Аутодафе

В манифесте, обнародованном судебными крючкотворами, было сказано, что повстанцы «не посягают ни на венценосную особу короля, ни на принцев крови, ни на государственный строй», и все-таки их обвинили в открытом мятеже, а посему их ждала обычная участь побежденных в гражданской войне.

В те времена у гугенотов было мало шансов на помилование даже в тех случаях, если они были просто мирными и покорными верноподданными. И действительно, кардинал Лотарингский проявил себя в судопроизводстве как истинный церковник и неважный христианин. Он поручил ведение дел замешанных в мятеже вельмож судебной палате города Парижа и канцлеру Оливье. И судебная машина завертелась с завидной быстротой: допросы снимали мгновенно, приговоры выносили еще быстрее.

Ну, а для рядовых участников восстания даже и формальности признавались излишними; их попросту вешали и колесовали тут же, в Амбуазе, не утруждая этим судебную палату.

Наконец усердием благочестивого Карла Лотарингского все было завершено меньше чем в трехнедельный срок.

На 15 апреля была назначена в Амбуазе казнь руководителей гугенотов: двадцати семи баронов, одиннадцати графов, семи маркизов и пятидесяти дворян.

Этому сомнительному религиозному торжеству постарались придать должный блеск и размах. Приготовления были грандиозны. От Парижа до Нанта внимание населения привлекалось всеми доступными в те времена способами: о казни объявляли во всеуслышание и глашатаи и священники.

В назначенный час на площадке перед замком, у подножия которого предстояло разыграться кровавой драме, возникли три изящные трибуны; средняя из них, самая нарядная, предназначалась для королевского семейства.

Вокруг были установлены дощатые скамейки, на которых разместились «верноподданные» из окрестностей, коих удалось пригнать сюда волей или неволей. Кроме того, многие прибыли просто из любопытства или же из фанатизма. Вот все эти причины и привели в Амбуаз столь великое стечение народа, что накануне рокового дня больше десяти тысячам «гостей» пришлось ночевать в поле.

Утром 15 апреля все городские крыши были усеяны народом, а за прокат окна, выходившего на площадь, платили по десяти экю – громадные деньги по тому времени.

Посреди огороженного пространства был установлен широкий помост, крытый черным сукном. На помосте высилась плаха.

Сбоку стояло кресло секретаря суда, которому надлежало вызывать осужденных поименно и каждому оглашать приговор.

Площадь охраняли рота шотландских стрелков и личная стража короля.

После торжественной мессы в часовне святого Флорентина осужденных подвели к подножию эшафота. Рядом с ними шли монахи, убеждая их раскаяться, отказаться от своего вероисповедания. Но ни один из них не пожелал изменить своей вере. Они даже не отвечали монахам.

Между тем трибуны успели заполниться, за исключением средней трибуны. Король и королева, у которых чуть ли не силой вырвали согласие присутствовать при казни, заранее оговорили, что прибудут только к самому концу, к моменту казни главных зачинщиков мятежа.

В полдень началось аутодафе.

Когда первый из осужденных поднялся на эшафот, все остальные, дабы дать последнее утешение идущему на смерть и в то же время показать свою стойкость перед лицом врага и смерти, запели хором псалом:

Будь господь благоприятен,

Величье нам свое яви,

Твой образ, строг и благодатен,

Пусть светит нам лучом любви!

И после каждого песнопения слетала с плеч голова следующего осужденного. И так – раз за разом. Наконец через час уцелело лишь двенадцать человек – главных руководителей заговора.

Устроили перерыв: два палача слишком устали, к тому же к трибуне приближался король.

Лицо Франциска II было не просто бледно, но приобрело какой-то землистый оттенок. Мария Стюарт села по правую, Екатерина Медичи – по левую руку от него. Кардинал Лотарингский уселся рядом с Екатериной, принц Конде занял место рядом с молодой королевой.

Когда принц Конде, такой же бледный, как и король, показался на трибуне, все двенадцать осужденных низко поклонились ему. Он им ответил тем же.

