Плоть и кровь

Я быстро приближаюсь к моменту откровения, открытия и разоблачения: открытия себя самим собой (хотя я всегда об этом догадывался), разоблачения бедного полуслепого доктора Филобозяна, который не смог кое-что разглядеть при моем рождении и продолжал игнорировать это на протяжении последующих лет, откровения, посетившего моих родителей, когда они осознали, что произвели на свет, и наконец к моменту разоблачения мутировавшего гена, спавшего в нашей родословной в течение двухсот пятидесяти лет в ожидании своего времени. Того самого гена, которому нужно было пережить нападение Ататюрка, дождаться, когда остекленеют конечности генерала Хаджинестиса и кларнет сыграет все свои соблазнительные мелодии, чтобы наконец, соединившись со своим рецессивным близнецом, привести в действие всю цепочку событий, приведшую меня сюда, за письменный стол в Берлине.

С того самого лета, когда ложь президента начала приобретать все более изысканные формы, я стал имитировать месячные. Не уступая Никсону в изощренности, Каллиопа ежемесячно разворачивала и спускала в унитаз целые флотилии неиспользованных «тампаксов». Я научился изображать все симптомы – от головных болей до обмороков. Я имитировал спазмы с такой же ловкостью, как Мерил Стрип имитирует разные акценты. Я скручивался на постели от колик, тупой боли и острых приступов, следуя воображаемому циклу, отмеченному в моем настольном календаре. Для выделения своих дней я пользовался катакомбным символом рыбы. Схема была составлена мною аж до декабря, когда, как я надеялся, должны были наступить настоящие менструации.

Мой обман действовал. Он не только успокоил мою мать, но и в какой-то мере меня самого. У меня было ощущение, что теперь за себя отвечаю только я. Я больше не надеялся на милость природы. Более того, после того как наша поездка в Бурсу рухнула вместе с визитом к доктору Бауэру, я мог принять предложение Объекта поехать к ним на дачу. Для чего мною были куплены шляпа с широкими полями, сандалии и деревенский комбинезон.

Я не слишком следил за политическими событиями, которые разворачивались тем летом. Однако не заметить это было невозможно. Чем большее количество проблем сваливалось на Никсона, тем больше его поддерживал Мильтон. Бесконечную череду длинноволосых антивоенных демонстрантов он ассоциировал с собственным блудным сыном. А когда разразился Уотергейт, он вспомнил о своем сомнительном поведении во время бунтов в Детройте. Незаконное вторжение он считал ошибкой, но не такой уж существенной.

– А вы считаете, что демократы делают что-нибудь другое? – спрашивал он у своих воскресных гостей. – Либералы просто хотят опорочить его. Вот они и изображают из себя невинность.

Сидя вечером перед телевизором, Мильтон комментировал новости:

– Да? Серьезно? Чушь собачья.

Или:

– Этот парень ноль без палочки. Или:

– Лучше бы эти узколобые интеллектуалы занимались внешней политикой. Лучше бы подумали, что им делать с русскими и китайцами, вместо того чтобы раздувать скандал вокруг кражи в каком-то несчастном офисе.

Скрючившись перед телевизионным экраном, Мильтон поливал левую прессу, и его все увеличивавшееся сходство с президентом уже нельзя было игнорировать.

В будние дни он вступал в полемику с телевизором, зато по воскресеньям у него была живая аудитория. Дядя Пит, обычно сонный, как змея во время переваривания пищи, теперь был постоянно оживлен и весел.

– Даже с точки зрения хиропрактики Никсон является неоднозначной фигурой. У него скелет шимпанзе.

– Ну и что ты теперь скажешь о своем дружке, Милт? – присоединялся отец Майк.

– Я скажу, что все это чушь!

Хуже становилось, когда разговор заходил о Кипре: В вопросах внутренней политики позицию Мильтона разделял Джимми Фьоретос. Но как только речь заходила о Кипре, они оказывались по разные стороны баррикад. Спустя месяц после турецкого вторжения, как раз в тот момент, когда Соединенные Штаты собирались начать мирные переговоры, турецкая армия нанесла еще один удар. На этот раз турки заявили свои претензии на большую часть острова. Уже натягивали колючую проволоку и устанавливали сторожевые вышки. Кипр, как Берлин или Корея, оказался поделенным надвое.

– Вот теперь они показали свое истинное лицо, – говорил Джимми Фьоретос. – Они планировали это с самого начала. А вся эта белиберда о защите конституции была только предлогом.

