическое содержание_, - писал И.П.Павлов.

Однако для изучения этого _психического содержания_ применяются недостаточно эффективные способы. По этой причине, несмотря на обилие экспериментально-психологических методов, роль их в прикладных задачах невелика. Так, в клинической психиатрии для обследования больного применяют расспрос, изучение анамнеза, наблюдение, изучение творчества больного. Роль экспериментально-психологических методов оценивают противоречиво. Справочник по психиатрии под ред. А.В. Снежневского для обнаружения симптомов утомляемости, ослабления внимания, снижения темпов психической деятельности рекомендует корректурную пробу, метод Шульте (отыскивания чисел), счет по Крепелину, последовательное вычитание чисел. Для выявления расстройств памяти используют заучивание слов, пересказывание сюжетов, опосредованное запоминание попарно предъявляемых и связанных по смыслу слов. Для выявления своеобразия мышления используют приемы раскрытия иносказательного смысла пословиц, сравнение предметов по признакам сходства и различия, метод пиктограмм. _Все перечисленные и многие иные методы направлены на выявление интеллектуальных, речевых, перцептивных, мнестических расстройств, а возможности экспериментально-психологического обнаружения вменений личности (эмоционально-волевых, характерологических и других свойств) более ограничены_

Такую же ситуацию мы видим и в других прикладных о6ластях. В инженерной психологии применяют психологические (беседа, анкетирование, тесты) и физиологические методы, направленные на анализ состояния человека-оператора и установление его соответствия выполняемой деятельности. При этом считают (Основы инженерной психологии, под ред. Б.Ф. Ломова), что психологические показатели (память, внимание, змоционально-волевая сфера и пр.) более тесно коррелируют с результатами деятельности, чем физиологические показатели. Надежность человека-оператора зависит не только от уровня его тренированности, но и от природных свойств его нервной системы, а именно они, по В.Д. Небылицыну берут верх в аварийных ситуациях, опасных для жизни. Однако среди этих природных свойств методами инженерной психологии можно оценить только некоторые характеристики а не, например, способность сохранять операторскую мотива- цию, в зависимости от выраженности которой будет или не будет выполнена работа в экстремальной ситуации. Именно мотивацию Н.Н. Данилова считает основным фактором регуляции функционального состояния человека-оператора и залогом успешности его деятельности. Удовлетворительных измерительных методов для исследования мотивации нет. Данные, получаемые при исследовании личностных особенностей с помощью проективных и других методов, весьма опосредованно аппроксимируют конкретные и очень неожиданно проявляющиеся в экстремальных ситуациях свойства личности.

Для исследования личности и, прежде всего, личности психически больного человека, Б.В.Зейгарник единственно верным считает анализ деятельности через анализ мотивов. Психологический анализ мотивационных нарушений, по ее мнению, является единственным средством определения ведущего мотива, который непосредственно стимулирует все поведение больного человека. Технически это сводится преимущественно к анализу истории болезни, при котором Б.В. Зейгарник удавалось получать блестящие патопсихологические интерпретации. Анализ историй болезни, как она пишет, оказался пригодным для решения двух вопросов: вопроса о формировании патологически измененной потребности и вопроса о нарушении иерархии мотивов. Интересны размышления автора по поводу алкоголизации: _Понятно, что принятие алкоголя не входит в число естественных потребностей человека и само по себе не имеет побудительной силы. Поэтому вначале его употребление вызывается другими мотивами (отметить день рождения, свадьбу). На первых стадиях употребление алкоголя вызывает повышенное настроение, активность, состояние опьянения привлекает многих и как средство облегчения контактов. Со временем может появиться стремление вновь и вновь испытать это приятное состояние: оно может начать опредмечиваться в алкоголе, и человека начинают привлекать уже не сами по себе события (торжество, встреча друзей и т.п.), а возможность употребления алкоголя, он начинает побуждать самостоятельную деятельность, и тогда уже сами события становятся поводом. Происходит тот процесс, который А.Н.Леонтьев назвал _сдвиг мотива на цель_, формируется новый мотив, который побуждает к новой деятельности, а следовательно, и новая потребность (в алкоголе). Сдвиг мотива на цель ведет за собой осознание этого мотива, так как по отношению к деятельности мотив играет смыслообразующую роль. Принятие алкоголя приобретает определенный личностный смысл. Таким образом, механизм зарождения патологической потребности - общий с механизмом ее образования в норме._ Далее автор подробно анализирует характер постепенного изменения иерархии мотивов у алкоголиков.

На сегодняшний день за тщательным анализом клинических наблюдений и их интерпретацией нет достаточно удовлетворительного концептуального аппарата, что легко объяснить отсутствием прямых методов измерения свойств психики, препятствующим более полному истолкованию клинических наблюдений.

На наш взгляд, истолкование клинических наблюдений с точки зрения патопсихолога имеет значение более для исследовательских, нежели практических целей. Это определяется тем, что необходим очень компетентный специалист и большие затраты времени на одного больного. Кроме того, каждый специалист истолковывает наблюдаемое в рамках определенных воззрений, ни одно из которых не имеет иного материального базиса, кроме вербального аппарата.

