Когда ты вернешься

Солдат брел по пыльной дороге. Это был изможденный человек среднего роста, с черными, слипшимися от грязи волосами, очень худой. Одет он был в армейскую зеленую рубашку с закатанными до локтей рукавами, того же защитного цвета штаны, порванные на коленях, и черный потрепанный берет. Единственным предметом, который выгодно выделялся из этой картины человеческого падения, был армейский автомат, который человек нес на плече. Покрытый черной матовой краской он, казалось, поглощал солнечный свет. Несмотря на крайнюю усталость, солдат перебирал и чистил автомат каждую ночь. Он оставался единственной вещью, в которой этот человек был по-прежнему уверен.

Но самым ужасным в облике путника были его босые, избитые о каменистую дорогу, ноги. Не так давно у него еще была обувь: отличные армейские ботинки, которые верно служили ему последние четыре года, что он провел в горах, и до сих пор имели надежный, крепкий вид. Ему пришлось обменять их на пару кусков свинины, буханку хлеба, канистру воды и три пачки сигарет. Он отлично понимал, что босым далеко не уйдет, но у него не оставалось выбора, иначе он умер бы от жажды прямо там, на пороге дома того пугливого фермера. Это было восемь или девять дней назад. Сейчас его вещмешок был пуст, в нагрудном кармане рубашки осталось лишь полпачки сигарет, искалеченные ноги болели ужасно, а безжалостное июльское солнце вызывало острую жажду. И, что было мучительнее всего, он не представлял, сколько еще ему нужно пройти. Но он продолжал упрямо ковылять вперед, оставляя за собой на дороге полоску кровавых отпечатков.

Иногда он вроде бы узнавал давно позабытые места: заброшенная мельница, маленький родничок на опушке леса или развилка дорог внезапно всплывали в его памяти, но большую часть пути он брел по наитию. Впрочем, последние несколько лет он и жил по наитию.

Дорога, по которой он шел, была довольно пустынной. Этот край не был задет войной, но все же подвергся повальной мобилизации, и слишком много солдат не вернулось назад. Все же, время от времени, он видел мужчин и женщин, работающих в полях, изредка мимо него проезжали машины, в основном грузовики, обдавая его облаками пыли, которая медленно оседала, кружась в лучах летнего солнца. Каждый раз, когда он слышал гул приближающегося мотора, он начинал молиться, прося, чтобы водитель остановился и подобрал его, но машины безжалостно проносились мимо, и солдат продолжал идти дальше, шаг за шагом, через пыль и кровь.

Он знал причину, по которой водители не останавливались, а жители деревень, через которые он проходил, отказывались дать ему ночлег и с неохотой продавали еду. Страх. Конечно, автомат на плече голодного солдата уже серьезный повод для беспокойства, но дело было не в оружии. Черный берет – вот что заставляло местных избегать с ним встречи. Слишком долго радио и газеты представляли черный берет символом предательства и жестокости. И, хотя, несколько месяцев назад их оценки изменились на прямо противоположные, мнение людей не могло поменяться так же быстро. Люди перестали понимать, где добро, где зло. Кто их в этом обвинит?

Солнце миновало зенит, когда солдат услышал знакомый гул приближающейся машины. Через мучительную, красного цвета боль в мозг пробилась привычная мысль: «Только бы он остановился!»

Дорога шла в гору и, когда солдат взобрался на вершину холма, он увидел невдалеке внизу деревню, расположенную вблизи широкой реки. Он остановился, чтобы отдышаться.

Грузовик поравнялся с ним и затормозил. Из кабины высунулся водитель: седой мужчина с добродушным круглым лицом. Некоторое время он пристально рассматривал стоявшего и, наконец, спросил без тени угрозы или страха в голосе:

- Куда направляешься, парень?

Солдат облизнул пересохшие губы и с трудом прохрипел:

- Что это за деревня?

- Это? – водитель собрался ответить и осекся, потому что ноги солдата подкосились, и он упал у колес грузовика.

Два брата вышли из дому и направились к реке. Ясное сентябрьское утро будто специально было придумано для рыбалки. Они с наслаждением вдыхали прозрачный холодный воздух, пахнущий свободой и грустью. Яркий солнечный свет без разбора освещал все вокруг, делая вещи удивительно реальными, такими реальными, какими они никогда не бывают в действительности.

Даже совершенно посторонний человек при первом же взгляде на этих молодых людей догадался бы, что они братья. Несмотря на разницу в четыре года они были удивительно похожи друг на друга: оба среднего роста, загорелые, черноволосые, с правильными, но не примечательными чертами лица. И насколько похожи были их лица, настолько различались характеры.

Братья оставили за спиной деревенскую площадь, где у фонтана стояла машина агитатора, приехавшего из Столицы. Сам агитатор стоял тут же, через громкоговоритель красочно расписывая прелести солдатской жизни и напоминая о «священном долге всех честных граждан». Это продолжалось уже третий день и, и с каждым разом о прелестях говорилось все меньше, а о долге все больше.

- Сегодня они прямо с утра начали, - усмехнулся младший.

Старший брат задумчиво кивнул.

- Война идет уже два месяца и судя по всему неважно. Возможно, мне придется записаться.

Младший брат ошарашено уставился на него.

- Ты что это? Горишь желанием подохнуть ради кучки мудаков из правительства, развязавших нахрен никому не сдавшуюся «освободительную» войну?

- Не выражайся, - поморщился старший. – Нет, я вовсе не стремлюсь воевать, но говорят, что скоро выйдет новый закон о том, что с каждой семьи должен быть призван один мужчина.

- Я тоже могу быть призван. Ты забыл, что они понизили призывной возраст до шестнадцати?

- Ты сначала школу закончи.

- Плевал я на школу. К тому же я слышал, что аттестат хреново защищает от шрапнели.

- Все равно. Это мой долг, как старшего в семье.

- Знаешь, - сказал младший брат через некоторое время, - я, в последние дни много думал о долге и понял кое-что. Человек от рождения должен только одно – жить. Просто жить. Это не у всех получается, но попытаться обязан каждый.

Старший брат улыбнулся своей неповторимой, цвета теплой грусти, улыбкой.

