Глава V Свадьба в Марше

День свадьбы выдался прекрасным – земля еще не подсохла, но небо было ясным и безоблачным. В их распоряжении было три кабриолета и два вместительных закрытых экипажа. Взволнованные, все толпились в гостиной. Анна не спускалась. Ее отец то и дело отхлебывал виски. Черный сюртук и серые брюки очень шли ему. Он был радушен, но голос его звучал встревоженно. Жена его спустилась в гостиную в сером шелковом платье с кружевами и маленьким павлиньим перышком на шляпке. Миниатюрная фигура ее двигалась уверенно и решительно. Брэнгуэн был благодарен ей за то, что она рядом, что поддерживает его в этой сутолоке.

Вот и кареты! Ноттингемская миссис Брэнгуэн в шелках и парче встала в дверях, распоряжаясь, кому с кем садиться. Началась сумятица. Открыли парадную дверь, и гости двинулись по садовой дорожке, в то время как ожидавшие своей очереди глядели на них в окно, а толпа возле ворот подалась вперед, жадно вбирая впечатления. Как смешно выглядели разряженные люди в этот зимний солнечный день!

Одни отъехали, настала очередь других. В гостиной стало посвободнее. Анна спустилась в белом шелковом платье и фате, краснея и смущаясь от взглядов окружающих. Свекровь оглядела ее непредвзятым взглядом, одернула шлейф, поправила складки фаты и тем утвердилась в своих правах.

Послышались восклицания стоявших у окна – это проехала карета жениха.

– Папа, где твой цилиндр и твои перчатки? – вскрикнула невеста, топнув ножкой в белой туфельке и блестя глазами сквозь фату.

Он принялся шарить вокруг, растрепав волосы. Все отъехали – оставались лишь невеста с отцом. Он был готов – красный, растерянный. Взволнованная Тилли подпрыгивала на крыльце, ожидая, чтобы открыть дверь невесте. Служанка обошла вокруг Анны, которая спросила:

– Ну, как я выгляжу?

Она готова. Она гордо вскидывает голову, чувствуя себя королевой. Резким движением манит к себе отца:

– Подойди!

Он подходит. Очень легко она берет его под руку и, держа над собой, как душ, цветочный ливень, с непередаваемым изяществом и лишь слегка досадуя на отца, что тот так раскраснелся, медленно проплывает мимо трепещущей Тилли и идет по дорожке. От ворот несутся хриплые выкрики, и текучее облако пенистой белизны медленно перемещается в кабриолет.

Отец ее видит тонкую щиколотку и ступню на подножке кабриолета – какая детская ножка! Сердце его сжимается от нежности. Но она замечает только себя – в таком она упоении от собственной красоты. Всю дорогу она горит восторгом блаженства оттого, что все это так прекрасно. Она заботливо оглядывает свой букет: белые розы, ландыши, туберозы и ветви адиантума – пышный букет ниспадает каскадом.

Отец сидит в смущении от этой необычности, сердце его переполнено и сжимается, в мыслях смятение.

Церковь в рождественском убранстве – в темно-зеленой хвое, как холодные снежинки, белые цветы. Он растерянно идет к алтарю. Сколько лет прошло с его собственной свадьбы? Он не совсем понимает, зачем он здесь – не сам ли он будет венчаться? Его беспокоит, что от него чего-то ждут, а чего – он не знает. Он видит шляпку жены и удивляется, почему не она стоит сейчас рядом с ним.

Они стоят перед алтарем. Взгляд его устремлен на восточное окно церкви, оно ярко горит лиловатой синевой; темная синева с примесью алого, золотистые цветы вкраплены в черноту и выступают из тяжкой мглы. Как живо сверкают они на черном фоне!

– Кто отдает руку этой женщины этому мужчине?

Он чувствует чье-то прикосновение. Вздрагивает.

Слова еще живы в его сознании, но звучат словно издалека.

– Я, – торопливо говорит он.

Анна опускает голову и улыбается в фату. Как же он нелеп!