– Они нанес-с-сли нам удар в с-с-спину, – хрипел Гас Панос.

– Что значит «нам»? – возмущался Мильтон. – Ты где родился, Гас? На Кипре?

– Ты знаешь, о чем я говорю.

– Америка предала греков! – грозил пальцем Джимми Фьоретос. – И все это двуликий Киссинджер! Может пожимать руку и одновременно писать тебе в карман.

Мильтон только качал головой. Потом он воинственно опускал подбородок и начинал издавать неодобрительные лающие звуки.

– Мы должны делать то, что соответствует нашим национальным интересам.

И тут Мильтон поднимает голову и произносит:

– Да пошли эти греки к черту!

Таким образом, в 1974 году мой отец, вместо того чтобы, посетив Бурсу, возродить свои корни, отрекся от них и, оказавшись перед выбором между родиной предков и собственным отечеством, не колеблясь выбрал последнее. А мы тем временем, сидя на кухне, слушали крики, звон бьющихся чашек, ругань на английском и греческом и топот покидающих дом ног.

– Одевайся, Филлис, мы уходим! – кричал Джимми Фьоретос.

– Но мне не надо одеваться – на улице лето, – отвечала Филлис.

– Тогда собирайся, если тебе есть что собирать!

– Мы тоже с-с-с… уходим, у меня что-то с-с-с… пропал аппетит.

И даже любитель оперы дядя Пит вклинивается со своей репликой:

– Может, Гас и не вырос в Греции, зато я, как ты наверняка знаешь, родился именно там. Ты говоришь о своей родине, Мильтон. О родном доме своих родителей.

И все расходятся. С тех пор никто из них больше не появлялся в нашем доме. Ни Джимми и Филлис Фьоретос, ни Гас и Элен Панос, ни Питер Татакис. Бьюики отъезжают от Мидлсекса, оставляя в нашей гостиной тяжелый осадок. На этом воскресные обеды закончились. У нас больше не собирались большеносые мужчины, сморкавшиеся со звуком приглушенных фанфар. Исчезли щипавшие меня за щеки женщины, напоминавшие Мелину Меркури в ее поздние годы. А главное – затихли споры. Испарились доводы и аргументы, примеры и цитаты из великих мертвецов, а также бичевание и критика бесславно живущих. Никто больше не руководил правительством, сидя на наших козетках, никто не перекраивал систему налогообложения и не вел философских споров о роли власти, демократического государства и шведской системы здравоохранения, созданной доктором Фьоретосом (не более чем однофамилец). Закончилась эпоха. Навсегда. Больше никаких воскресений.

Остались только тетя Зоя, отец Майк и мои кузены, так как они были нашими родственниками. Тесси не могла простить Мильтону устроенный им скандал. А когда она ему об этом сказала, он так на нее набросился, что она перестала с ним разговаривать. Воспользовавшийся этим отец Майк тут же увел ее на веранду. Мильтон сел в машину и уехал. Так что нам с тетей Зоей оставалось только подавать наверх освежающие напитки. Снизу я видел, как Тесси и отец Майк сидят в патио. Отец Майк держал мою мать за руку и что-то говорил, глядя ей в глаза. Мама, вероятно, плакала, так как в руке у нее был скомканный носовой платок.

– У Калли чай со льдом, а у меня выпивка, – объявила входя тетя Зоя и тут же умолкла, заметив, с каким видом отец Майк смотрит на мою мать.

Мама, залившись краской, встала.

– Мне чего-нибудь выпить, Зоя.

Все разразились нервным смехом, и тетя Зоя принялась наполнять стаканы.

– И нечего на меня так смотреть, Майк, – заявила она. – Жена священника имеет право надираться по воскресеньям.

В следующую пятницу отец Объекта отвез меня на их дачу в Питоски. Это оказался огромный викторианский дом, полный имбирного хлеба и конфет фисташкового цвета. Подъезжая, я был потрясен его видом. Сияя всеми окнами, дом высился над заливом в окружении стройных сосен.

С ее родителями у меня сложились замечательные отношения. Родители – это вообще был мой конек. По дороге в машине я вел оживленную беседу на самые разные темы с отцом Объекта, от которого она и получила свою расцветку. У мистера Объекта были кельтские корни. Однако ему было уже почти шестьдесят, и вся его рыжина поблекла, как у выцветшего нарцисса. Веснушки его тоже выцвели. На нем был поплиновый костюм цвета хаки, галстук-бабочка, и за рулем он курил сигару. Забрав меня, он подъехал к магазину у шоссе и купил упаковку смирноффских коктейлей.