- Да, - кивнул он. – Но, порой, этого недостаточно.

- Этого достаточно.

Они немного помолчали.

- Я смотрю, ты уже все решил? – спросил младший брат. – А ей сказал?

- О войне? Нет, не сказал. Может еще все обойдется. А если нет, то лучше перед самым отъездом сказать.

- Нет, лучше сразу. Иначе она сама обо всем догадается. Ты ведь знаешь, как она это делает.

- Да, - ответил тот, - знаю.

Они снова шли молча. Пока еще невидимую из-за высоких берегов реку уже выдавал плавный шум ее никуда не спешивших и никогда не опаздывающих вод. Ветер донес до них запах сжигаемых листьев, и это был запах расставания.

Младший брат хорошо понимал, почему у него на душе так тяжело. Нет, не сама возможность разлуки с братом так на него подействовала. Просто минуту назад он со всей четкостью осознал одну ужасно простую мысль: он вовсе не хороший человек. Наивно, но все люди считают себя хорошими, это противоядие от совести помогает им доживать до старости. Но ведь хороший человек не испытывает радости, когда его брат говорит, что уходит на войну? А он испытал именно радость. Радость от того, что неопределенность, недосказанность, двусмысленность, которые прочно вплелись в их жизнь, могут исчезнуть так просто. Когда же все успело так измениться? С чего все началось?

Он хорошо знал ответ.

Это было два года назад в ясный майский день – день его триумфа. Мальчик скакал галопом по проселочной дороге на огромном гнедом жеребце, озаренный солнечным светом, окрыленный детским восторгом. Мальчик был вне себя от счастья. Наконец-то он добился того, чего так страстно желал, несмотря на боль, страх и неверие окружающих.

Это был необыкновенный конь, само воплощение силы, страсти и благородства. Конь его отца.

Крепко сжимая икрами бока лошади, мальчик чувствовал, как перекатываются под кожей крепкие мускулы, слышал, как бьется сердце коня, и, как в унисон ему бьется его собственное сердце, и мальчику казалось, что еще немного, и они сольются в иное, волшебное существо из древних мифов и легенд.

Конь был местной знаменитостью, не столько из-за своей силы и стати, сколько из-за ужасного характера. Все в округе знали, что лишь один человек был способен оседлать его, не рискуя при этом сломать себе шею – отец мальчика. Но он умер, а его неугомонный младший сын вбил себе в голову, что теперь он должен приручить жеребца. Ему казалось, что отец хотел бы этого.

Но, судя по всему, конь совершенно не разделял его мнения. Мальчик уже не смог бы подсчитать сколько раз он падал лицом в грязь, чудом ни разу ничего себе не сломав. Каждый раз, обрабатывая ссадины сына, мать умоляла бросить его эту затею, не калечить себя. Брат лишь молча улыбался, он знал, что младшего не отговорить.

Так продолжалось почти три недели, пока, как это всегда бывает, неожиданно, не случилось чудо. Мальчик вывел жеребца на круг, закинул ногу в стремя, сел и … ничего не произошло. Конь стоял совершенно спокойно, не выказывая никаких признаков недовольства. Наездник с полминуты сидел неподвижно не в силах поверить в происходящее. Потом легонько пришпорил коня. Тот спокойно пошел по кругу. Затем, повинуясь приказу, перешел на рысь, ну просто цирковая лошадь!

Мальчика охватил восторг. Он выехал из манежа и проскакал рысью несколько километров по дороге вдоль реки, глубоко вдыхая весенний утренний воздух и пытаясь на всю жизнь запомнить то непереносимое ощущение счастья, что переполняло каждую клеточку его тела.

Внезапно мальчик услышал гудок паровоза и вспомнил, что брат отправился встречать кого-то на станцию. Он развернулся и пустил коня в галоп по направлению к деревне. Они летели вперед, стремительные, как юность и искренние, как детский смех, уверенными ударами вбивая в солнечную дорогу свое желание жить. Они ворвались в деревню и помчались по главной улице к площади. Мальчик издалека увидел, что у фонтана стоит его старший брат и непринужденно болтает с какой-то незнакомой девчонкой. Судя по тому, что она смеялась, не переставая, брат был в ударе.

«Ну, ничего. Сейчас я разрушу эту карамельную картинку» - мелькнула озорная мысль в голове мальчика. Он решил напугать их: проскакать галопом до фонтана и остановиться перед самым их носом.

Брат заметил всадника, и на его лице отразилось удивление. Он что-то резко сказал девушке, и она отошла немного в сторону, испуганно глядя на приближающуюся к ним лошадь. Брат остался стоять на месте.

Когда до фонтана оставалось не больше пяти метров, мальчик резко натянул поводья и гнедой послушно подчинился приказу. Пожалуй, чересчур послушно, потому что остановился он с такой невероятной резкостью, какую невозможно было ожидать от существа из плоти и крови.

Мальчик почувствовал, как его выкинуло из седла. Полет продолжался не более секунды, и время вовсе не собиралось замедляться, но, тем не менее, в голове мальчика успели появиться и исчезнуть десятки мыслей: «жаль будет, если я сломаю шею и умру, мама будет очень плакать», «что это была за девушка?», «удивительно, какое мужественное и сосредоточенное у брата лицо, он что, перед зеркалом тренируется?», «чертов мерин, все-таки отыгрался на мне».

Старший брат так и не сдвинулся с места, он слегка наклонил свое тело вперед и широко расставил руки в стороны. Делал он все с такой уверенностью, словно готовился к этому моменту всю жизнь. Он никогда не был особенно сильным, но все равно такое столкновение сбило бы с ног любого силача. Под единое «Ох!» всех присутствовавших на деревенской площади мальчишки с брызгами и прощальным матерным возгласом младшего рухнули в фонтан.

Конь протяжно заржал. Он был крайне доволен собой.

Лежать в фонтане было просто прекрасно! Холодная вода приятно остужала разгоряченное бешеной скачкой тело, а звук падающих струй действовал успокаивающе. Хорошо бы полежать здесь еще немного вот так, не открывая глаз. Почему бы миру не оставить его ненадолго в покое?