Брэнгуэн все не сводит глаз с горящей синевы заалтарного витража и в смутной тоске думает: неужели ему так и не суждено постареть? Не суждено остановиться, утвердиться? Он здесь на венчании Анны? Но какое право он имеет брать на себя ответственность, выступая в качестве отца? Ведь он такой же неуверенный, неустоявшийся, каким был на своем венчании. Он и его жена. С мучительной тоской вспомнилась ему и их собственная душевная сумятица. Ему сорок пять лет. Сорок пять! Еще через пять лет ему будет пятьдесят, потом шестьдесят, семьдесят – и конец. Господи, а он еще так и не определился.

Как же постареть, обрести уверенность? Хорошо бы ощутить себя старше. Но разве есть разница между ним теперешним и тем, каким он был на свадьбе? Да, это могла быть и его свадьба – его и жены! Он чувствовал себя таким крошечным – маленькая одинокая фигурка на равнине, со всех сторон окруженной бескрайними бушующими небесами. Он и жена – две маленькие одинокие фигурки – идут по равнине, а небо вокруг блестит и грозно бушует. Когда же конец пути? И в какой стороне этот конец? Нет конца, нет предела, а есть лишь этот бушующий простор. Что ж, значит, нет старости, нет и смерти? Это же главное, в этом разгадка. И он тоскливо радовался странной радостью. Так и будут они шагать – он и жена, – как двое детей на прогулке в поле. Что вокруг прочного, кроме бескрайности неба? Вот небо прочно и не имеет конца.

А царственная синева все сияла, и сверкала, выступая из черной мглы, неизбывно пышная, великолепная. Как пышна и великолепна собственная его жизнь, алая, светло горящая, струящаяся по темным жилам его тела, и его жена, она тоже сияет и горит в отдельной своей темноте. И все это так незаконченно, бесформенно!

Раздался громкий рев органа. Присутствующие потянулись в ризницу. Там лежала исчирканная, потрепанная книга – и невеста, кокетливо приподняв фату и опершись на стол рукой, на которой застенчиво, но явственно блеснуло обручальное кольцо, поставила свою подпись – высокомерным движением, тщеславно гордясь тем, как выглядит: «Анна Тереза Ленская».

«Анна Тереза Ленская»! – что за своенравная суетная кокетка эта девчонка! Жених, очень стройный в своем черном фраке и серых панталонах, торжественный, как торжественно ступающий молодой молодцеватый кот, с серьезным видом вывел: «Уильям Брэнгуэн» – это еще куда ни шло.

– Подойди и поставь свою подпись, папа! – повелительно крикнула эта молодая нахалка.

– Томас Брэнгуэн – корявые пальцы, – пробормотал он себе под нос, ставя подпись.

Затем расписался его брат – высокий и бледный мужчина с черными бачками: «Альфред Брэнгуэн».

– Сколько еще Брэнгуэнов нам предстоит? – спросил Том – он застеснялся этого бесконечного повторения их фамилии.

А когда они вышли на солнечный свет и он увидел морозный иней, и синеву могильных плит между зарослей высокой травы, и пурпурные ягоды плюща над головой в вышине, откуда несся колокольный перезвон, увидел свисающие, неподвижные черные ветви лохматых тисов, ему показалось, что все это сон.

Гости прошли по кладбищу к каменной ограде, поднялись по ступенькам, перелезли через ограду и спустились вниз. О эта тщеславная, гордая, как павлин, вся в белом невеста на стене, протягивающая руку жениху внизу, чтобы он помог ей спуститься. Тщеславие беленьких стройных ножек, так изящно ступающих, и ее по-лебединому склоненная шея! И царственное бесстыдство, с которым она, казалось, никого не замечала – родителей, посторонних, гостей, – идя рука об руку с молодым своим мужем.

В доме зажгли все огни, на столе сгрудились бокалы, по стенам развесили ветви плюща и омелы. Ввалилась толпа гостей, и воспрявший Том Брэнгуэн стал разливать напитки. Выпить должны были все. Колокола гремели чуть ли не в окна.