– Представляешь, Калли, мартини в банке. Воистину мы живем в эпоху чудес.

По прошествии пяти часов, будучи уже не слишком трезвым, он свернул на немощеную дорогу, которая вела к дому. На часах было уже десять вечера. В лунном свете мы перенесли багаж к заднему крыльцу. На усеянной сосновой хвоей тропинке росли грибы, а между заросших мхом валунов виднелся артезианский колодец.

Когда мы вошли в кухню, там оказался Джером. Он сидел за столом и читал еженедельник «Всемирные новости». Цвет его лица свидетельствовал о том, что он провел здесь большую часть месяца. Его блеклые черные волосы выглядели особенно тускло. На нем была футболка с Франкенштейном, шорты из жатого ситца и белые полотняные кроссовки на босу ногу.

– Хочу представить тебе мисс Стефанидис, – промолвил мистер Объект.

– Добро пожаловать в глушь. – Джером встал и пожал отцу руку. Потом они попытались обняться, но у них ничего не получилось.

– А где мама?

– Наверху, собирается на вечеринку, на которую ты безнадежно опаздываешь, о чем свидетельствует ее настроение.

– Почему бы тебе не показать Калли ее комнату? И проведи ее по дому.

– Давай, – откликнулся Джером.

Мы поднялись наверх по черной лестнице.

– Гостевую комнату сейчас ремонтируют, – сообщил мне Джером. – Поэтому ты будешь жить в комнате моей сестры.

– А где она?

– На заднем крыльце с Рексом. Кровь остановилась в моих жилах.

– С Рексом Ризом?

– Его родители тоже здесь живут.

Потом Джером показал мне ванную, гостевые полотенца и выключатели. Однако мне уже было не до его светских манер. Я гадал, почему Объект ничего не сказал мне о Рексе по телефону. Она жила здесь уже три недели, и за все это время ни единого слова.

Мы вернулись в ее спальню. Ее скомканная одежда валялась на незастеленной кровати. На одной из подушек стояла полная пепельница.

– Моя младшая сестра страшная неряха, – оглядываясь, заметил Джером. – А ты аккуратная?

Я кивнул.

– Я тоже. Иначе нельзя. А почему ты не поехала в Турцию? – он повернулся ко мне лицом.

– Все отменилось.

– Отлично. Теперь ты сможешь сниматься в моем фильме. Я буду снимать его прямо здесь. Ты готова?

– Я думала, действие будет происходить в частной школе.

– Я решил, что это будет частная школа в лесах. – Джером подошел ближе. Он стоял, оттопырив карманы и, раскачиваясь на пятках, прищурившись смотрел на меня.

– Пошли вниз? – спросил я.

– А? О'кей. Пошли. – Он повернулся и вышел. Я последовал за ним вниз по лестнице. Когда мы пересекали гостиную, с заднего крыльца донеслись голоса.

– И тогда Селфриджа, который выступает в легком весе, начинает рвать, – говорит Рекс Риз. – Он даже не успевает добежать до клозета и блюет прямо в баре.

– Не может быть! Селфридж! – Это уже Объект, который прямо-таки визжит от восторга.

– Выплевывает целые куски прямо в виски. Я глазам не мог поверить. Прямо какой-то Ниагарский водопад блевотины. Он продолжает блевать на стойку бара, все вскакивают, а он падает лицом в собственную блевотину, представляешь? С минуту все молчат. И тут какая-то девица начинает хихикать… А дальше как цепная реакция. Все начинают ржать как ненормальные! Повсюду блевотина. И только бармен в полной ярости. А он такой здоровый. Выходит из-за стойки и смотрит на Селфриджа. Я делаю вид, что мы незнакомы, что я никогда его не видел. И знаешь, что происходит дальше?

– Что?

– Бармен протягивает руки и хватает Селфриджа. За воротник и ремень. Поднимает его в воздух и швыряет в блевотину.

– Не может быть!

– Честное слово!

В этот момент мы выходим на крыльцо. Объект и Рекс Риз сидят на кушетке. На улице темно и прохладно, но Объект все еще в своем бикини цвета клевера. Ноги накрыты пляжным полотенцем.

– Привет, – говорю я.

Объект оборачивается и бросает на меня равнодушный взгляд.

– Привет, – отвечает она.

– Ну вот она, живая и невредимая, – говорит Джером. – Папа даже не сбился с дороги.