Вдруг он услышал встревоженный голос: «С вами все в порядке?» и почувствовал нежное, но уверенное прикосновение ее ладони к своему лбу. Он ни на секунду не сомневался, чья это ладонь, он понял бы это, даже если бы она не произнесла ни слова. Но его поразила та смелость и непринужденность, с которой незнакомая девушка дотронулась до его лица. Он открыл газа и понял все.

Удивительно, как много смог разом понять мальчик четырнадцати лет, но еще удивительнее было бы, если бы он ничего этого не понял. Он понял, что она исключительная, необыкновенная и, может быть, даже, попала сюда случайно из какого-то другого удивительного и загадочного мира. Он понял, что ее зеленые глаза идеально сочетаются с ее легким зеленым платьем, и это при том, что он не сумел бы сказать, какого цвета была на нем рубашка. Он понял, что ее каштановые, слегка вьющиеся волосы выбились из-под шляпки, и это придало дополнительное очарование ее лицу. Он понял, что влюбился.

Девушка убрала руку с его лба, и он увидел, что она в крови.

- Не бойся, рана не страшная, - сказала она. – Я обработаю лоб перекисью, и все заживет.

Только теперь мальчик почувствовал, что сильно ударился головой при падении. В этот момент его старший брат встал в фонтане во весь рост, с невозмутимым видом поднял свою соломенную шляпу, стряхнул с нее воду и произнес самым официальным тоном, на который был способен:

- Сударыня! Позвольте представить Вам моего младшего брата. Уверяю Вас, что во многих вещах он преуспел несравнимо больше, чем в езде верхом. – Он ненадолго задумался. – К примеру, в воровстве соседских яблок ему нет равных.

Несколько мгновений все смотрели на него, потом младший брат не выдержал и фыркнул, затем рассмеялась девушка, а через секунду вся площадь покатилась со смеху.

Ей было шестнадцать, и она была дочкой нового деревенского врача. Этим утром они вместе приехали на поезде из Столицы. Доктор остался на вокзале следить за разгрузкой многочисленного багажа, и старший брат, присутствовавший там же среди встречающих, вызвался проводить девушку до ее нового дома.

Старший брат был необычной и примечательной личностью. Он знал, что отличается от других людей, так же, как знали это окружающие. Но, удивительное дело, эта его непохожесть не вызывала в них раздражения, как это часто бывает, наоборот, все его любили. Еще будучи подростком он завоевал неоспоримый авторитет среди всех деревенских мальчишек, даже старше его по возрасту. Сложно сказать, как ему это удалось. Никто никогда не видел, чтобы он дрался или, хотя бы, просто кричал на кого-нибудь. Если назревал конфликт, он смотрел на собеседника спокойным, теплым взглядом, улыбался ему и находил те самые слова, которые мгновенно разряжали обстановку. Возможно, дело было вовсе не в словах, а в его интонациях или в чем-то еще, но ни у одного, даже самого безбашенного хулигана не возникало мысли, что можно ударить или оскорбить это добродушного парня. В нем присутствовала та удивительная сила, которая так редко встречается во все времена – сила любви.

Он сразу понял, что та же сила переполняет его новую знакомую. Эта девушка жила любовью, дышала любовью, любовь была для нее естественна, как воздух и солнечный свет. Она полюбила обоих братьев, каждого по-своему и каждого именно за то, каким он был. То обстоятельство, что она любит сразу двоих, и эти двое являются родными братьями, ничуть не смущало ее. Напротив, ей казалась нелепой мысль, что можно не любить одного только из-за того, что любишь другого.

Младший брат страдал от ревности, и чувство это было тем мучительней, что ревновал он к своему брату, которого так сильно любил. Он с удивлением обнаружил, что его брат тоже принадлежит к тому волшебному миру, присутствие которого он разглядел в этой девушке. Он всегда чувствовал, что брат отличается от других людей, но с приездом дочери доктора все это приобрело совершенно новый смысл. Порой он казался себе чужим в их компании, но в ту же минуту девушка улавливала его настроение и делала что-нибудь такое, что возвращало ему уверенность в ее любви. Он не понимал, как она может одновременно любить его и брата, не понимал, почему брат относится к этому так спокойно и не ревнует, но не решался заговорить об этом с кем-нибудь из них. Он продолжал страдать и наслаждаться этими странными отношениями. Так продолжалось два года. И вот теперь его брат собирается на войну.

Наконец они добрались до цели. Это было их любимое место для рыбалки. Берег поднимался здесь над водой на добрых три метра, и на этом возвышении у самого обрыва рос двухсотлетний платан. Когда-то наводнение вымыло из-под него часть земли и обнажило мощные, накрепко переплетенные корни, но старое дерево устояло. Деревенские мальчишки любили рыбачить, сидя над обрывом в переплетении корней, а те, кто был посмелее, забирались наверх и прыгали ласточкой в реку с могучих ветвей. Но сейчас здесь никого не было.

Младший брат, несший снасти, положил их у дерева, но остался стоять в задумчивости. Старший выжидающе смотрел на него.

- Когда я спросил тебя, сказал ли ты ей, - наконец промолвил младший, - ты переспросил: "О войне?" О чем же еще?

Он услышал тот ответ, которого боялся сильнее всего. Сердце екнуло так, что он невольно прижал руку к груди, замерло на несколько секунд и застучало вновь.

- Мы поженимся, - промолвил старший брат.

Младшему брату вдруг показалось, что все это происходит не с ним, что он всего лишь зритель какой-то дурной, заезженной мелодрамы, которую он смотрел множество раз, а она, в свою очередь была списана с десятков прочитанных им книг. Каждая фраза казалась ему глупой, пошлой и вторичной, но он продолжал произносить их.

- Что?

- Мы поженимся. Я сделал ей предложение, и она согласилась.

- Этого не может быть. Она любит меня!

- Я знаю. И она любит меня. И она выйдет за меня.

- Она... Мы были с ней вместе! - выпалил младший брат. Он жадно смотрел, какую реакцию произведут на брата эти слова, но, к его ужасу, тот остался все так же спокоен, лишь, может быть, стал более печален.

- Да, я знаю. На Ивана Купала. Она сказала мне.