Здесь крайне важно остановиться на следующем.

Многие исследователи, как и Б.В.Зейгарник, протестуют против чрезмерной биологизации психического, подразумевая под этим чуть ли не попытки сопоставить определенные психические нарушения с конкретными анатомическими изменениями в мозге. При этом все они настаивают на приверженности материализму. Однако анализ литературы приводит к недвусмысленному выводу об отсутствии достаточной материальной базы для многих теоретических построений. Встречающиеся попытки как-либо измерить отдельные свойства личности и придать тем самым физический смысл отдельным, пока эфемерным, представлениям, большим числом исследователей встречаются в штыки. У исследователей срабатывает своеобразная психологическая зашита (по Лавуазье), препятствующая восприятию нового и способствующая обсуждению старого. Причина этого проста. Вышеприведенная цитата (Б.В.Зейгарник) специально использована как пример умозрительного конструирования некоей удовлетворяющей данного исследователя (и не только его) логической схемы. Однако это не отражает истинного знания и является лишь иерархически выстроенными допущениями. В конечном счете они могут оказаться верны - с этим никто не спорит. Однако до сегодняшнего этапа развития науки практически не было инструмента для исследования формирования патологических потребностей. Поэтому многие авторы были заняты конструированием гипотез и новых интерпретаций старых наблюдений (В.Ю. Завьялов, Г.И.Исаев, Е.В.Безносюк, И.С.Павлов, А.И. Евстигнеев, 1977, 1979, 1988, 1990.)

Если был бы доподлинно ясен механизм формирования патологической потребности в алкоголизации, механизм изменения иерархии основных мотивов, то эти категории наполнились бы физическим смыслом и из гипотетических приобрели бы статус операциональных. Иными словами, оперируя этими категориями, можно было бы не только точно диагностировать изменении личности у этих и других больных, но и лечить их этиопатогенетически. Для этого нужен инструмент исследования психики.

В экспериментальной психологии существует и разрабатывается огромное количество методов и еще больше ведется дискуссий о них. Одним из наиболее перспективных направлений является психосемантическое, основанное на процедуре субъективного шкалирования (Похилько В.И., Федотова Е.О.) которое позволяет в числовых значениях оценивать субъективное мнение человека о разных объектах в процессе их ранжирования, сравнения и т.п. Подробно останавливаться на технике репертуарных решеток мы не будем, поскольку она хорошо описана в соответствующих работах (Шмелев А.Г., Похилько В.И.), (Франселла Ф., Баннистер Д.).

Именно психосемантические методы наименее опосредованно исследуют психическую деятельность, все формы которой, по А. Р. Лурия, являются социальными по происхождению.

Одним из наиболее распространенных психосеманти ческих методов является также ассоциативный экспе римент, когда испытуемый в ответ на каждое предъявленное ему слово должен ответить первым пришедшим ему в голову словом. Как известно, если предъявляют нейтральные для испытуемого слова, он довольно быстро и легко отвечает словом, которое детерминировано причинно-следственными, и связями ассоциативного процесса. Если же предъявляют слово, так или иначе связанное с каким-либо аффективным воспоминанием или переживанием, ответ испытуемого резко тормозится или явно нарушается. _Все это объясняется тем, что словесный раздражитель может провоцировать связанные с ним аффективные состояния, и эти аффективные моменты извращают дальнейший ход ассоциаций_ (А.Р.Лурия, 1928). Через 50 лет А.Р.Лурия уточнит, что _ассоциативные процессы никогда не являются случайными_, подразумевая под этим не извращение дальнейшего хода ассоциаций, а лишь включение данного слова в особо значимое семантическое поле, инициация которого сопровождается резкими изменениями состояния всего организма. В силу большой распространенности вариантов ассоциативного эксперимента и известности результатов его применения, мы на его описании останавливаться не будем.

Остановимся лишь на очень важной для дальнейшего изложении сопряженной моторной методике А.Р. Лурии, описанной им в 1928 году. В этой методике одновременно с речевым ответом испытуемого в а aсоциативном эксперименте регистрируют характер нажатия на пневматическую грушу, которое по заданию необходимо осуществлять при каждом слове. На кимограммах видно, что если речевой ответ и не был изменен, то все связанные с предшествовавшим аффектом (исследование проведено на убийцах) слова вызывали значительные нарушения моторной реакции.

Так одним из первых А. Р. Лурия ввел объективный инструментальный элемент в субъективную психосемантическую методику. Подчеркнем, что регистрировали принципиально разные показатели: речевую реакцию испытуемого, которую он полностью осознавал, хотя, может быть, и не мог полностью ее контролировать, и почти неосознаваемую им моторную реакцию!

Здесь мы касаемся проблемы бессознательного, которая вызывает в последние годы активный интерес исследователей. В этой проблеме ключевым понятием, позволяющим перебросить мост от клинических наблюдений бессознательных процессов до их экспериментально-психологического исследования, является понятие _смысл_ (Тихомиров О.К.). Дискретами смысла у человека, наиболее доступными исследованию, являются прежде всего слова.