– Он не так уж плохо водит машину, – замечает Объект.

– Когда не пьет. Но сегодня, могу поспорить, у него был термос с мартини.

– Ваш старик любит повеселиться! – хриплым голосом замечает Рекс.

– Не правда ли, у него сегодня была возможность утолить по дороге свою жажду? – обращается ко мне Джером.

– И не одна, – отвечаю я.

Джером хлопает в ладоши и, совершенно расслабившись, начинает смеяться.

– Ну вот, она приехала, так что теперь можем идти, – тем временем говорит Рекс Объекту.

– А куда мы пойдем? – спрашивает Объект.

– Эй, Джером, ты говорил о какой-то охотничьей избушке?

– Да. Около полумили отсюда.

– Мы ее сможем найти в темноте?

– Может, найдете, если возьмете фонарик.

– Пошли, – встает Рекс. – Давай возьмем пива и прогуляемся.

Объект тоже поднимается.

– Подожди, мне надо одеться. – И она в своем бикини направляется в дом. – Пошли, Калли. Ты будешь жить в моей комнате.

Я следую за ней внутрь дома. Объект впереди чуть ли не бежит. Я сзади поедаю ее взглядом, но она не оборачивается.

– Я тебя ненавижу! – говорю я.

– Что?

– Ты так загорела!

Она улыбается через плечо.

Пока Объект одевается, я слоняюсь по комнате. Мебель здесь тоже сделана из плетеного ивняка, на стенах висят любительские репродукции кораблей, на полках – заплесневевшие книги в мягких обложках, камни и сосновые шишки.

– И что ты будешь делать в лесу? – с жалобной ноткой спрашиваю я.

Объект не отвечает.

– Чем ты будешь заниматься в лесу? – повторяю я.

– Просто прогуляемся, – отвечает она.

– Ты хочешь, чтобы Рекс приставал к тебе.

– Какие у тебя грязные фантазии, Калли.

– Не отнекивайся.

Она оборачивается и улыбается.

– Зато я знаю, кто хочет поприставать к тебе, – говорит она.

На мгновение меня захлестывает необъяснимое счастье.

– Джером, – договаривает она.

– Я не хочу идти в лес, – заявляю я. – Там насекомые и вообще.

– Не будь такой тихоней, – говорит она. Я никогда не слышал от нее этого слова. Его обычно употребляли мальчики типа Рекса. Объект останавливается перед зеркалом и снимает со щеки шелушащуюся кожу. Затем она расчесывает волосы и наносит на губы блеск. Потом подходит ко мне, открывает рот и дышит.

– Отлично, – отстраняясь, говорю я.

– Хочешь, я у тебя проверю?

– Нет.

И я решил, что если Объект хочет меня игнорировать и флиртовать с Рексом, то я тоже буду флиртовать с Джеромом. После ее ухода я расчесал волосы и выбрал на туалетном столике дезодорант, но тот оказался пуст. Затем я отправился в ванную, расстегнул лямки комбинезона и, задрав рубашку, подпихнул в бюстгальтер несколько ватных тампонов. После чего поправил комбинезон, снова скинул волосы на лицо и поспешил на улицу.

Все уже ждали меня на крыльце, стоя под желтым светильником, Джером держал фонарик, а за плечом у Рекса был военный рюкзак, набитый пивом. Мы спустились вниз. Неровную землю прорезали корни деревьев, но поверхность ее была мягкой от сосновой хвои. И внезапно, несмотря на свое отвратительное настроение, я ощутил огромное удовольствие от Северного Мичигана. Прохладный августовский воздух напоминал чуть ли не Россию. Над черной водой залива висело темно-синее небо. Все было напоено ароматом сосны и кедра.

Дойдя до леса, Объект остановился.

– Там будет сыро? – осведомилась она. – На мне только тапочки.

– Пошли, – потянул ее за руку Рекс Риз. – Давай как следует вымокнем.

Она театрально взвизгнула и отклонилась назад, а Рекс, словно на буксире, начал затаскивать ее в лес. Я тоже остановился, вглядываясь во тьму, в ожидании, когда Джером поступит точно так же. Однако он этого не сделал. Вместо этого он ступил на болотистую почву и начал медленно сгибать колени.

– Зыбучие пески! – закричал он. – Помогите! Тону! Пожалуйста, помогите… бульк-бульк-бульк…

Где-то наверху, уже скрытые тьмой, закатывались хохотом Рекс и Объект.