Младший брат почувствовал, что больше не может видеть это невозмутимое, доброе и, что хуже всего, заботливое лицо. Волна бешенства захлестнула его. Ему хотелось кричать: "Знаешь? Знаешь?! И это знаешь?!" Но на это не осталось времени, он уже не контролировал себя. Издав яростный рев, который часто называют нечеловеческим, несмотря на то, что он таится в каждом человеке с начала времен, он ударил брата со всей силой, на которую был способен.

Старший брат покачнулся и, даже не упал, а как-то нелепо и неуклюже сел на землю. Из разбитой губы закапала кровь, но он не обратил на нее внимания. Он поднял голову, и в его глазах младший брат увидел боль - боль за него, боль за этот удар, боль... и прощение.

Ярость исчезла, уступив место стыду и сожалению. Младшему брату казалось, что он совершил ужасный поступок, вину за который уже никогда не сможет искупить. Он упал на колени в траву и обхватил ладонями голову брата. Из его широко распахнутых глаз катились слезы, впервые с шестилетнего возраста.

- Брата, братика ударил! Как же это? Как себя... Как себя самого ударил. Прости! Прости, я не хотел! За что же я?

Чувство горя и отчаяния на время полностью завладело им, но, в конце концов, он стал различать, что говорит его брат и понемногу успокоился.

Тот сидел на траве у дерева и гладил младшего по спине.

- Тише, тише. Ничего страшного, не из-за чего плакать. Все хорошо, все наладится. Тише, тише.

Они не услышали, как она подошла.

- Что здесь произошло? - с тревогой спросила девушка.

Старший брат посмотрел на нее и прижал палец к губам, но было уже поздно. Страх и стыд вновь нахлынули на младшего брата. "Нет, только не она! Только не сейчас! Как же больно!"

Он вскочил, и, не глядя на нее, бросился вниз с холма. Он слышал, как кричит сзади его брат:

- Постой! Нет, вернись! Это ничего, все хорошо! Вернись!

Он бежал вперед и чувствовал, как на плечи ему давят горе и страх, сожаление и отчаяние. Ему казалось, что если он побежит достаточно быстро, то теплый сентябрьский ветер сорвет их и унесет далеко-далеко, туда, где их никто никогда не увидит. Этого не произошло, но он продолжал бежать. Бежать все быстрее и быстрее. Бежать на площадь с фонтаном.

Мужчина открыл глаза. С полминуты он глядел на трещину на белом потолке, потом повернул голову, чтобы осмотреться. Он понял, что лежит на диване в гостиной дома, бывшего когда-то его домом, а рядом с ним, на краешке дивана сидит женщина с каштановыми локонами, смотрит на него и улыбается.

Мужчина закрыл глаза, пытаясь справиться с каскадом чувств, нахлынувших на него, подождал некоторое время и снова открыл их. Женщина никуда не исчезла. К этому он не был готов.

- Значит, я все-таки дошел? - спросил он, наконец.

- Да, - просто ответила она.

- Прости, что так долго. Я не мог раньше.

- Я знаю, милый.

- Признаться, я понятия не имею, что говорят друг другу люди после двенадцати лет разлуки, - сказал он через некоторое время.

- Ненужные слова.

Женщина склонилась над мужчиной, обхватила его шею руками, прижалась щекой к его щеке и прошептала тихо-тихо, так, что он еле услышал ее:

- Я знала, что ты жив.

Весь мир наполнился запахом ее волос, и этот запах выпустил на волю все те воспоминания, которые он так тщательно хранил все эти годы в глубинах своей памяти. Он вспомнил их знакомство у фонтана: переливчатый звон падающей воды, жар солнечных лучей, пробивающихся через сомкнутые веки, нежность ее ладони на его лице. Неужели все это действительно произошло с ними?

Женщина обнимала мужчину, и он чувствовал, как война, пылавшая в его душе все двенадцать лет, угасает и прячется, бессильная против их объятий. В этот момент он был безгранично счастлив, но он знал, что не имеет на это право.

Женщина отстранилась от него.

- Нужно скорее заняться твоими ногами, - сказала она. Я все приготовила, пока ты был без сознания. Подожди минуту.

Она принесла из кухни красный эмалированный таз, до половины наполненный горячей водой, в которой плавали какие-то травы. Отвар пах немного резко, но приятно. Она помогла мужчине сесть на диване, закатала штанины и опустила его ноги в воду. Мужчина крепко сжал зубы, чтобы не закричать от острой боли, обжегшей его ступни, но он знал, что скоро она утихнет. С физической болью он давно научился справляться.

Женщина встала перед ним на колени и начала осторожно смывать с его искалеченных ступней слой грязи и запекшейся крови. Ее длинные шелковистые локоны касались грязных ног мужчины, но она не обращала на это никакого внимания. Она говорила о том, что сначала необходимо промыть и обеззаразить его раны, а потом она намажет их чудесной мазью, рецепт которой она смогла восстановить по старым книгам из библиотеки отца. Отца, кстати, нет в деревне, он уехал на неделю по делам в Столицу, иначе водитель, подобравший мужчину, конечно же, отвез бы его к настоящему врачу. Она говорила и говорила, голос ее был наполнен нежностью и заботой. А он молча смотрел на нее и пытался понять: неужели это и вправду та, о ком он грезил все эти годы? Каждую ночь она являлась ему во сне такой, какой он запомнил ее – восемнадцатилетней девушкой, юной и прекрасной. Он и представить себе не мог, что она так изменилась, хотя теперь эта мысль казалась очевидной. Пожалуй, она стала еще красивее, но это была совсем иная красота, красота взрослой женщины. Кожа на ее ладонях стала грубее от постоянной работы по дому, а голос мягче. Черты лица стали более плавными, но на нем уже появились первые, едва заметные морщины – следы тяжких переживаний, выпавших на ее долю. Но самое главное осталось неизменным: в каждом ее жесте, улыбке и слове он по-прежнему ощущал ту удивительную силу, которая наделяла таинственным смыслом все то, к чему прикасалась эта женщина. Да, это действительно была она.