К классификации неосознаваемой психической деятельности К.К. Платонова, включающей непроизвольные импульсивные действия, субсенсорные реакции, иллюзии и автоматизмы, можно добавить неосознаваемый мотив и неосознаваемую психологическую установку. Их исследовать удобнее всего, оперируя _смыслами_, т.е. используя психосемантический подход. В этом случае предполагается неосознаваемое воздействие и регистрация возникающих в ответ на него неосознаваемых (чаще всего вегетативных) или осознаваемых реакций. Можно согласиться с мнением Ю. М Забродина и Е.3. Фришман о том, что практически все стимулы субсенсорного диапазона потенциально могут быть переведены в число осознаваемых, вызывающих произвольную (контролируемую субъектом) ответную реакцию. Из этого явствует, что четкой границы между осознаваемыми и несознаваемыми стимулами не существует и что она колеблется в зависимости от установки, ситуации, состояния и множества других факторов. Упомянем мнение Г.В.Гершуни о том, что условные реакции на субсенсорные раздражители вырабатываются только в вегетативной сфере, но не в сфере двигательных реакций. Ю. Л. Арзуманов показал, что неосознаваемые зрительные раздражители могут участвовать в выработке временной связи у человека (при регистрации усредненных вызванных потенциалов с затылка их поздние компоненты имеют меньший латентный период и большую амплитуду в ответ на предъявление эмоциогенных стимулов в сравнении с нейтральными). Это неявное противоречие можно объяснить методическими различиями. В строгой экспериментальной ситуации наблюдали отсутствие различий в скорости распознавания тахистоскопически предъявляемых эмоциональных и нейтральных слов, однако моделированное при этом в гипнозе состояние гнева приводило к достоверным отличиям в скорости распознавания (R.Gerrig, G.Bower). Эти данные подтверждают представление о том, что порог осознания существенно зависит от состояния и других факторов. Следовательно, вышеупомянутое мнение Г.В.Гершуни можно отнести только к конкретным экспериментальным условиям, использованным автором. Кроме того, в методике того времени отсутствовали достаточно надежные методы выделения реакции из шума и ее наличие определяли визуально. В работе Г.В.Гершуни установлен латентный период кожно-гальванической реакции на надпороговый звуковой стимул в 1,7 секунды, а на подпороговый - в 3,1 секунды. Однако затем было показано, что связанные с событием кожно-гальванические реакции имеют латентные периоды в 1,0 -2,4 секунды и любые другие величины являются следствием спонтанных, не связанных со стимулом реакций (D.Levinson, R. Edelberg).

Таким образом, мы видим, что проблема осознаваемых и неосознаваемых стимулов и реакций на них не имеет общего решения и может быть описана только для конкретных ситуаций исследования. Эта проблема является одной из ключевых для решения поставленных в данной работе задач.

Согласно предположению Э.А.Костандова, при действии сильных и длительных отрицательных эмоций происходят пластические изменения в структурах мозга, ответственных за эмоциональное поведение. При этом снижаются пороги активации структур лимбической системы, участвующих в организации именно данной отрицательной эмоции. По нашему мнению, это является нейропсихологическим субстратом _следа аффекта_ А.Р. Лурия. При этом очень слабые физически, но очень значимые эмоционально стимулы могут возбуждать структуры лимбической системы, включая тем самым средства эмоционального отреагирования, возникающие при этом реакции можно тем или иным путем измерить. Прочность связи неосознаваемого стимула и соответствующего ему _следа аффекта_ подтверждает то, что такой стимул может быть использован как подкрепляющий для выработки временной связи на нейтральный стимул, и эта временная связь не угасает даже за 150 предъявлений условного стимула без подкрепления.

Иными словами, во-первых, неосознаваемый эмоционально значимый стимул является ноцицептивным и не утрачивает своего значения в течение всего времени существования _следа аффекта_, и во-вторых, его можно использовать для установления наличия соответствующего аффекта в прошлом. Как известно детектор лжи (лайдетектор), основанный на регистрации физиологических параметров при предъявлении слов выше порога осознания, может быть _обманут_ при наличии соответствующего навыка управления эмоциями (Waid). Изменить и контролировать реакцию на неосознаваемое воздействие невозможно.

В монографии Э.А. Костандова в качестве наиболее употребляемых индикаторов воздействия неосознаваемых стимулов упомянуты кожно-гальванический рефлекс, дыхательная реакция, реакция блокады альфа-ритма в энцефалограмме, плетизмографическая реакция. Многие авторы отмечают, что при наличии всех перечисленных компонентов реакции на неосознаваемый стимул невозможно зарегистрировать ее двигательный компонент. Тем не менее, известны работы. где вырабатывали условную двигательную реакцию на неосознаваемый стимул (A.Silverman, L.Baker)

Критикуя авторов, отрицающих существование неосознаваемого восприятия, Э.А.Костандов пишет: _Неосознаваемое восприятие предполагает наличие специального оценивающего устройства, _цензора_, решающего, что допускать, а что не допускать до сознания из поступающей извне информации. Таким образом, идея о неосознанных формах психической деятельности рассматривается как сугубо иррациональная, идеалистическая, откровенно связанная с учениями фрейдистского толка и парапсихологией, а потому неприемлемая для научного мышления_.