Кедровая трясина была очень древним местом. Здесь никогда не вырубали лес, так как земля была непригодна для строительства. Повсюду стояли и лежали вековые деревья. Вертикальность не являлась здесь их неотъемлемым свойством, так как многие из них находились в наклонном состоянии под самыми разными углами. Те же, что уже рухнули, лежали обнажив всю корневую систему. Серые скелеты деревьев создавали какую-то кладбищенскую атмосферу. Просачивавшийся сквозь листья лунный свет озарял серебристые лужи и брызги паутины, отражаясь от рыжих волос шедшего впереди Объекта.

Мы медленно продвигались по болоту. Рекс изображал крики животных, которые не напоминали ни одно животное. В его рюкзаке позвякивали пивные банки. Наши лишенные корней ноги шлепали по грязи.

Минут через двадцать мы вышли к хижине, построенной из некрашеных досок. Головой я почти доставал до ее крыши. Луч фонарика высветил кусок толя, которым была обита дверь.

– Черт, закрыто! – выругался Рекс.

– Давай попробуем через окно, – предложил Джером. Они исчезли, оставив меня и Объект в одиночестве. Я посмотрел на нее, и она впервые с момента моего появления ответила на мой взгляд. Яркости лунного света хватало на то, чтобы обмен этими взглядами состоялся.

– Темно, – заметил я.

– Да, – ответил Объект.

За хижиной раздался грохот, тут же сменившийся смехом. Объект сделал шаг по направлению ко мне.

– Что они там делают?

– Не знаю.

И вдруг маленькое оконце хижины осветилось. Мальчики зажгли внутри фонарь. Потом дверь распахнулась, и на пороге появился улыбающийся как коммивояжер Рекс.

– Тут один парнишка хочет с вами познакомиться, – и он протянул мышеловку с раздавленной мышью.

– Рекс! – завизжал Объект и, отпрыгнув, схватился за меня. – Убери моментально!

Рекс еще немного поболтал мышеловкой, после чего зашвырнул ее в лес.

– Ладно-ладно. А то тебя еще пронесет. Объект продолжал стоять прижавшись ко мне.

– Может, пойдем назад? – рискнул предложить я.

– А ты знаешь дорогу? Я совсем заблудилась.

– Найдем.

Она обернулась и посмотрела на черную громаду леса, обдумывая мое предложение. Но тут в дверях снова появился Рекс.

– Заходите, – пригласил он. – Устраивайтесь. И время было потеряно. Объект отпустил меня и, отбросив назад рыжий шлейф своих волос, нырнул в охотничью хижину.

Внутри друг напротив друга стояли две лежанки, накрытые одеялами, а посередине располагалась походная кухня. На подоконнике стоял ряд бутылок из-под виски. Стены были заклеены пожелтевшими вырезками из местных газет, результатами соревнований по рыбной ловле и ораторскому искусству. Еще здесь находилось чучело щуки с раскрытой пастью. Лампа шипела от недостатка керосина, и от нее поднимались струйки дыма. Атмосфера напоминала опиумную курильню, что было недалеко от истины, так как Рекс уже достал из кармана косяк и теперь пытался раскурить его от спички.

Рекс сел на одну лежанку, Джером на другую. Объект как бы невзначай сел рядом с Рексом. Я, сгорбившись, стоял посередине. Я чувствовал на себе взгляд Джерома, но делал вид, что рассматриваю хижину, а когда повернулся в надежде встретиться с ним глазами, то увидел, что он смотрит на мою грудь. На эту фальшивку. Я ему уже и так нравился, а теперь он обнаружил во мне дополнительный плюс в качестве награды за хорошее поведение.

Вероятно, его транс должен был бы меня обрадовать. Однако мои мечты об отмщении уже развеялись.

Мое сердце не лежало к этому. Но поскольку выбора у меня не было, я сделал шаг и сел рядом с Джеромом. Напротив Рекс Риз курил свой косяк.

На нем были шорты и рубашка с монограммой, разорванная на плече с целью демонстрации загорелого тела. На его шее исполнителя фламенко виднелось большое красное пятно – укус насекомого или засос. Он смежил свои длинные ресницы и глубоко затянулся. Волосы у него были густые и блестящие, как мех у выдры. Наконец он открыл глаза и передал косяк Объекту.

К моему удивлению, она взяла его и затянулась, словно это была обычная сигарета.

– Ты не боишься паранойи? – спросил я.

– Нет.

– По-моему, ты говорила, что гашиш вызывает у тебя паранойю.