Мужчина не смог бы сказать, сколько времени это продолжалось, но вдруг он услышал, как отворилась входная дверь, и через несколько секунд в комнату вошел мальчик. На вид ему было лет десять: невысокий, худой, черные кудрявые волосы, школьная форма, рюкзак, очки… И странный, не по-детски пристальный взгляд. Мальчик смотрел ему прямо в глаза и молчал. Его мать повернулась к нему, но не стала подниматься с колен.

- Уроки уже закончились? Поздоровайся, это твой дядя, про которого я тебе рассказывала. Он ушел на войну еще до твоего рождения и сегодня, наконец-то, вернулся. Подожди немного. Я закончу, и мы будем ужинать.

Несколько секунд мальчик стоял неподвижно, потом резко развернулся и выбежал из дома. Громко хлопнула дверь. Женщина вздохнула и вернулась к работе.

- Все в порядке? – неуверенно спросил мужчина.

- Все хорошо. Просто ты слишком похож на его отца.

- Он ведь скоро придет, раз занятия в школе закончились?

Женщина застыла. Когда она вновь начала говорить, он не узнал ее голоса. Он стал глухим и каким-то безжизненным. Не поднимая головы, она произнесла:

- Все верно. Ты ведь ничего не знаешь.

Что-то екнуло в его груди.

- Чего не знаю?

- Он умер. Три года назад.

Мир вокруг него, вдруг, стал невыносимо четким. Минутная стрелка на старых настенных часах замерла, немного подумала и сделала следующий шаг. Этот звук показался ему оглушительно громким. На улице, как будто ничего не произошло, весело щебетали птицы. Они пели и до того, но теперь он мог различить в их щебетании каждую отдельную трель. Вечернее солнце пробилось сквозь деревья, растущие у дома, и заглянуло в комнату через окно, окрасив деревянный пол в красный цвет. Мужчина сидел в немом оцепенении и наблюдал, как красиво в лучах догорающего солнца танцуют в воздухе пылинки. Он не чувствовал ни боли утраты, ни горечи, ни злости… только пустоту, оглушительную и беспросветную. И в этой пустоте родился один-единственный, чудовищный в своей простоте вопрос.

- Умер. Зачем же я тогда ушел воевать?

Все эти бесконечно долгие годы, наполненные дымом, кровью и смертью, ему придавало сил лишь знание того, что где-то там, далеко-далеко на востоке есть деревня, где живут его мать и брат со своей женой. И он понимал, что страдает здесь от голода, болезней и ран не зря, а для того, чтобы эта бессмысленная и безжалостная война никогда не коснулась их. И еще он думал о том, что принес себя в жертву ради брата, ведь тот совершенно не был создан для войны, для всей этой жестокости, мерзости и грязи. Мужчина представлял, как счастливо и мирно живет его брат с той, которую они оба любили, и чувство бескорыстной жертвы возвеличивало его в собственных глазах и наделяло смыслом все его существование. Со временем он сам поверил в то, что именно желание защитить брата, а вовсе не стыд, ревность и отчаяние заставили его записаться в армию. Когда пришло письмо с вестью о внезапной смерти матери, он всерьез думал о том, чтобы во время следующей атаки выйти на середину улицы и подождать, пока автоматная очередь не прошьет его насквозь. Его уберегла мысль о том, что он обязательно должен вернуться, увидеть вновь тех людей, которых так сильно любил, примириться с ними и объяснить, почему он так поступил.

И вот теперь у него не осталось ничего: ни войны, ни брата, ни эмоций. Не было, даже, ответа на этот простой вопрос:

- Зачем же я пошел воевать?

Внезапно, женщина резко вскинула голову и с силой сжала пальцами его израненные ступни. Он чуть было не закричал от настигшей его вновь нестерпимой боли, но крик застрял в горле. Мужчина, пораженный, не отрываясь, смотрел в ее огромные зеленые глаза и не смел вымолвить ни звука. В этих глазах было все: ненависть, любовь, жалость, горечь, мольба… Не было в них только слез.

- Ты всегда был таким! Всегда думал, что мир вращается вокруг тебя! Но знаешь, тебя здесь не было, когда он умирал! А он все это время, все эти ужасные два дня лежал в своей кровати и все повторял, что совсем скоро, что вот сейчас ты вернешься, войдешь в эту самую дверь, вот сейчас…еще немного… Но ты так и не пришел.

- А перед самой смертью он вдруг стал совершенно спокоен. К тому времени он совсем ослеп. Он нашел мою руку, сжал ее и сказал своим ласковым, теплым голосом, так, будто ничего и не было:

- Скажи сыну, чтобы не переставал летом запускать наши корабли.

- Скажи брату, что я на него не сержусь.

- Я люблю тебя. Не плачь.

Мужчина и женщина, не мигая, смотрели друг другу в глаза. В абсолютной тишине комнаты они услышали звук, который издает капля, упавшая в воду. Потом еще и еще. Они посмотрели вниз. По ее белым рукам, все это время судорожно сжимавшим его ступни, струйками стекала кровь, срывалась с костяшек ее пальцев и крупными каплями падала в зеленый отвар.

- Прости меня, - хором сказали они.

Был полдень следующего дня, безоблачный и жаркий. Мужчина сидел за обеденным столом и ел суп. Женщина сидела напротив и не отрываясь, смотрела на него. Мужчина еще не полностью очнулся от сна, он проспал больше пятнадцати часов и теперь страшно хотел есть. Женщина, было, поставила на стол графин с водкой, но мужчина лишь молча покачал головой. Пить ему было нельзя. На нем были брюки и рубашка его старшего брата, она так и не выкинула ничего из его вещей. Ноги, предварительно обильно намазанные лечебной мазью, были аккуратно обмотаны плотной белой тканью. Когда он впервые увидел эти своеобразные портянки, то горько усмехнулся про себя: война никогда тебя не отпустит, ты же знаешь.

- От чего он умер? – спросил мужчина. Казалось бы, он должен был спросить об этом с самого начала, но в тот момент ужасного шока такой вопрос даже не возник в его голове. Так погибшего солдата совершенно не интересует, снаряд какого калибра убил его. Однако он-то не умер.

Внешне женщина осталась спокойной.