– Поднимем бокалы! – крикнул из гостиной Том Брэнгуэн. – Поднимем бокалы и давайте выпьем за этот дом и очаг! Да будет здесь счастье молодым!

– Ночью и днем да будет молодым счастье и согласие! – добавил свое Фрэнк Брэнгуэн.

– Как молот с наковальней – пусть будет их согласие! Счастья им! – выкрикнул хмурый Альфред Брэнгуэн.

– Наполним бокалы и повторим! – кричал Том Брэнгуэн. – За дом и очаг! Счастья им!

Гости откликнулись нестройным шумом.

– Кровать и полог! Счастья им! – крикнул Фрэнк Брэнгуэн.

Дружный хор подхватил этот тост.

– Туда и обратно! Счастья им! – взревел хмурый Альфред Брэнгуэн, и мужчины беззастенчиво загоготали, а жена его воскликнула:

– Нет, вы только послушайте!

В воздухе запахло скандалом.

Потом гости в экипажах лихо вновь покатили в Марш, где был чай с обильными закусками, длившийся часа полтора. Жених и невеста сидели во главе стола строгие и сияющие, оба они молчали, а гости за столом веселились вовсю.

Брэнгуэны, подлив себе в чай бренди, мало-помалу стали неуправляемыми. Хмурый Альфред блестел невидящими глазами и закатывался странным неукротимым смехом, скаля зубы. Жена его бросала на него злобные взгляды, по-змеиному вздергивая голову. Ему же было море по колено. Фрэнк Брэнгуэн, мясник, красивый, раскрасневшийся, так и пышущий жаром, шумно перешучивался с братьями. Как всегда степенный Том Брэнгуэн тоже наконец дал себе волю.

Три брата держали площадку. Том Брэнгуэн пожелал сказать речь. Впервые в жизни он захотел высказаться.

– Брак, – сказал он, блестя глазами и в то же время глубокомысленно, серьезно, хотя и шутливо, – брак, – повторил он, говоря по-брэнгуэновски неспешно и громко, – это то, к чему мы предназначены..

– Дайте ему сказать, – проговорил Альфред Брэнгуэн, тоже медленно и с непонятным выражением. – Дайте ему сказать.

Миссис Брэнгуэн метала на мужа негодующие взгляды.

– Мужчине, – продолжал Том Брэнгуэн, – надо почувствовать себя мужчиной, потому что ради чего Господь его таким создал, как не ради этого?

– Золотые слова! – напыщенно одобрил его Фрэнк.

– И так же точно, – продолжал Том Брэнгуэн, – женщине надо почувствовать себя женщиной, по крайней мере, мы так полагаем, что ей это надо.

– О, ты только не волнуйся, – выкрикнула жена какого-то фермера.

– Они полагают, смотрите, пожалуйста! – высказалась жена Фрэнка.

– Ну, а теперь, – гнул свое Том Брэнгуэн, – чтобы мужчине почувствовать себя мужчиной, требуется женщина.

– Верно, – сурово заметила какая-то женщина.

– А чтобы женщина почувствовала себя женщиной, требуется мужчина.

– Яснее говорите, мужики! – вклинился женский голос.

– Для этого и придумали брак, – продолжал Том Брэнгуэн.

– Давай, давай, – сказал Альфред Брэнгуэн. – Не сбивайте нас!

В мертвой тишине опять наполнились бокалы. Жених и невеста, эти двое детей, сидели с напряженно-внимательными, сияющими лицами во главе стола, но вид у них был отсутствующий.

– На Небесах брака не существует, – развивал дальше свою мысль Том, – но у нас на земле он есть.

– И в этом вся разница, – насмешливо заметил Альфред Брэнгуэн.