– Только не тогда, когда я на природе, – ответил Объект и мрачно посмотрел на меня, после чего еще раз затянулся.

– Только не слюнявь, – заметил Джером и, поднявшись, забрал у нее косяк. Он докурил до середины и передал его мне. Я посмотрел на косяк – один его конец дымился, а другой был мокрым и изжеванным. И я понял, что все это входило в их задумку: лес, хижина, лежанки, наркотики, смешение слюны. Остается лишь один вопрос, на который я до сих пор не могу ответить: осознавал ли я все эти мужские уловки потому, что мне было предназначено воспользоваться ими в дальнейшем самому? Или лица женского пола тоже их разгадывают и лишь делают вид, что ничего не понимают?

На какое-то мгновение я вспомнил о Пункте Одиннадцать. Он тоже жил в лесу в похожей хижине. Я задумался, скучаю ли я по нему, и понял, что не могу ответить на этот вопрос. Я всегда осознавал свои чувства постфактум. Пункт Одиннадцать выкурил свой первый косяк в колледже. Я опережал его на четыре года.

– Не выдыхай сразу, – наставлял меня Рекс.

– Надо, чтобы все попало в кровь, – добавил Джером.

В лесу раздался треск сучьев, и Объект схватил Рекса за руку.

– Что это?

– Может, медведь, – откликнулся Джером.

– Надеюсь, ни у кого из вас нет месячных? – поинтересовался Рекс.

– Рекс! – возмутился Объект.

– Я не шучу. Потому что медведи чувствуют это. Я однажды был в лагере в Йеллоустоуне, и там медведь загрыз женщину.

– Неправда!

– Клянусь. Мне рассказал знакомый парень. Он был охранником.

– Ну, не знаю, как Калли, лично у меня все в порядке, – заявил Объект.

Все посмотрели на меня.

– У меня тоже, – ответил я.

– Ну тогда мы в безопасности, – рассмеялся Рекс.

Объект все еще прижимался к нему в поисках защиты.

– Хочешь попробовать сделать пулемет? – спросил ее Рекс.

– А что это такое?

Он повернулся к ней лицом.

– Это когда один человек открывает рот, а другой выдыхает ему туда дым. Такой кайф!

Рекс затянулся и наклонился к Объекту. Она тоже наклонилась к нему и открыла рот. Ее губы образовали идеальный овал, цель, мишень, в которую Рекс Риз и направил струю пахнувшего мускусом дыма. Конец косяка вспыхнул красным. Я видел поток дыма, врывающийся в рот Объекта, который тут же исчез в ее горле. Наконец она закашлялась, и Рекс остановился.

– Классно. Теперь ты.

Зеленые глаза Объекта слезились, но она взяла косяк и поднесла его к губам, после чего нагнулась к широко раскрывшему рот Рексу.

После того как они закончили, косяк забрал Джером.

– Посмотрим, справлюсь ли я с техническими трудностями, – заметил он, и в следующее мгновение его лицо оказалось рядом с моим. Так что в результате мне пришлось последовать примеру Объекта. Я наклонился вперед, закрыл глаза, раздвинул губы и позволил Джерому впустить в меня длинную струю грязного дыма.

Дым заполнил мои легкие, и они тут же начали гореть. Я закашлялся и выпустил его наружу. Когда я снова открыл глаза, Рекс уже обнимал Объект. Она делала вид, что ничего не происходит. Рекс допил свое пиво и открыл еще две банки – одну для нее, другую для себя, – и улыбаясь повернулся к Объекту. Потом он что-то сказал и накрыл губы Объекта своим красивым, прогорклым ртом, пахнущим гашишем.

Нам с Джеромом только оставалось делать вид, что мы ничего не замечаем. Косяк остался у нас, и мы теперь могли с ним делать все что угодно. Мы передавали его друг другу и потягивали пиво.

– Знаешь, у меня такое странное ощущение, словно мои ноги где-то далеко-далеко, – сказал Джером через некоторое время. – У тебя тоже?

– Я вообще не вижу своих ног, – ответил я. – Потому что здесь темно.

Он снова передал мне косяк, и я его взял. Я затянулся и задержал дыхание. Мне нравилось, что дым сжигает мои легкие, потому что это отвлекало от сердечной боли. Рекс и Объект продолжали целоваться. Я отвернулся и уставился в темное грязное оконце.

– Все почему-то приобрело синий оттенок. Замечаешь? – спросил я.

– Да, – откликнулся Джером. – Начинаются самые странные явления.