- Это произошло в сентябре, в четверг. Было еще очень тепло, и он ходил в сандалиях. Он задержался на работе, все ученики уже ушли, и когда он закрывал школу… наверное, он не заметил и наступил на змею. Она ужалила его в ногу. На его крик прибежали дети, они позвали взрослых. Когда его доставили к отцу, было уже поздно – яд попал в кровь. Кроме того змея уползла, и отец сначала не знал, от какого из пяти ядов местных змей надо давать противоядие. Он не угадал.

Тень перенесенных ею страданий исказила ее прекрасное лицо. Кулаки мужчины сжались сами собой. Как бы он хотел защитить ее от этой боли, закрыть ее собой, принять удар на себя. Но он ничего не мог сделать. В который уже раз.

- Муж умирал два дня. В первый день ему парализовало ноги, ко второму он полностью ослеп. Но говорить он мог, и все эти два дня он говорил со мной непрерывно, обо всем на свете. Я только потом поняла почему. Ведь это я должна была успокаивать его, утешать, подбадривать, а вышло совсем наоборот. И пока он говорил, мне совсем не было страшно. А когда он ушел, страха опять не было. Мне просто казалось, что я тоже теперь… А потом рядом со мной заплакал наш мальчик, наш с ним сын. Я обняла его и…

Женщина запнулась, она не могла продолжать. Мужчина понял, что за три прошедших года ее рана только начала затягиваться. «Говорят, время лечит, - подумал он. – Жаль, что у нас его нет». Наконец она продолжила.

- На похороны съехались люди со всех окрестных деревень. Ты ведь знаешь, как все его любили. Выделили ему лучшее место на кладбище. Но он успел дать мне распоряжения на этот счет. Он ненавидел кладбища. Священник пытался спорить, говорил что-то про правила, но я настояла. Мы похоронили его у платана, ты знаешь, у того самого. Когда ты будешь лучше себя чувствовать, через неделю или через две, мы сходим туда с тобой.

Она встала из-за стола, взяла его пустую миску из-под супа и пошла к плите, чтобы принести ему второе блюдо.

- Да, конечно, - сказал мужчина, - только…

В груди у него предательски заныло. Ему совсем не хотелось говорить этих слов, особенно сейчас. Но он должен был сказать, и чем раньше, тем лучше.

Она обернулась:

- Что?

- Только у меня нет недели, я должен буду уйти через несколько дней. И надеюсь, кто-нибудь из соседей согласится довезти меня до Столицы, иначе я не успею.

Глаза ее распахнулись от изумления.

- Но что тебе делать в Столице? И к чему такая спешка?

- Я должен убить Президента, - просто сказал он.

Зеленая миска из-под супа со звоном ударилась об пол и разлетелась на сотни мелких осколков.

Ночь. В абсолютной темноте мужчина лежал на кровати в своей детской комнате в своем старом доме и пытался заснуть. Как же это было хорошо! Когда в последний раз он засыпал в мягкой и чистой постели, не опасаясь за свою жизнь, не слыша грохота снарядов или воя снежной бури в горах? Мужчина не помнил. Жаль, что эта передышка продлится недолго. Он так сильно устал! Как бы ему хотелось остаться в этом доме, забыть обо всем, что было, снять с себя бремя долга, распрощаться с войной навсегда. Нельзя. Ну, ничего, скоро все закончится. Он сделает то, что должен, и тогда отдохнет. Совсем скоро.

Этот разговор… Конечно, он был необходим, но как тяжело он ему дался! Естественно, она не поняла. Он и не надеялся на это. Смерть во имя. Для нее, так искренне любящей жизнь, сама эта идея казалась нелепицей, ребячеством. Возможно, она была права. Но если так, значит у него действительно не осталось ничего, даже права на месть. Тяжелее всего ему было смотреть на нее. Когда он, не подумав, резко ответил ей, на лице ее появилось выражение какой-то удивленной беспомощности и обиды. Никогда раньше он не видел ее такой. Старше его на два год, она всегда была для него очень взрослой, даже когда они были еще совсем детьми. Казалось, что она сможет справиться с любыми трудностями. И вот, он увидел, что она вовсе не такая сильная. Он причинил ей новую незаслуженную боль, и это было невыносимо. Но он не отказался от своего решения.

- Глупая шутка, - сказала женщина, не обращая внимания на осколки.

- Я убью Президента, - сказал мужчина, глядя ей прямо в глаза. – Через пять дней.

Женщина опустилась на стул.

- Но это же какая-то бессмыслица! За что? Для чего?

- За то, что он сделал с нами. Обычная месть, не более.

- Но это не так! Он в этом не виноват! Ведь это же он после переворота издал указ о вашей амнистии. «Черные береты» теперь полностью реабилитированы!

Неприятная ухмылка появилась на лице мужчины.

- Реабилитированы, да! Это мягко сказано. Из боевиков, которыми четыре года пугали всю страну, мы, внезапно, стали национальными героями. Чересчур резкий переход, ты не находишь? Но правда в том, что все это политика, все та же долбанная, грязная политика. Он сверг Старого Президента, эту трусливую гниду, и теперь всеми способами пытается заработать себе репутацию. Освободитель страны от власти тирана! Чертов лицемер! - мужчина распалялся все больше и сам это чувствовал. – «Черные береты» были заклятыми врагами Старого Президента? Да они же отличные ребята! Герои сопротивления! Только эти «отличные ребята» прекрасно знают, кто во время войны был самым влиятельным советником Президента, кто внушил ему мысль о необходимости отступления. У Командора были друзья везде, даже в самой верхушке Генерального Штаба.

- Я не понимаю! – воскликнула женщина. – Мы же ничего тут не знаем. О войне мы узнавали только из радионовостей да из твоих писем, пока ты их писал. Мы, конечно, понимали, что нам лгут, что вы никакие не предатели и не террористы, но правду нам услышать было неоткуда. Когда ты престал писать, муж решил, что ты погиб, но я чувствовала, что ты жив. Вот и все, что я знала до вчерашнего дня.

Мужчина покачал головой.

- В моих письмах было не больше правды, чем в новостях. Все читали. Хочешь узнать правду?

Она кивнула.