– Альфред, – сказал Том Брэнгуэн, – оставь свои замечания при себе, выскажешь их потом, за это мы тебе будем признательны. На земле мало чего другого есть, а вот брак есть. Мы столько рассуждаем насчет того, как заработать, и насчет спасения души. Можно семижды семь раз спасать свою душу, накопить бог знает сколько денег, а душа твоя будет ныть, ныть, говоря тебе, что ей надо чего-то еще. На Небесах не существует брака. А вот у нас на земле он есть, а не будь его, Небеса бы разверзлись и все полетело бы в тартарары.

– Вот слушай, слушай, что говорят, – сказала жена Фрэнка.

– Ну, давай, Томас, – сардонически протянул Альфред.

– И если суждено среди нас являться ангелам, – продолжал Том Брэнгуэн, горячо обращаясь ко всем сразу, – а среди ангелов нет мужчин или женщин, то, по моему разумению, супружеская пара – это и есть ангел.

– Это все бренди, – устало заметил Альфред Брэнгуэн.

– Потому что, – сказал Том, и все собравшиеся слушали это путаное рассуждение, – ангел не может быть меньше человеческого существа. А если он был бы всего лишь мужчиной без мужского в нем, значит, он был бы меньше человеческого существа.

– Истинно так, – сказал Альфред.

По столу прокатился смешок. Но Том Брэнгуэн был охвачен воодушевлением.

– Ангел должен быть больше человеческого существа, – продолжал он. – Поэтому я и говорю, что ангел – это душа мужчины и женщины, взятых вместе, соединенных на веки вечные, до Страшного суда, когда они вознесутся как единая ангельская душа!

– Славя Господа нашего! – сказал Фрэнк.

– Славя Господа нашего! – повторил Том.

– А как насчет брошенных женщин? – издевательски осклабился Альфред. Собравшиеся смутились.

– Тут я ничего не могу сказать. Откуда мне знать, будут ли брошенные в Судный день? Оставим это. Я говорю лишь о том, что когда душа мужская и душа женская соединяются, получается ангел.

– Насчет душ мне неизвестно. Но известно, что один плюс один часто рождают третьего, – сказал Фрэнк. Но никто не засмеялся, кроме него самого.

– Что души, что тела – это одно и то же, – сказал Том.

– Ну, а твоя хозяйка, которая была замужем до встречи с тобой, – как с ней будет? – спросил Альфред, которого эта дискуссия раздражала.

– Не знаю. Однако если суждено мне стать ангелом, то ангелом станет моя душа в браке, а не холостая. Не та душа, которая была у молодого парня, потому что не было тогда в душе моей того, из чего ангелы делаются.

– А мне помнится, – сказала жена Фрэнка, – когда Гарольду нашему стало совсем невмоготу, он все видел ангела за зеркалом. «Гляди, мама, – говорил он, – вот ангел!» – «Нет никакого ангела, голубчик», – говорю, но он не верил. Я уж зеркало с комода сняла, но он все равно ангела видел. И все твердил про него. Вот тут я и испугалась. Поняла, что как пить дать потеряем мы его.

– А я помню, – сказал один из гостей, муж сестры Тома, – какую взбучку мне мать устроила за то, что я сказал, что у меня в носу ангел. Она увидела, что я в носу ковыряю, и говорит: «Что ты там выковыриваешь? Прекрати!» А я и говорю: «У меня там ангел», и она меня как треснет. А я ведь ничего дурного не сказал. Мы «ангелами» пушинки от чертополоха называли, которые разлетаются повсюду. И одна такая пушинка, уж не знаю как, мне в нос попала.

– Иной раз удивляешься, чего только дети себе в нос не пихают, – сказала жена Фрэнка. – Помню, Хемми наша засунула себе в нос тычинку колокольчика – ну, ту, что в середине цветка, их еще «свечками» называют. Задала она нам тогда жару! И ведь видели мы, что она с ними играет, на нос кладет, но кто ж знал, что она такую глупость придумает. Девчонке уже лет восемь было, если не больше. Так вот, поверите ли, и вязальным крючком мы, и уж не знаю чем…

Вдохновенное настроение Тома Брэнгуэна начало проходить. Он оставил философию и вскоре уже шумел и вопил вместе с остальными. Со двора донеслись рождественские песнопения. Певчих пригласили в и без того переполненный дом. У них были две скрипки и флейта-пикколо. Песнопения переместились в гостиную, и гости стали подпевать пронзительными голосами. Лишь жених и невеста сидели отчужденные, блестя глазами, с просветленными лицами. Они почти не пели, а только шевелили губами.