Мы имеем несколько иную точку зрения, так как вполне допустимый и даже обязательный с кибернетической точки зрения редактор информации (_цензор_) хорошо описан во множестве работ, включая цитированную, и проявляется, в частности, в явлении перцептивной защиты. Вероятно, противоречивые мнения о реальности неосознаваемого восприятия были порождены тем, что большинство исследований проводили на здоровых людях, у которых, по мнению Г.В. Гершуни, крайне редко возникают реакции на неосознаваемый стимул (если при этом не вырабатывают временную связь).

Э.А. Костандов считает, что _словесные раздражители, сигнализирующие о конфликтной ситуации, по-видимому, в определенных случаях... могут вызывать возбуждение временных связей, образованных с участием лимбической системы, без активации связей в неокортексе. Это приводит к тому, что активируются гипоталамические и стволовые механизмы оборонительной и ориентировочной реакций без осознания раздражителя, иначе говоря, неосознаваемые стимулы способны вызывать реакции только и в том случае, если эти стимулы сопряжены с имевшей место в прошлом или могущей иметь место в прогнозируемом будущем эмоциогенной ситуацией (за исключением тех случаев, когда неосознаваемые стимулы используют и качестве подкрепляющего фактора при выработке временных связей)_.

Почему при обзоре психосемантических исследований особое внимание привлекают работы, посвященные неосознаваемой психической деятельности?

Во-первых, существуют известные профессиональные (этические и деонтологические) ограничения на степень осведомленности о сущности применяемого метода психодиагностики непрофессионалов и тем более пациентов, психическому здоровью которых эта осведомленность может нанести вполне конкретный ущерб (Общая психодиагностика, под род.Бодалева А.А., Столина В.В.).

Во-вторых, при осознаваемых тестирующих стимулах у испытуемого существует реальная возможность произвольно модифицировать ответные реакции и тем самым предопределить искаженную диагностическую интерпретацию результатов.

В-третьих, что самое важное, при осознаваемом предъявлении семантических стимулов, часть из которых заведомо будет очень значима и змоциогенна для пациента, неизбежно включится тот самый _цензор_ - все виды психологической зашиты. Результаты, которые будут получены при этом, будут отражать особенности именно этой зашиты, а вовсе не распределение семантических структур в памяти субъекта. Здесь напрашивается прямая аналогия с ситуацией, наблюдающейся при обследовании больного с явлениями _острого живота_: пальпация живота из-за защитного дефанса брюшной стенки дает информацию только о состоянии этой стенки, но не о состоянии внутренних органов. Результаты, получаемые при психодиагностике на фоне психологической защиты, дают мало информации для выяснения механизмов патологического процесса, хотя и имеют самостоятельную научную ценность при изучении механизмов психологической защиты.

Не существует психодиагностических приемов, достаточно защищенных от сознательной фальсификации результатов испытуемым или полного отказа от обследования (за исключением процедур, проводимых в специально измененных состояниях сознания).

Ясно, что тривиальные опросники, как, например, ММРI, могут быть легко _забаллотированы_ как полным отказом от ответов, так и их сознательной или бессознательной фальсификацией, что и отражается в соответствующих шкалах. Этого недостатка не лишены и наиболее современные психосемантические методы, основанные на решетках Келли.

Методы, включающие, наряду с субъективным отчетом, также и объективные критерии (время реакции, физиологические параметры и пр.), тоже могут дать ложные результаты по тем же причинам, особенно при работе с подготовленным испытуемым. Так, при определении мысленно загаданного символа с помощью детектора лжи (Smith) из предъявленных четырех символов удается его идентифицировать только в 7З% случаев (Davis), из пяти предъявленных - в 64% (Gustafson, Orne), из шести - в 50% (Кugelnass, Lieblich). В специальном исследовании, посвященном перспективам и достижениям в технике детекции лжи (Barland, Raskin), получили коэффициент корреляции 0,85 между пятью экспертными решениями о виновности “воров” и их физиологическими реакциями.

Приведенные данные получены в экспериментах с нетренированными субъектами. У тренированных существуют большие возможности сознательного управления физиологическими функциями (Авсаркисян А.Я. и др.), что еще больше может повлиять на результаты.Таким образом, есть веские основания считать, что для выяснения механизмов патологических процессов в психике применение неосознаваемых стимулов в семантических методах оправдано.

Как же наиболее эффективно использовать неосознаваемые стимулы для психосемантических исследований?

Ясно, что механическая замена осознаваемых посылок на неосознаваемые невозможна хотя бы потому, что реакции на неосознаваемые стимулы существенно менее детерминированы и поэтому для их выделения из физиологического шума требуются дополнительные ухищрения: статистическое усреднение, фильтрации и мн. др. Кроме того, использовать общепринятые психосемантические методы (Шмелев А.Г.) в процедуре неосознаваемого предъявления стимулов вообще невозможно, так как любой такой метод подразумевает активный выбор, формулировку, поиск ответа и другую сознательную деятельность субъекта. Поэтому, несмотря на соблазн использовать появляющиеся в последнее время семантические словари, тезаурусы личностных черт (Шмелев А.Г. и др.), невербальные (геометрические) семантические универсалии (Артемьева Е.Ю.) и многое другое, необходимо разработать совершенно новые технологии психодиагностики.

