Глава 11. Унылый звон доносился с колокольни Робертс-колледжа

Унылый звон доносился с колокольни Робертс-колледжа. Звук наполнил дом преподобного Джеймса Мюлера и пробудил его от полуденного сна. Это был первый сигнал к ужину — три коротких удара приглашали младших школьников к столу. Преподобный прижался подбородком к холодной коже кресла, в котором заснул, и задумался о планах на вечер. Он ужинает с Монсефом-беем, это он помнил, но вот когда? Он зевнул, встал, подошел к письменному столу у противоположной стены и тут же опять сел, на сей раз на стул, пошарил среди бумаг и извлек письмо:

Преподобный Джеймс Мюлер,

Половина восьмого. Рановато для вечерней трапезы, но что ж теперь делать. Он послюнявил пальцы, подцепил листок и внимательно рассмотрел его в свете настольной лампы. Водяной знак роскошного писчебумажного магазина в Риме, записка написана совсем недавно, а бумага пожелтела по краям. Похоже, дела у бея идут не так хорошо, как принято считать. Как бы то ни было, приглашение пришлось как нельзя кстати. Теперь, когда по городу закружили совершенно невероятные слухи о причинах крушения судна, любые сведения пойдут нарасхват, как горячие пирожки. Военное министерство и великий визирь будут довольны отчетом о частной жизни Монсефа-бея, а Джеймсу так нужно заслужить одобрение и того и другого. Конечно, Мюлер всерьез не подозревал Монсефа ни в чем, кроме участия в литературных кружках и пылких обсуждениях трудов Руссо, но при таком давлении со стороны как турецких властей, так и американцев даже самые невинные с виду камни нужно переворачивать — вдруг под ними затаилась ядовитая тварь.

Преподобный повертел письмо в руках, отложил его в сторону и погрузился в изучение документов, которые ему посчастливилось добыть несколько дней назад, на приеме у немецкого адмирала Круппа. Они оказались не слишком-то важными: пара писем, документы на покупку участка земли где-то под Штутгартом и газета с заметками на полях. Преподобный не очень-то полагался на свой немецкий, поэтому решил, что внимательно посмотрит бумаги попозже — со словарем. Ведь никогда не знаешь, что окажется действительно важным. Заметки на полях могут быть зашифрованной информацией о военно-морских учениях или планами строительства новых железных дорог.

Преподобный вздохнул и повертел головой, разминая шею. К заботам по колледжу прибавлялась перспектива провести вечер в компании словаря, кроме того, накопилось множество мелких дел: бумаги не разобраны, книги стоят на полках как попало, на столе высилось по крайней мере двенадцать бумажных пиков, каждый из которых венчал кучу документов, требующих внимательного изучения. Он обмакнул перо в чернильницу, и на бумаге появился список дел на ближайшие три дня. Довольный результатом, преподобный положил лист посреди стола и пошел переодеваться к ужину.

Когда преподобный Мюлер вышел наконец из дому, яркое, как апельсин, солнце садилось в сосны за Тепебаши. Преподобный остановился на гребне скалы, нависавшей над Босфором, заслонил глаза от слепящего света и вгляделся в даль пролива: немецкий броненосец скользил к Мраморному морю. Прямо под ним лежали зубцы Румелихисара, той самой крепости, откуда четыреста лет назад Мехмед Фатих вел осаду Стамбула. Попечители не ошиблись, выбирая место для колледжа. Да, в уставе Робертса было записано, что цель учреждения — «учить молодежь Османской империи, нести ей знания о современном мире», но мало для кого было секретом, что часть американского персонала колледжа, как и сам преподобный, сотрудничала с Военным министерством на постоянной основе. Он не видел в этом никакого противоречия, никакого конфликта интересов. Если можно служить своей стране и в то же время обучать детей другой — что в этом плохого? Досадно только, что иногда сбор информации уводил его так далеко от исполнения обязанностей ректора Робертса, его главнейшей заботы.

Преподобный Мюлер спускался с холма по тропинке, которая змеей вилась через древнее кладбище. Время не пощадило его. Место было жутковатое; на надгробиях, каждое из которых венчала высеченная из камня феска или тюрбан покойного, было не разобрать надписей. Он старался не думать о костях, по которым шел, и о плоти, когда-то облекавшей их. Джеймс миновал кладбище, и перед ним открылся вид на дом Монсефа-бея: старый ярко-желтый исполин расположился у самого берега. Внутри преподобному никогда не доводилось бывать, но он часто обращал внимание на особняк во время прогулок. Дом всегда напоминал ему о раскрашенном слоне, на котором он ездил однажды в Калькутте. Такие вот шутки шутит с нами память.