Певчие удалились, пришли ряженые. Под громкие аплодисменты, крики и общий восторг они стали разыгрывать старинную мистерию о святом Георгии, в которой все присутствующие тоже приняли живейшее и по-мальчишески азартное участие – мистерия шла как полагается, с палочными ударами и звоном противней.

– Мне однажды здорово досталось, когда я играл Вельзевула, – признался, чуть не плача от смеха, Том Брэнгуэн. – Из меня тогда едва мозги не вытекли, как желток из треснувшего яйца. Но, скажу вам по секрету, играл я как бог в этом «Святом Георгии», уж поверьте.

Он так и трясся от смеха. Раздался еще один удар – в дверь. И все примолкли.

– Кабриолет прибыл, – сказал кто-то в дверях.

– Войдите! – закричал Том Брэнгуэн, и в дверь просунулся краснолицый мужик.

– А теперь вы, любезная парочка, поедете баиньки, – кричал Том Брэнгуэн. – Собирайтесь, но учтите, что если вы не поторопитесь, не возьмете ноги в руки, кабриолет вас ждать не станет и вам придется спать поодиночке!

Анна молча поднялась и пошла переодеваться. Уилл Брэнгуэн тоже хотел было идти, но появилась Тилли с его сюртуком и шляпой. Она помогла ему одеться.

– Удачи тебе, сынок! – крикнул его отец.

– Стоит только лишь начать, а там уж и дело в шляпе, – увещевал его дядя Фрэнк.

– Потихоньку-полегоньку, главное – полегоньку! – вопила свое тетка, жена Фрэнка.

– Не ударь в грязь лицом, – сказал муж другой его тетки. – И не трусь. Ведь ты у нас малый не промах.

– Мальчик сам разберется, – вспылил Том Брэнгуэн. – Отстаньте от него с вашими советами. Кто женится – он или вы?

– Есть дороги, где указателей не требуется, – заметил отец юноши. – По иным тропинкам пройти можно лишь сикось-накось да зажмурившись. А по этой дорожке и слепой пройдет, и калека – не то что наш мальчик, слава тебе господи!

– Не скажи, что всякий пройдет, – запальчиво возразила жена Фрэнка. – Есть мужчины, которые пойти-то пойдут, а пройдут всего с полдороги и дальше – ни взад ни вперед, и нипочем им эту дорогу не одолеть.

– Ты-то откуда такого ума набралась – возмутился Альфред.

– Да на иного как глянешь, так сразу видно, – парировала Лиззи, его невестка.

Юноша стоял и лишь слабо улыбался рассеянной улыбкой. Он был взволнован и погружен в себя. Все эти разговоры, как и прочие, о чем бы то ни было, он пропускал мимо ушей.

Вошла Анна, уже в каждодневном платье, непонятная, уклончивая. Она перецеловала всех – мужчин и женщин, Уилл Брэнгуэн обменялся со всеми рукопожатиями, поцеловал мать, тут же расплакавшуюся, и все потянулись к кабриолету.

Молодые захлопнули дверцу, прозвучало последнее пожелание.

– Трогай! – закричал Том Брэнгуэн.

Кабриолет покатил по дороге. Видно было, как свет от фонаря постепенно меркнет под ясенями. Притихшие гости повернули к дому.

– Там у них три камина зажжены, – сказал Том Брэнгуэн и взглянул на часы. – Я велел Эмме разжечь их к девяти, а дверь на задвижке оставить. Сейчас полчаса только и прошло. Три камина топятся, лампы горят, а постель Эмма им грелкой согреет Так что, думаю, все будет как надо.

Вечеринка пошла теперь тише. Беседа вертелась вокруг молодых.