Среди известных существуют методы, использующие принцип семантического обусловливания. Среди их описаний можно выделить основополагающие работы Razran, О.С.Виноградовой и других авторов, анализ исследований которых можно найти в обзоре А. Р. Лурия и О.С.Виноградовой. Простейшим видом семантического обусловливания является условная реакция на словесный раздражитель (Шварц Л.А.).

Для понимания сущности методов семантического обусловливания следует учитывать, что они в большинстве случаев включают генерализованные реакции на слово (Razran). Такие реакции, являющиеся условными реакциями непроизвольного типа, т.е. соответствующие классическим условным рефлексам, в виде, например, развития кожно-гальванической реакции в ответ на слово, ранее сочетавшееся с безусловным подкреплением, возникают не только в ответ на это слово, но и на другие слова. Иными словами, выработавшаяся условная реакция возникает как на сам условный сигнал (слово, постоянно или только в процессе выработки сочетавшееся с безусловным раздражителем), так и на все слова, в какой-либо мере на него похожие. Схожесть обеспечивается, во-первых, фонетическим или орфографическим (в зависимости от способа предъявления) подобием, и, во-вторых, существованием в памяти человека большого количества сопряженных с данным словом ассоциаций.

“Эти комплексы ассоциативных значений, непроизвольно всплывающих при восприятии данного слова” (Лурия А.Р.), составляют семантическое поле данного слова. Любое слово, за редчайшими исключениями, приобретает свое денотативное (референтное) значение только в контексте, т.е. в сочетании с другими словами (коннотативными). Так, слово “ключ” имеет, как омоним, по крайней мере три значения: средство открывания чего-либо, родник и дескриптор шифра. Такой омоним становится денотатом только в сочетании с коннотативными словами в соответствующих фразах: “ключ бил из земли”, “ключ в замочной скважине”, “подобрать ключ к коду”.

Если одному из омонимов (каковыми является большинство слов в большинстве языков) присвоить значение условного сигнала, например, сочетая его неоднократно с болевым раздражением, то при регистрации любых компонентов оборонительной реакции они будут обнаружены и при пропуске ноцицептивного подкрепления, т.е. только при предъявлении данного слова. Но, поскольку любое слово фигурирует в памяти в некоем семантическом поле, оборонительная реакция в той или иной мере будет развиваться и при предъявлении других слов из данного семантического поля.

В семантические поля входят наиболее частые в данное время у данной популяции коннотативные поля. Так, денотату “жигули” в наше время сопутствуют коннотаты “машина”, “пиво”, а не “горы”. Этот пример предполагает исключение - наличие иных коннотатов слова “жигули” у людей, живущих в этом районе Поволжья. Из итого примера видно, как совершенно однозначное ранее слово (“жигули”) как название приобретает новые ситуационные или категориальные значения.

Если несколько раз сочетать предъявление слова “жигули” с злектроболевым подкреплением, то кожно-гальваническая реакция будет наблюдаться и при пропуске подкрепления. Известно, что амплитуда КГР будет снижаться по мере увеличения количества неподкрепляемых слов. В том случае, если реакцию поддерживают на оптимальном для наблюдения уровне (на каждое неподкрепляемое слово “жигули” возникает КГР), то такие реакции будут наблюдаться и на слова “машина”, “пиво” и другие коннотативные слова, хотя их вообще не сочетали с действием подкрепляющего раздражителя.

Предъявляя испытуемому все слова из условного тезауруса, в котором ядром семантического поля является слово “жигули”, можно шкалировать возникающие реакции и обозначать тем самым границы данного семантического поля. Обычно они довольно расплывчаты, т. к. включают непредсказуемый набор ассоциаций. Так, у одного из испытуемых как наиболее значимое (сопровождающееся устойчивыми КГР) слово определится слово “долг”, и лишь при расспросе выясним, что при недавнем приобретении автомобиля “жигули” он крупно задолжал. У другого выявится ассоциативная связь этого слова с именем официантки в пивном зале, где испытуемый является завсегдатаем, и т.п.

Такова суть объективных методов исследования многомерных связей слова, начало которым было положено упомянутыми работами Razran, Riess, Л.А.Шварц, О.С. Виноградовой, А. Р. Лурия.

“Взаимопритяжения семантически близкого и взаимотталкивания семантически далекого материала”, по мнению Ж.М. Глозман и др., обеспечивают “временно-пространственную организацию информации в памяти в форме временной или пространственной поляризации материала в семантически связанные группы”, не зависящие от исходных условий предъявления слов и их сенсорного опосредования (акустического или визуального). Закономерности организации сложных связей между словами и образования семантических полей показаны в работе О.С. Виноградовой.

Ее исследование состояло из двух этапов.