– Я всегда уважал смерть… – громко произнес он.

Королю подобного внимания не оказали: не раздалось ни единого выкрика в его честь. Он сразу же это заметил и нахмурился:

– Ах, кардинал, и зачем вы только притащили нас сюда!

Карл Лотарингский поднял руку, как бы подавая сигнал, и в толпе раздалось несколько разрозненных криков:

– Да здравствует король!

– Слышите, государь? – спросил кардинал. Король только покачал головой:

– Я слышу, как несколько дураков всячески пытаются подчеркнуть всеобщее молчание.

Тем временем королевская трибуна заполнилась: один за другим появились братья короля, папский нунций, герцогиня де Гиз… Вслед за ними поднялся на трибуну и герцог Немур. Он был хмур и явно озабочен. Наконец в самой глубине трибуны расположились два человека, присутствие которых было так же странно, как и присутствие принца Конде. То были Амбруаз Парэ и Габриэль де Монтгомери. Разные причины привели их сюда. Амбруаза Парэ вызвал в Амбуаз герцог де Гиз, которого крайне беспокоило здоровье его венценосного племянника. Мария Стюарт, видевшая, как угнетает Франциска самая мысль об аутодафе, попросила хирурга быть на месте на тот случай, если королю станет худо.

Габриэль же пришел сюда с вполне определенным намерением: попытаться еще раз спасти того, кого топор палача должен был поразить последним, а именно юного отважного Кастельно де Шалосса. Габриэль винил себя в том, что своими советами невольно привел его к гибели. Кастельно, как мы помним, сдался после того, как герцог Немур своею подписью обещал сохранить ему жизнь и свободу. А ныне… ныне ему предстояло быть обезглавленным.

Нужно отдать справедливость и герцогу Немуру. Когда он увидел подобное пренебрежение к своей подписи, он вне себя от гнева и отчаяния три недели ходил от кардинала к герцогу, от королевы к королю и обратно, прося, доказывая, умоляя спасти его честь, а заодно и Кастельно. Но канцлер Оливье, к которому его направили, объявил ему, что король не может иметь обязательств перед мятежниками и никак не отвечает за обещания, данные от его имени.

Теперь он, как и Габриэль, пришел на это тягостное зрелище с тайной мыслью спасти Кастельно хоть в последнюю минуту.

Тем временем герцог де Гиз, восседавший на коне перед самой трибуной, дал знак, и снова застучал топор палача. За четверть часа скатилось еще восемь голов. Король был близок к обмороку.

Но вот у подножия эшафота осталось только четверо осужденных. Секретарь прочитал:

– Альбер Эдмон Роже, граф де Мазер, повинный в ереси, оскорблении величества и вооруженном покушении на особу короля!

– Неправда! – возразил граф де Мазер и, показав народу почерневшие руки и истерзанную пытками грудь, добавил: – Вот что сделали со мной именем короля! Но я знаю, что ему об этом ничего не известно, и поэтому – да здравствует король!

Голова его упала.

Трое последних протестантов, стоявшие у подножия эшафота, снова затянули псалом.

Секретарь суда не умолкал:

– Жан Луи Альберик, барон де Ронэ, повинный в ереси, оскорблении величества и в вооруженном покушении на особу короля!

– Ты и твой кардинал – подлые лжецы! – воскликнул Ронэ и положил голову на плаху. Осталось двое.

– Робер Жан Ренэ Брикмо, граф де Вильмонжи, повинный в ереси… – продолжал секретарь свой кровавый перечень.

Вильмонжи омочил пальцы в крови Ронэ и поднял их к небу:

– Отец небесный! Вот кровь твоих детей, отомсти за них! – И пал мертвый.

Кастельно остался один, он пел:

Коварный враг в открытом поле

Готовил западню для нас,

Но только лишь по божьей воле

Мы стали пленными сейчас.

Ради спасения Кастельно герцог Немур не жалел денег. Секретарь, даже сами палачи были основательно задобрены. Поэтому первый палач сказался усталым, а для замены его другим потребовалось время.