- Что ж. За эти бесконечные двенадцать лет я так на правду насмотрелся, что меня от нее теперь воротит. Там, на фронте, каждый день сталкиваешься с такой низостью и с таким благородством, о каких в мирной жизни даже не догадываешься, что они существуют. Там все гипертрофированно, все чересчур. Только это все лирика, это для писателей. А правда…

- Правда в том, что когда я записался в армию, мы проигрывали войну. Блицкриг как-то сразу не задался. Поначалу было много патетики и громких слов. Освободительная война! Наши законные территории! И прочий бред. И люди действительно в это верили, представляешь? Шли вперед и умирали. Погибали за идею. За идею ведь не жалко – говорили они. Гибли один за другим за землю для собственных могил.

Патриотические чувства вскоре поугасли и уступили место черной злобе, желанию отомстить. Отомстить тем нелюдям, которые переехали твоего товарища на танке, которые сожгли ту деревню в излучине реки огнеметами, которые разбомбили детскую больницу в твоем родном городе. Мы делали то же самое, так что у ребят с той стороны поводов для ненависти было не меньше. На ненависти мы держались довольно долго, но даже она не вечна. Ей на смену пришла усталость.

Первоначальное плохое положение дел постепенно выправилось, и мы начали побеждать. Потом снова они стали нас бить, потом мы их. Наступали то мы, то они, а в итоге все оставались при своих. И так продолжалось целых восемь лет. Восемь лет – слишком долго для войны. Люди не могут столько воевать. Мы забыли, с чего все это началось, перестали понимать для чего мы здесь. Никаких желаний, никаких чувств, только усталость. Но мы продолжали делать свое дело, мы ведь были настоящими солдатами.

Мужчина горько усмехнулся.

- Смешно. Я всегда искренне ненавидел войну. Даже не знаю почему, но у меня с самого начала не было никаких иллюзий, а я ведь был тогда подростком. Все дети любят войну. А я не любил. И, тем не менее, я стал отличным солдатом. Это оказалось моим призванием.

Убивать людей не сложно. Знаю, чудовищно звучит, но ты просила правды. Убивать легко. Но если ты способен на что-то большее, способен не убить, когда в этом нет необходимости, если успеваешь думать во время боя, не теряешь над собой контроль, тогда ты сможешь на войне добиться многого. Ну, и еще ты должен быть чертовски везучим. Я и был. По моим физическим данным меня определили в разведку. Четыре недели ускоренный подготовительный курс и вперед. Пришлось учиться всему на ходу, возиться с нами им было некогда. Сколько ребят из-за этой спешки погибло! Я выжил, несколько раз ходил за линию фронта. В одну из таких вылазок все пошло совсем плохо. Нас засекли, когда мы уже возвращались назад. Командира убили почти сразу. Нам пришлось уходить через лес с погоней на плечах. Ну и, в общем, я смог благополучно вывести свою группу оттуда. До сих пор удивляюсь, что ребята стали слушать мои приказы, я ведь был самым младшим из них. Но в тот самый момент, когда рухнул на землю наш командир, на меня снизошло абсолютное спокойствие и уверенность. Я четко видел, что надо делать, куда бежать, где прятаться, и когда я отдавал команды, у меня не было и тени сомнений, что меня будут слушать. Когда мы вернулись, меня представили к награде, а через некоторое время перевели в третью бригаду «Черных беретов». Я писал вам об этом. Войну я закончил в звании майора, несмотря на то, что так и не прошел никаких офицерских курсов. В наших рядах таких самоучек было не мало.

Мужчина заслуженно гордился тем, чего достиг на войне, но говорил об этом скомкано и небрежно, боясь, что женщина сочтет, будто он хвастает. Она сидела напротив него с легкой улыбкой на губах и молча слушала. Ей подумалось, пусть бы он вернулся к ней хоть рядовым штрафбата, она не стала бы любить его меньше. Главное, что вернулся.

Мужчина продолжал.

- Спецвойска «Черны береты» были элитой нашей армии. Личная гвардия Командора, численностью около семи тысяч человек, была своеобразной армией в армии. Мы были способны выполнять любые задачи, возникавшие на фронте: от эвакуации беженцев, до проникновения на секретные военные базы противника. В наших рядах состояли не только обычные штурмовики, как я, но и химики, медики, инженеры. Много выпускников столичного университета. Подготовка универсальная, даже врачи обладали высокими навыками ведения рукопашного боя и стрельбы из стрелкового оружия. У нас было самое передовое снаряжение, собственная артиллерия и бронетехника и свое независимое снабжение. Мобильные, гибкие и смертоносные, мы были очень серьезной силой. И при этом не подчинялись никому, кроме Командора. Думаю, это было одной из главных причин произошедшего краха.

Восемь лет прошли в бесплотной, кровопролитной войне, и вот, наконец, произошел знаменитый «Августовский прорыв». Подготовка к этой грандиозной провокации врага заняла полгода. Все это время мы осторожно скармливали дезинформацию противнику, и, в конце концов, он поверил, что одним массированным ударом сможет прорвать нашу оборону. Огромные силы направились именно туда, куда мы хотели, были окружены и почти полностью уничтожены. Путь на вражескую столицу оказался открыт. Самый большой успех с начала войны, и осуществлен он был одной только Первой армией под началом Командора. Газеты, конечно, не вдаваясь в подробности, приписали все заслуги в разработке и проведении этой операции Президенту, но эти байки можно было травить только мирным гражданам. В действующих войсках все знали, кто настоящий герой. Президент сидел где-то там далеко в Столице в своем роскошном дворце и занимался черт знает чем, а Командора мы видели собственными глазами каждый день. Солдаты его всегда любили. Еще бы: один из руководителей Революции, стоявший у истоков нашей молодой Республики, воин-поэт, словно некий персонаж из древних северных саг. Его стихами я зачитывался в детстве, несмотря на то, что они стояли в обязательной школьной программе. Он полжизни отдал армии и поэтому лучше других знал, что нужно солдатам. Смелый, умный и красивый, даже в свои пятьдесят лет, он был тем лидером, за кем люди идут по велению сердца, а не по приказу. Да, мы все любили его, но после «Августовского прорыва» его авторитет просто взлетел до небес.