– Она сказала, что не хочет служанки в доме, – говорил Том Брэнгуэн. – Дом не такой большой, чтобы кто-то все время крутился под носом. Эмма будет делать что надо и уходить, чтобы они вдвоем оставались.

– Оно и лучше, – сказала Лиззи, – свободнее.

Пошел неспешный разговор. Брэнгуэн взглянул на часы.

– Пойдем, споем им, – предложил он. – А скрипки мы найдем в «Петухе и малиновке».

– Давай, – согласился Фрэнк.

Альфред молча поднялся. С ним поднялся зять, а также один из братьев Уилла.

Они вышли впятером. Ночь сверкала звездами.

Сириус, как маяк, мерцал у края холма. Орион, величественный, великолепный, клонился к горизонту.

Том шел с братом Альфредом. Под пятками их звенела мерзлая земля.

– Хороший вечерок, – сказал Том.

– Ага, – отозвался Альфред.

– Приятно прогуляться.

– Ага.

Братья шли бок о бок, остро чувствуя свою кровную связь. Но Том, как всегда, ощущал себя младшим.

– Давненько ты от нас отделился, из дома уехал, – сказал он.

– Ага, – сказал Альфред. – Я думал, что старею, а оказывается – нет. Все вокруг ветшает, а сам вроде – нет.

– Ну, а что обветшало-то?

– Да многие люди – близкие, с которыми общаешься, которые общаются с тобой. Всех их жизнь обломала. Вот и приходится шагать одному, и шагаешь, пускай и на погибель. Да и тогда никого не будет рядом.

Том Брэнгуэн раздумывал над сказанным.

– Похоже, тебя не обламывали, – сказал он.

– Нет. Ни разу, – гордо отвечал Альфред.

И Том почувствовал, что старший брат смотрит на него с легким презрением. И он поморщился под гнетом этого презрения.

– Каждый идет своим путем, – упрямо сказал он. – Может, только у собак иначе. А те, кто не умеет брать то, что дают, и отдавать то, что взято, должны идти в одиночку или завести собаку, чтоб бежала за ними.

– Можно и без собаки обойтись, – сказал брат.

И вновь Том Брэнгуэн стушевался, решив, что брат – не ему чета. Но коли так – что поделаешь. Может, и лучше шагать одному, да только не по нем это.

Они шли полем, где округлость холма обдувал легкий и пронзительно свежий ветерок, шли под звездами. Перейдя по ступенькам через ограду, они очутились возле дома Анны. Огни были погашены, только через шторы нижних комнат и спальни наверху пробивался отсвет камина.

– Лучше оставим их в покое, – сказал Альфред Брэнгуэн.

– Нет, нет, – запротестовал Том, – споем им в последний раз.

И через четверть часа одиннадцать изрядно подвыпивших мужчин тихонько перелезли через ограду под сень тисовых деревьев в саду под окнами, где через шторы горел отсвет камина. И раздались пронзительные звуки – две скрипки и флейта-пикколо так и взвыли в морозном воздухе.

«Вольготно стаду на лугу», – нестройно затянули мужские голоса.

Когда раздалась музыка, Анна Брэнгуэн вздрогнула, прислушалась. Она даже испугалась.

– Да это гимны поют, – шепнул муж.

Она напряженно внимала пению, сердце ее колотилось от непонятного страха. Она слушала и никак не могла успокоиться.

– Это папа, – негромко сказала она. И они стали молча слушать.

– И мой отец тоже, – сказал он.

Она слушала, но уже увереннее. Она уютно устроилась в постели, лежа в его объятиях. Он крепко обнимал, целовал ее. Пение шло через пень-колоду, но мужчины очень старались, забыв обо всем, кроме скрипок и их мелодии. Огонь в камине освещал темноту спальни. Анна слышала, как истово поет отец.

– Ну что за глупость! – прошептала она.

И они прижались еще крепче друг к другу, еще теснее, и сердца их бились друг для друга И хоть гимн и продолжал звучать, они больше его не слышали.

Дата добавления: 2015-08-18