Подойдя поближе, он заметил живую гирлянду пурпурных удодов, — похоже, именно эту стаю он заметил на причале в день катастрофы. Он вспомнил, что ему и раньше уже случалось видеть этих птиц, только вот где? Преподобный вышел на дорожку, которая вела прямо к дому, и остановился посмотреть на птиц и перевести дыхание. Под мышкой у него был потрепанный томик адаптированных переводов из Геродота, который он захватил в самый последний момент. Джеймс заглянул под красную с золотом обложку, но тут залаяла собака, он вздрогнул. Этот момент никак бы не задержался в его памяти, не подними он голову и не заметь Элеонору, которая наблюдала за ним из окна. Когда она поняла, что ее увидели, она не улыбнулась и не помахала, не отошла и даже не попыталась притвориться, что ее внимание направлено не на него. Она просто стояла и смотрела пустым, ничего не выражавшим взглядом. Странный ребенок. Они замерли, разглядывая друг друга, потом преподобный отвернулся и постучал в парадную дверь.

— Прошу вас, — сказал дворецкий. — Преподобный Мюлер?

— Да.

— Прошу вас, проходите. — Он придержал дверь, пропуская гостя. — Я сообщу Монсефу-бею, что вы здесь.

— Чудесно.

В отличие от кричащего фасада передняя была обставлена изысканно, сочетая классический османский стиль со стилем Людовика XVI. Преподобный поправил шейный платок и осмотрелся. Будь он настоящим агентом, он бы не упустил случая пошарить в ящиках или, по крайней мере, обследовать замки на двери. Оглядевшись по сторонам, он решил хотя бы бросить взгляд на визитные карточки, лежавшие на столе. Ничего интересного, впрочем, нельзя же рассчитывать, что заговорщики открыто оставляют свои визитки в передних. Когда преподобный оторвался от созерцания карточек на столе, Элеонора стояла на лестнице и смотрела на него тем же пустым, слегка подозрительным взглядом. Даже издалека было заметно, что лицо у нее бледное и осунувшееся, глаза запали, а веки покраснели. В руке она держала листок бумаги и перо. Потом она сошла по ступеням, ступая осторожно, совсем как старушка.

Преподобный Мюлер шагнул навстречу, изобразил на лице сочувствие и сказал:

— Примите мои соболезнования.

Элеонорин подбородок вздрогнул, но она не произнесла ни слова в ответ.

— Он был честным человеком, — продолжил преподобный, — хорошим человеком и очень вас любил.

Она приложила палец к губам и покачала головой.

— Госпожа Коэн молчит со дня катастрофы.

Преподобный Мюлер обернулся и увидел бея, который стоял в глубине коридора.

— Когда ей хочется что-то сказать, она пишет на листке бумаги.

— Да, — ответил преподобный, — понимаю.

— Конечно, это не очень-то удобно, но она решительно отказывается разговаривать.

Они оба посмотрели на Элеонору, которая так и стояла у лестницы, после чего бей вежливо произнес:

— Позвольте проводить вас в столовую.

Преподобный сел слева от хозяина и напротив Элеоноры и предпринял еще одну попытку завязать разговор с девочкой.

— Так вы умеете писать? — спросил он, расправляя салфетку на коленях. — Это очень похвально. Кто же вас научил?

Элеонора взяла перо, написала что-то на листке и повернула, чтобы он мог прочитать: «Папа».

— Понятно, — он снова разгладил салфетку, — конечно, кто же еще.

Преподобному не удалось продолжить свои расспросы — в столовой появился господин Карум с тремя серебряными блюдами, которые он тотчас же поставил перед едоками. На ужин подали жареного ягненка с морковью на подушке из сладкого булгура. Компания за столом подобралась не слишком разговорчивая, но еда оказалась отменной. Ягненок был приготовлен именно так, как следует: хрустящая корочка снаружи и чуть-чуть крови у кости, морковь напоминала спелый фрукт, а булгур хранил нотки апельсиновой цедры, с которой его томили. Единственное, чего не хватало за столом, так это беседы. Не считая дежурного обмена любезностями и просьб передать соль да мерного позвякивания серебра по тарелкам, они ели в полной тишине.

— Интересные настали времена, — попытался завязать разговор преподобный.

— Совершенно с вами согласен.

— Не помню таких беспорядков и неразберихи со времен нашей гражданской войны. Махдисты, сербы, армяне, евреи — все требуют невесть чего. Весь мир чего-то требует.

Бей кивнул с задумчивым видом.

— Покричат и перестанут, — сказал он.

— Но многие считают, что наступает заря новой жизни.

— Мало ли кто что считает.

Преподобный отрезал ломтик мяса и тщательно прожевал его, прежде чем повторить попытку вовлечь бея в спор.

— Находятся люди, которые говорят, что скоро вся политическая система решительно переменится.

Бей вежливо улыбнулся, но не заглотил наживку. Он явно не хотел поддерживать разговор на эту тему, тогда Джеймс обратился к Элеоноре.

— Если я не ошибаюсь, — сказал он, — вы большой книгочей. Что же вы читали в последнее время?

Элеонора смутилась, но, как он и ожидал, воспитание не позволило ей оставить вопрос без ответа:

«Я перечитываю „Песочные часы“».

— Перечитываете?

«Да».

— Потому что не все поняли с первого раза?

«Нет, — написала она. Потом, почувствовав, что такого короткого ответа недостаточно, добавила: — Там были слова, которых я не знала, но можно было догадаться по контексту».