Вначале угашали сосудистые компоненты условноориентировочных реакций на слова путем повторного их предъявления вплоть до исчезновения фотоплетизмографической реакции в виде сужения сосудов пальца руки. Для этого здоровым школьникам требовалось до 15 повторов каждого слова и до 18 смен слов, причем всегда были слова, которые постоянно оставались значимыми, т.е. сопровождались сужением сосудов пальца (имя, фамилия, слова из школьного лексикона и круга интересов испытуемого), а также неизвестные испытуемому или необычно произносимые слова. У детей, страдавших олигофренией разной степени выраженности, угашение носило дискретный характер: сразу после первого предъявления наблюдали генерализованное угашение ориентировочной реакции. На втором этапе вырабатывали условную двигательную реакцию на конкретное слово по инструкции типа: “Когда я скажу слово “кошка”, нажми на кнопку”. После 10-кратного повторения данного слова, ставшего теперь условным раздражителем, вводили дифференцировочные слова, предъявляемые однократно на фоне нейтральных слов. Когда исчезали ориентировочные реакции на дифференцировочные слова (у олигофренов это происходило быстрее), предъявляли “критические” слова, т. е. собственно тестируемые слова. Они делились на две группы:

1) слова, близкие по смыслу к основному раздражителю для слова “кошка” - “кот”, “котята”, “Мурка”, “собака”, “мышь”, “корова”, “животное” и пр.;

2) слова, близкие по звучанию к основному раздражителю: для слова “кошка” - “кошелка”, “каштан”, “крошка”, “крышка”, “окошко” и т. д.

У всех 12 психически здоровых школьников двигательная и сосудистая реакции возникали только на слово “кошка”. После предъявлении слов, сходных по звучанию со словом “кошка”, сосудистая реакция не возникала. На слова, схожие по смыслу, всегда развивалась сосудистая реакция при отсутствии двигательной. Этот факт, по мнению автора, говорит о преобладании элективных связей между словами у здоровых школьников 11-14 лет (как и у взрослых). У олигофренов наблюдали преимущественно связи по созвучию или оба типа связей. Нечто подобное наблюдали у очень утомленных детей, когда происходила замена связей более высокого порядка на связи по созвучию.

О.С.Виноградова показала в данной работе, что состояние условно-интактного здорового испытуемого характеризуется преобладанием смысловых связей между словами над связями по созвучию, при этом соотношения слов в семантических полях динамически флюктуируют в зависимости от функционального состояния испытуемого и контекста среды. В работе О.С. Виноградовой и Н.А.Эйслер использовали одновременную фотоплетизмографию сосудов пальца и области разветвления височной и лобной артерий. Авторы утверждают, что ориентировочная реакция сопровождается сужением сосудов пальца и расширением сосудов лба, а оборонительная - сужением и тех и других сосудов. Применяли безусловное болевое подкрепление импульсами электрического тока частотой 100 Гц при длительности импульса 0,2 мсек и напряжении от 40 до 80 В в течение в-5 сек. Опыты проводили на 7 студентах. Сначала угашали ориентировочную реакцию без подкрепления, затем угашали ориентировочную реакцию, возникающую на факт подкрепления. Через 18-27 сочетаний слова “скрипка” с отставленным по времени ударом тока формировалась условная оборонительная реакция, регистрируемая в виде одновременно наблюдаемого сужения сосудов пальца и лба. Для выработки оборонительной реакции требовалось от 3 до 4,5 часов.

После этого в процедуру опыта среди нейтральных слов, наряду с подкрепляемым словом “скрипка” включались:

1) слова, сходные по звучанию - “скрепка”, “стрижка”, “скрытность” и т. п.;

2) слова, прямо связанные с условным сигналом - “струна”, “смычок”, “скрипач”;

3) отдаленно связанные по смыслу слова - “музыка”, “оркестр” и др.

В первом опыте наблюдали три уровня связей с основным словом-раздражителем: созвучные слова не вызывали оборонительных и ориентировочных реакций (кроме слова “скрепка”, которое в силу большой близости слову “скрипка” иногда вызывало ориентировочную реакцию); вторая группа слов вызывала такую же оборонительную реакцию, как и слово-раздражитель, подкрепляемое ударом тока, третья группа слов вызывала ориентировочную реакцию.

В течение следующих опытов угасали оборонительные, а затем и ориентировочные реакции на все слова, кроме слова “скрипка”, которое продолжали сочетать с ударом тока. Однако оказалось возможным, меняя подкрепляемое слово, вновь формировать новые иерархии значений, которые, в свою очередь, подвергались постепенной инволюции.

Авторы показали, что сосудистые реакции, служащие критерием наличия связей того или иного характера, являются более дифференцированными, чем словесные реакции испытуемых. Авторы оставляют этот вопрос открытым и ссылаются на работу, в которой это явление объясняют возможностью “бессознательного” замыкания связей.

Анализ этих работ и их аналогов приводит в своей монографии А.Р. Лурия, отмечая, что при слишком интенсивной переделке семантических полей путем частой смены подкрепляемого слова происходит полная дезорганизация сосудистых реакций и на плетизмограмме появляются “дыхательные волны”, свидетельствующие о наличии высокого эмоционального напряжения и возможности “срыва”.