Дельфийский оракул был моей ровесницей. Весь день напролет она сидела над омфалой – отверстием в земле, ее пупом, и вдыхала серные испарения. Юная девственница, она предсказывала будущее, говоря метрическим стихом, которого до нее не существовало. Почему я об этом вспоминаю? Потому что в тот момент Каллиопа тоже еще была девственницей, хотя этому и не суждено было продлиться долго. И она также вдыхала галлюциногены. Серные испарения поднимались с болота, окружавшего хижину. И с Каллиопой, хотя она была в комбинезоне, а не в прозрачной тунике, начали происходить действительно странные вещи.

– Хочешь еще пива? – спросил Джером.

– О'кей.

И он передал мне холодную золотистую банку. Я поднес ее к губам и начал пить. Мы оба с Джеромом чувствовали груз обязательств и нервозно улыбались друг другу. Я опустил глаза и потер колено, а когда снова поднял голову, то лицо Джерома оказалось совсем близко от меня. Глаза у него были закрыты, словно он собирался прыгнуть солдатиком с высокой вышки. И я не успел разобраться в происходящем, как он начал меня целовать. Целовать никогда не целованную девочку. По крайней мере со времен Клементины Старк. Я его не останавливал. Я сидел не шелохнувшись, пока он занимался своим делом. Несмотря на легкое головокружение, я все ощущал. Поразительную влажность его губ. Колючесть подбородка. Шевелящийся язык. Запах пива, гашиша, ментоловой жвачки и поверх всего – звериный запах мужского рта. Я чувствовал резкий, острый привкус его гормонов и металлическое затвердение его члена. Я приоткрыл один глаз. Передо мной были волосы, которыми я любовался в течение столь долгого времени, видя их на другой голове. Передо мной были лоб, нос и уши, покрытые веснушками. Но это было не то лицо, не те веснушки, а волосы были крашеные. Душа моя сжалась в комочек в ожидании конца этого испытания.

Мы с Джеромом сидели, и он прижимался ко мне лицом. Но с помощью легкого маневра я мог разглядеть Рекса и Объект в противоположной части хижины. Они уже лежали. Полы синей рубашки Рекса словно трепетали в неровном свете. Из-под него свисала нога Объекта с запачканным отворотом брючины. Я слышал, как они смеялись и перешептывались, а потом вновь наступила тишина, и я увидел, как заплясала грязная нога Объекта. Я так сосредоточился на этой ноге, что почти не заметил, как Джером начал опрокидывать меня на нашу лежанку. Я не противился, поддаваясь этому медленному укладыванию, не переставая наблюдать за Рексом и Объектом. Теперь руки Рекса двигались по всему телу Объекта. Они задирали ее рубашку и залезали внутрь. Потом их тела изменили положение, и я увидел их лица в профиль. Объект лежал с закрытыми глазами, и ее лицо напоминало посмертную маску. На раскрасневшемся лице Рекса было написано неистовство. Меж тем руки Джерома тоже ощупывали мое тело, стаскивая с меня комбинезон. Но меня уже в нем не было – я был слишком поглощен Объектом.

Экстаз. От греческого «экстасис», и означает это совсем не то, что вы думаете. Это слово означает не эйфорию, не пик сексуального наслаждения и даже не счастье, а буквально смещение и утрату рассудка. Три тысячи лет тому назад в Дельфах каждый рабочий день оракула был наполнен экстазом. То же произошло той ночью и с Каллиопой в охотничьей хижине в Северном Мичигане. Впервые захмелевший и одурманенный наркотиками, я чувствовал, что растворяюсь и превращаюсь в пар. Как ладан в церкви, моя душа поднялась к куполу головы и вырвалась наружу, и я поплыл над дощатым полом. Я парил над походной плитой и бутылками из-под виски, зависал над соседней лежанкой и разглядывал Объект. А потом, внезапно осознав свои возможности, я проскользнул в тело Рекса Риза. Я вошел в него как божество, и дальше уже не Рекс, а я целовал ее.

Где-то на дереве проухала сова. Окна облепили мотыльки, привлеченные светом. И в этом дельфийском умопомрачении я вдруг начал ощущать то, что происходило на обеих лежанках. Находясь в теле Рекса, я обнимал Объект и щекотал языком ее ухо, в то же время ощущая руки Джерома, которые двигались по моему телу, оставленному на соседней лежанке. Он лежал уже сверху, придавив мою ногу, так что я раздвинул ноги в разные стороны, и он оказался между них. Он начал издавать какие-то звуки. Я обнял его и ощутил прилив нежности, вызванный его худобой.