Воспользовавшись неожиданным перерывом, Габриэль посоветовал герцогу рискнуть еще раз, и Иаков Савойский, наклонившись к герцогине де Гиз, шепнул ей что-то на ухо. Герцогиня, имевшая большое влияние на королеву, поднялась с места и, как бы не в силах перенести это кровавое зрелище, произнесла с таким расчетом, чтобы Мария расслышала ее слова:

– Ах! Для женщины это слишком тяжело! Поглядите, королеве нехорошо!

Но кардинал Лотарингский устремил на невестку суровый взгляд:

– Побольше твердости, сударыня! Вспомните: вы супруга герцога де Гиза!

– Вот это-то меня и пугает, – ответила герцогиня. – В такое время ни одна мать не может быть спокойной: ведь вся эта кровь и вся эта злоба падут на головы наших детей!

– Как жалки эти женщины! – пробормотал кардинал, сам не из храброго десятка.

В разговор вмешался герцог Немур.

– Это зловещее зрелище ужасает не только одних женщин. Разве вас, принц, – обратился он к Конде, – не волнует оно?

– Принц – солдат, он привык смотреть смерти в лицо, – едко усмехнулся кардинал Лотарингский.

– Да, в бою! Но не на эшафоте! – мужественно ответил принц.

– Неужели принц крови способен жалеть бунтовщиков? – спросил Карл Лотарингский.

– Я жалею доблестных воинов, которые всегда достойно служили Франции и королю!

Что еще мог сказать принц, сам находившийся под подозрением?

Герцог Немур понял его и обратился к Екатерине Медичи.

– Поглядите, государыня, там остался только один, – сказал он, намеренно не называя имени Кастельно. – Неужели нельзя спасти хоть одного?!

– Я ничего не могу сделать, – сухо ответила Екатерина и отвернулась.

Тем временем Кастельно поднимался по лестнице и пел:

Будь господь благоприятен,

Величье мне свое яви,

Твой образ, строг и благодатен,

Пусть светит мне лучом любви!

Взволновавшаяся толпа, забыв на минуту о своем страхе перед шпионами и мушарами, грозно заревела:

– Пощады! Пощады!

Оттягивая время, секретарь медленно вычитывал:

– Мишель Жан Луи, барон Кастельно де Шалосс, повинный и уличенный в оскорблении величества, ереси и покушении на особу короля.

– Мои судьи могут сами засвидетельствовать, что обвинение ложно! Нельзя признать низвержение тирании Гизов оскорблением величества! – во весь голос крикнул Кастельно и мужественно обратился к палачу: – А теперь делай свое дело!

Но палач, заметив легкое движение на трибунах, решил оттянуть время и сделал вид, будто подправляет свой топор.

– Топор порядком затупился, господин барон, – сказал он ему вполголоса, – а вы стоите того, чтобы помереть с первого удара… И кто знает, что может дать одна минута… Сдается мне, что дела там складываются вам на пользу…

Толпа снова зашумела:

– Пощады! Пощады!

В эту минуту Габриэль, отбросив всякую осторожность, громко воззвал к Марии Стюарт:

– Пощады, королева!

Мария обернулась, увидела его пронизывающий взгляд, поняла всю силу его отчаяния и бросилась на колени перед королем:

– Государь, на коленях молю вас! Спасите хоть одну единственную душу!

– Государь! – с другой стороны взывал герцог Немур. – Неужто мало пролито крови? Привстаньте, государь! Достаточно одного вашего взгляда, чтоб помиловать его!

Франциск вздрогнул. Эти слова поразили его, и он решительно протянул королеве руку.

Папский нунций сурово одернул его:

– Помните, что вы христианнейший король из королей!

– Вот именно, христианнейший! – твердо сказал Франциск. – Да будет барон де Кастельно помилован!

Но кардинал Лотарингский, услыхав первые же слова, торопливо махнул рукой палачу.

И когда Франциск произнес: «помилован», голова Кастельно уже катилась по ступеням эшафота…

На следующий день принц Конде отбыл в Наварру.

XXX.

Дата добавления: 2015-08-09