Т.Н. Ушакова и А.М. Раевский модифицировали эксперимент Виноградовой-Эйслер путем введения инструкции, по которой испытуемый должен был отвечать словом “да” в ответ на предъявление слов, наименее связанных с подкрепляемым словом “скрипка”. В другой серии испытуемому сообщали, что после слова, наименее связанного со словом “скрипка”, последует электрический удар. Анализ результатов показал, что после наименее связанных со словом “скрипка” слов возникали ярко выраженные оборонительные реакции. Это подтверждает возможность существенной модификации семантических полей внешними воздействиями, в т.ч. семантическими стимулами второй сигнальной системы - словами.

Особо отметим, что, по мнению А.Р. Лурия, фатальными для существования целостной замкнутой смысловой системы являются не те повреждения мозга, которые приводят к повреждению отдельных компонентов или операций речевой памяти (морфологической, лексической, фонематической, синтаксической и семантической) - задние отделы мозга, - а те, которые сопровождаются “просоночными состояниями” - глубинные структуры мозга и особенно лобные доли - и вызывают дезорганизацию целенаправленной мнестической деятельности. Этот нейропсихологический аргумент, подтверждающий влияние глубоких структур мозга на семантические поля, следует учесть при изучении механизмов влияния измененных состояний сознания и эмоций на иерархию семантических элементов.

Тulving понимал семантическую память как тезаурус субъекта, характеризующий его личный опыт о словах и их связях. Он задолго до Ж.М. Глозман и др. отметил, что семантическая память на входе регистрирует только семантику стимула независимо от его физической и сенсорной модальности. “В настоящее время не подлежит сомнению, что человеческая память, прошлый опыт человека организован по семантическому принципу. В этом смысле не случайно выделение такой семантической рубрики как “семантическая память”” (Шмелев А.Г. и др.)

Мы уже показали, что изучать семантическую память, судя по данным литературы, можно различными методами. По классификации А.Р. Лурия они делятся на три группы: ассоциативные, методы шкал и объективные. Эта, на первый взгляд, дидактическая градация и по сей день верна, т. к. все современные методы исследования семантической памяти построены на этих трех китах (см., например, монографию В.М.Величковского). В связи с этим нетрудно интерпретировать в более привычных понятиях и следующее рассуждение: “язык способен группировать ранее разрозненные референты и объединять их в едином новом топике, относительно которого можно сделать коммент” (Брунер Дж.С.).

“Психологический словарь” (1983) определяет: “Психолингвистическое понятие “семантическое поле” представляет собой совокупность слов вместе с их ассоциациями (“ассоциатами”). Имеется несколько попыток экспериментально определить субъективные семантические поля и связи внутри них с помощью методов ассоциативного эксперимента (Дж. Диз) и условного рефлекса (А.Р. Лурия, О. С. Виноградова).

Исходя из всего вышеизложенного, для создания исследовательской процедуры, необходимой для изучения механизмов патологических процессов в психике, необходимо, чтобы такая процедура включала следующее:

1) анализ семантических полей;

2) анализ неосознаваемых реакций;

3) неосознаваемое предъявление тестируемых стимулов;

4) возможность искусственного придания конкретным стимулам нового сигнального значения с целью шкалирования психосемантических элементов относительно этих реперных.

Таковы, на наш взгляд, исходные посылки для изучения патологических процессов в психике, которые могут позволить получать информацию о ее семантических элементах (Асмолов А. Г.), без учета традиционного разделения на мотивационную, волевую, познавательную сферы. Истоки такого подхода заложил Л. С. Выготский: “... существует динамическая смысловая система, представляющая собой единство аффективных и интеллектуальных процессов,.. во всякой идее содержится аффективное отношение человека к действительности, представленной в этой идее.” (1956).

Существенным выигрышем и случае осуществления такого подхода на практике явится то, что результаты исследования будут представлены в виде вербальных эквивалентов изучаемых психосемантических элементов.

Высказывание И.П.Павлова, приведенное в начале этой главы, уместно вспомнить именно теперь. Когда, по мнению Neisser, в результате развития компьютерной техники изучение психических процессов и явлений перестало казаться противоречивым.

Для полноценного психосемантического анализа, сопряженного с необходимостью оперирования огромным тезаурусом вербальной и иной семантической информации и одновременным анализом в реальном времени больших массивов аналоговой физиологической информации, необходимы компьютеры с предельными для настоящего времени техническими возможностями. Так, по нашим подсчетам, для реализации психосемантического алгоритма, связанного с анализом 80 параметров злектроэнцефалограммы и кластерным анализом семантических элементов, требуется быстродействие порядка 1,8 млрд. операций в секунду и объемы оперативной памяти порядка десятков гигабайт. Необходимы также совершенные средства предъявления стимульной информации.

При наличии инструментальных средств исследования психики станет возможным изучение информационных (семантических) нарушений. В этом случае удастся закрыть пробел, существующий в патофизиологии высшей нервной деятельности. Г.Н. Крыжановский пишет: “Специфическим для человека патогенным фактором, действующим через вторую сигнальную систему, является слово. Патогенными могут быть раздражители, действующие через первую сигнальную систему; они могут вызвать условнорефлекторные нарушения чувствительности, движения и пр.”. Автор отделяет первичные патогенные факторы (яды, гипоксию, антигены и др.) от вторичных, которые появляются в самой ЦНС после повреждающего воздействия в ходе патологического процесса. Среди последних автор упоминает длительно действующие психогенные факторы, вызывающие изменения высшей нервной деятельности, невротические состояния и психозы. Автор считает, что все патологические процессы в нервной системе развиваются по двум типам: по типу “полома” и по типу объединения поврежденных и неповрежденных образований в патологическую систему.