Он оказался гораздо более худым, чем я. Джером принялся целовать мою шею и облизывать мочку уха, вероятно следуя рекомендациям какого-нибудь журнала. Руки его двинулись вверх, направляясь к моей груди.

– Не надо, – сказал я, опасаясь, что он обнаружит мои ватные тампоны, и Джером послушался…

…А на соседней лежанке Рекс не встретил никакого сопротивления. С завидной ловкостью он расстегнул одной рукой лифчик Объекта, и поскольку он был более опытен, я предоставил ему справляться с пуговицами рубашки, однако ее лифчик держал именно я, и я выпустил на волю флюоресцирующие сферы ее грудей. Я любовался ими, я прикасался к ним, и поскольку я был Рексом Ризом, я не испытывал никакого чувства вины, мне не надо было корить себя за противоестественные желания. Да и откуда они могли у меня взяться, если я был на соседней лежанке с Джеромом?

…И поэтому на всякий случай я снова обратил внимание на Джерома. Его сотрясали судороги. Он терся о мою ногу, потом на мгновение замер и начал пропихивать руку вниз. Раздался звук расстегиваемой молнии. Я приоткрыл глаз и увидел, что он с озадаченным видом взирает на мой комбинезон.

Было похоже, что он надолго погрузился в задумчивость, и поэтому я снова перелетел в тело Рекса Риза. Я чувствовал, как Объект откликается на мои прикосновения, ощущал бдительную готовность ее кожи и мышц. А потом я почувствовал, что в Рексе – или во мне? – что-то начинает набухать и увеличиваться. Я ощутил это только на мгновение, и тут же меня что-то отбросило назад.

Рука Джерома лежала на моем голом животе. Пока я пребывал в теле Рекса, Джерому удалось расстегнуть мои лямки и серебряные пуговицы на талии. И теперь он стаскивал с меня комбинезон, а я изо всех сил старался проснуться. Он перешел к трусикам, и только теперь я понял, насколько пьян. Через мгновение он уже был между моих ног, а еще через секунду… во мне.

А затем боль. Обжигающая боль, как от удара ножом. Она пронизала меня с головы до пят, раздирая надвое. Я задохнулся, открыл глаза и увидел, что Джером смотрит на меня. Мы ошарашенно смотрели друг на друга, и я понимал, что он все понял. Он, как и я впервые, окончательно осознал, что я не был лицом женского пола, а являлся чем-то промежуточным. Я понял это благодаря той естественности, с которой я входил в тело Рекса Риза, и благодаря испуганному выражению, появившемуся на лице Джерома. Все это произошло мгновенно. Потом я оттолкнул Джерома, и он, откатившись, свалился с лежанки на пол.

Тишина. Мы лишь переводим дыхание. Я лежу на спине под газетными вырезками, и лишь чучело щуки наблюдает за мной. Я натягиваю комбинезон и чувствую, что абсолютно протрезвел.

Все было кончено. Я уже ничего не мог сделать. Джером расскажет Рексу, а Рекс – Объекту. И она перестанет со мной дружить. А когда начнутся занятия, все в школе узнают, что Каллиопа Стефанидис – чудовище. Я ждал, что Джером вскочит и выбежит из хижины. Меня трясло от страха, и в то же время я был невероятно спокоен, осмысляя свою жизнь. Клементина Старк и ее уроки целования; совместное бултыхание в купальне; расцвет крокуса и сердца амфибии; отсутствие груди и месячных и страсть к Объекту.

Однако ясность сознания тут же была заглушена пронзительным воем ужаса. Я хотел бежать, пока Джером не успел ничего сказать. Пока никто еще ничего не знает. Можно сразу уехать. Я найду дорогу к дому и украду машину родителей Объекта. Я поеду на север, в Канаду где Пункт Одиннадцать когда-то хотел скрыться от призыва в армию. И размышляя о своей жизни в бегах, я открываю один глаз и смотрю, чем занят Джером.

Он лежит на спине с закрытыми глазами и улыбается.

Как?! Улыбаться?! Сейчас?! Это что, насмешка? Издевка? Или следствие потрясения? Нет. Что же тогда? Он удовлетворен. Он лучится улыбкой человека, которому летней ночью все удалось и теперь не терпится рассказать об этом друзьям.

Читатель! Хочешь верь, хочешь нет, но он ничего не заметил.

Дата добавления: 2015-08-09