Преподобный помолчал, а потом, вместо того чтобы продолжить расспросы, вынул потрепанного Геродота, выбрал короткий рассказ и протянул книгу Элеоноре.

— Не согласитесь ли вы прочесть вот это? — сказал он, указывая ей на начало отрывка.

Она кивнула, как будто в такой просьбе за обеденным столом не было ничего необычного, и склонилась над страницей, водя пальцем по строчкам. На середине отрывка она остановилась.

«Что он имеет в виду, — написала она, — говоря, что воздух наполнен перьями?»

Преподобный перегнулся через стол, взял книгу и прочел вслух, чтобы бей тоже мог их слышать:

— «Об упомянутых перьях, которыми, по словам скифов, наполнен воздух и оттого, дескать, нельзя ни видеть вдаль, ни пройти…»[4]

Неподходящий он выбрал отрывок для проверки сметливости восьмилетнего ребенка, но что сделано, то сделано. Он пробежал глазами по строчкам и остановился на том месте, где Геродот объяснял значение перьев.

— Вот и ответ, — сказал он и прочел вслух: — «К северу от Скифской земли постоянные снегопады, летом, конечно, меньше, чем зимой. Таким образом, всякий, кто видел подобные хлопья снега, поймет меня; ведь снежные хлопья похожи на перья, и из-за столь суровой зимы северные области этой части света необитаемы. Итак, я полагаю, что скифы и их соседи, образно говоря, называют снежные хлопья перьями. Вот сведения, которые у нас есть о самых отдаленных странах».

Он вернул ей книгу, и Элеонора погрузилась в чтение.

«Почему же он сразу не сказал, что перья — это снег? Как это глупо».

— Истинная правда, — согласился преподобный. — Очень глупо.

Джеймс отложил вилку и задумался. Типичный вундеркинд типа Лукреция или Мендельсона, но что-то в ней было еще: внутреннее благородство, погруженность в себя и при этом почти полное отсутствие рефлексии, во всяком случае на первый взгляд. Как бы то ни было, вопрос не в том, вундеркинд она или нет. Вопрос в том, что с ней делать.

Увы, Стамбул не слишком-то питательная почва для того цветка. Робертс-колледж сразу же отпадает по нескольким причинам. Местные школы для девочек — просто несерьезно. Лучше всего пригласить к ней учителя, того, с кем она сможет заниматься греческим, латынью, риторикой, философией и историей. Но ведь в Стамбуле не сыщешь и мало-мальски приличного преподавателя. Он на секунду задумался, и решение пришло само собой. Да, это лучше всего. Он сам будет ее учить. Занятно видеть такой ум за работой. Каждодневное наблюдение за тем, как расширяется ее словарный запас, даст материал на целую монографию. Да и беспрепятственный доступ в дом Монсефа-бея будет обеспечен.

После сыра преподобному представился случай предложить свои услуги. Бей позволил Элеоноре уйти к себе и пригласил преподобного в библиотеку выкурить сигару и выпить коньяка.

— Надеюсь, еда вам понравилась, — проговорил бей, усаживаясь в кресло.

— Да, превосходный ягненок. И булгур. Сварен с апельсиновой цедрой?

Бей повертел бокал в руках, наблюдая, как золотистая жидкость медленно стекает по стенкам.

— Скажите мне, — сказал он, пропуская вопрос преподобного мимо ушей, — как вы находите мисс Коэн? Меня интересует ваше профессиональное мнение.

— Она неплохо держится, учитывая, что ей довелось пережить.

Бей поставил бокал на столик рядом с собой.

— Я ценю вашу деликатность, — заговорил бей. — Но сейчас не время для нее. Девочка не разговаривает со смерти отца. А это, как вам известно, случилось почти месяц назад. Вы считаете, это нормальное проявление скорби?

Преподобный затянулся сигарой и стряхнул столбик пепла. Пусть молчание скажет все за него. Потрескивание огня, поскрипывание кресла и подрагивание колена бея — во всем этом будто бы разлилось его беспокойство за судьбу девочки.

— Вы не думали пригласить к ней учителя? Он будет направлять ее чтение и поможет в занятиях.

Бей сплел пальцы перед носом и чуть подался вперед:

— Мне казалось, что проблема частично кроется в чтении.

— Дело не в чтении, — поправил его преподобный. — А в выборе книг. Я никогда не считал чтение романов достойным занятием, разве что для праздных девиц и романтически настроенных юнцов. Такая легкомысленная книга, как «Песочные часы», хоть и прекрасная вещь в своем роде, не отрицаю, не может принести никакой пользы. Но вот если давать девочке книги по философии, истории, риторике — это сослужит ей хорошую службу.

Бей расцепил пальцы и налил себе еще коньяка.

— Не могли бы вы посоветовать для нее учителя? Джеймс пробежал глазами по корешкам книг, которые стояли на полках на другом конце библиотеки, выдержал паузу, как будто взвешивая все «за» и «против», и сказал:

— Если хотите, я сам позанимаюсь с ней в память о Якобе. Он был хорошим человеком.

Дата добавления: 2015-08-18