Г.Н. Крыжановский выделяет следующие типовые патологические процессы в деятельности нервной системы:

1) Дефицит торможения. Растормаживание. При возбуждении нейрона происходит ослабление тормозных механизмов, имеющее физиологический характер. Растормаживание, имеющее патологический характер - это такое растормаживание, при котором структура становится малоуправляемой. Условием последнего является дефицит торможения (первичный, например, при действии столбнячного токсина, и вторичный, когда чрезмерная активность нейтрализует тормозный контроль). Дефицит торможения и, следовательно, растормаживание имеют место практически при всех формах патологии высшей нервной деятельности и участвуют в формировании генераторов патологически усиленного возбуждения.Каждый отдел ЦНС оказывает на другие, связанные с ним отделы, как возбуждающее, так и тормозящее влияние. Одно из следствий этого принципа в условиях патологии заключается в том, что при повреждении отдела ЦНС возникает не только ослабление функции этого отдела и активизируемых им структур, но и растормаживание тех структур, которые испытывают тормозные влияния со стороны поврежденного образования. Другое следствие состоит в том, что при выпадении (принцип двойственной функциональной посылки Крыжановского) тормозных влияний могут появляться и превалировать скрытые (тормозимые) в норме возбуждающие эффекты. Характерным экспериментальным синдромом растормаживания является децебрационная ригидность (после перерезки ствола мозга между передним и задним четверохолмием по Ширрингтону). При шизофрении и маниакальнодепрессивном психозе происходит экспрессия патологических генов (растормаживания измененного генетического аппарата).

2) Денервационный синдром. Комплекс изменений в постсинаптических нейронах, органах и тканях после выпадения функциональных влияний. Нейролептики (бутирофеноны, фенотиазины) вызывают фармакологический денервационный синдром из-за блокады дофаминовых рецепторов. Кроме выпадения функций, при денервационном синдроме происходит и растормаживание денервированной структуры. Повышение их чувствительности (закон Кеннона-Розенблюта) имеет место не только в отношении других биологически активных веществ. Возникающее при фармакологической денервации в условиях применения лечебных средств “компенсаторное” увеличение числа рецепторов может привести к рецидиву синдрома, если последний связан с усиленным эффектом нейромедиатора. Так бывает при длительном лечении шизофрении нейролептиками в высоких дозах.

3) Деафферентация. Широко известны клинические наблюдения и экспериментальные исследования, показывающие развитие глубокого торможения при сенсорной депривации.

4) Спинальный шок. Глубокое, но обратимое выпадение двигательных и вегетативных рефлексов ниже уровня перерезки.

5) Нарушения нервной трофики. Нейродистрофический процесс. Развивается вследствие выпадения или нарушения нервных влияний как следствие: а) прекращения функциональной стимуляции в связи с нарушением выделения или действия медиатора; б) нарушения секреции или действия комедиаторов; в) нарушения выделения и действия трофогенов.

К настоящему времени, как мы видим из данной работы Г.Н. Крыжановского, накоплено достаточное количество экспериментальных фактов и клинических наблюдений для того, чтобы выявить среди них общие закономерности и рассмотреть их как определенные типовые процессы.

Среди этих процессов неявно присутствует еще один процесс, в котором основным патогенным механизмом является нарушение семантической структуры психики. Это легко допустить, памятуя об известном действии слова как патогенного фактора. Ведь само слово не содержит никаких биологически активных действующих начал, которые могли бы непосредственно инициировать какой-либо из вышеописанных типовых процессов.

Ясно, что в случае повреждающего действия слова любые возникающие при этом патологические проявления первоначально опосредуются семантическими элементами психики, ведь никакого иного акцептора для слова в психике нет!

Важно при этом помнить, что словом как патогенным фактором не обязательно должно являться внешнее семантическое воздействие. Например, необязательно наличие какого бы то ни было внешнего раздражителя для того, чтобы ранее развившийся интрапсихический конфликт постоянно травмировал психику и сому пациента. В последнее время стали отдавать предпочтение трактовке патологических механизмов неврозов как информационных нарушений. Однако выделить их в самостоятельный типовой процесс и, что главное, приблизиться, наконец, к пониманию механизмов этих нарушений, препятствовало отсутствие инструментальных методов исследования семантической структуры психики. Только с появлением таких методов и концептуальных подходов можно будет придать физический смысл “слову как патогенному фактору”, “взвесить” слово.

В этом случае закроется значительный пробел между огромным количеством нейрохимических, патофизиологических, нейропсихологических, психиатрических и иных сведений о тех болезнях, когда ничем, кроме информационных нарушений, изменения состояния и поведения больного объяснить не удается, и не меньшим по объему набором психологических гипотез и теорий.

Дата добавления: 2015-08-18