Но ему некогда было праздновать победу, нужно было развивать успех, пока враг не опомнился. Первая армия рванула к вражеской столице, по пути уничтожая уцелевшие в разгроме разрозненные силы противника. Остальные наши войска должны были расширить брешь во фронте и продвигаться вслед за нами, чтобы соединить силы у стен чертова города и покончить, наконец, с этой чертовой войной.

Форсированным маршем мы вышли на заданные позиции за две недели, взяли город в полукольцо – для полной блокады нам не хватало сил – и начали готовиться к штурму. И тут произошло страшное. Слухи ходили уже несколько дней, но им не верили, списывали все на медлительность армии и плохую связь с Генштабом. Выяснилось, что войска не двинулись за это время ни на шаг, так и стоят на границе.

Это был шок, никто не мог понять, что произошло. Нам казалось, что победа совсем близко, достаточно протянуть за ней руку, и весь этот восьмилетний кошмар закончится. Но сделать этого мы не могли. Их столица была слишком хорошо укреплена, а у нас было недостаточно артиллерии, авиации фактически не осталось. Августовская победа нам дорого далась, и не было времени, чтобы восполнить потери. В итоге мы остались одни в самом центре враждебной страны без всякой надежды на поддержку. Разведка сообщала, что с запада уже движутся свежие силы противника, и, самое большее через неделю, мы будем окружены и уничтожены. Полный провал.

Командор был вне себя. Я, как один из старших офицеров его личной гвардии, узнавал новости одним из первых. Три дня Командор вел по телефону переговоры со Штабом. Он кричал, убеждал, умолял. Пытался объяснить, что на кону стоит победа в войне, что осталось лишь сделать одно последнее усилие. Сначала ему отвечали туманными фразами, несли какую-то чушь о проблемах со снабжением, о целесообразности наступления, а на третий день, вдруг, заявили, что война-то закончилась!

Мужчина рассмеялся, женщина пораженно смотрела на него.

- Отличная шутка, правда? Эти суки в Столице, которые за всю войну ни одного вражеского солдата в глаза не видели, закончили войну, только нам, вот, забыли сообщить! Я, когда мне об этом рассказали, две минуты хохотал, все не мог остановиться, пацаны мои решили, что я свихнулся. Но Командор был железный человек! Говорили, он как это услышал, побледнел весь, а потом негромко так, чеканя каждое слово, сказал в телефонную трубку: «Война закончится, когда я решу!» Разговор, кстати, был лично с Президентом, вот уж кто настоящая сука. Тот как будто только этих слов и ждал и заявил Командору, что он, ублюдок, со своей ублюдочной армией, находясь на чужой территории, напрямую срывает мирные, мать их, переговоры! И если он немедленно не начнет отвод войск от города, то будет президентским указом объявлен изменником родины. Тут Командор разом все понял и молча положил трубку.

- Это просто невероятно, - потрясенно промолвила женщина. – Газеты писали о мирном договоре, как о великой победе. Я помню эти заголовки: «То, чего не смогли достичь пушки, сделали дипломаты». Муж еще возмущался, говорил: «Как будто это не мы первые напали». Но все так устали от кровопролития, что действительно были рады. Мир воспринимался как чудо, никто и не подозревал, что мы могли победить. Как Старый Президент так легко мог предать всех: свою страну, свой народ, своего соратника? А как же сотни тысяч погибших солдат? За что же они умерли?

Мужчина кивнул. На душе стало спокойнее, она понимает его.

- Жажда власти заставляет людей творить подлые вещи, но этот, пожалуй, переплюнул всех подлецов в нашем паскудном мире. Старик понимал, что если Командор триумфально вернется в Столицу как герой, разгромивший врага, то ему даже не придется захватывать власть. Народ сам отдаст ее ему в руки. Кроме того за ним стояли закаленные в боях войска, да еще мы, «Черные береты», безоговорочно преданные ему до последнего человека. Я так и не смог понять, стремился ли Командор к верховной власти, но мне кажется, что если бы все пошло так, как должно было быть, он просто не смог бы отказаться от должности нового президента. Но старик был слишком труслив, чтобы самостоятельно решиться на такое. Я знаю точно, что весь план разработал тот, кто теперь возглавляет государство. Тайные переговоры о мире вел тоже он. В свете последнего переворота стало ясно, что все это было грандиозной авантюрой, просчитанной на долгие годы вперед. Как я понимаю, костяк нынешнего восстания составили солдаты нашей Первой армии, которые знали часть правды и ненавидели Старого Президента.

- Постой, но это уже полная ерунда! Как можно скрыть правду от народа, если о ней знает целая армия?!

- Понятия не имею, - пожал плечами мужчина, - но им это удалось. Полагаю, большинство просто купили, ты ведь слышала, какую гигантскую контрибуцию нам выплатили. Неподкупных запугали, непугливых репрессировали.

- Не могу в это поверить! – покачала головой женщина.

- Придется.

- Но что же вы стали делать, когда узнали о мире?

- А что мы могли? Командор как услышал слово «измена», сразу понял весь расклад. В данной ситуации он мог сделать только одно – сохранить армию. И мы начали отступать.

О, что это было за отступление – песня, для тех, конечно, кому такая музыка по душе. В книжки по военному делу оно вряд ли когда-нибудь попадет, а жаль. Противник резонно решил, что пока мирный договор не подписан, в нас еще можно пострелять. Дорого они заплатили за такую роскошь! Войска, брошенные за нами в погоню, были набраны наспех, все больше необстрелянные мальчишки. Ну, мы и отрывались, как могли. Чего мы только не устраивали: минирование мостов, рейды в тыл врага для уничтожения обозов, засады, даже масштабные танковые атаки на фланги противника – любое безумие сходило нам с рук. Наступавшая сторона несла большие потери, чем бегущая, такого вообще не бывает! И все время в арьергарде находились «Черные береты». Как наиболее мобильная и боеспособная часть армии, мы обеспечивали безопасный отход основных сил. Операции разрабатывались на ходу, времени на их отшлифовку не было, мы практически не спали. Потери в наших рядах были выше, чем за всю войну, но мы продолжали делать свое дело, ведь остановиться означало умереть.

Жесткая, злая улыбка, игравшая все это время на губах мужчины, вдруг, исчезла, тон голоса изменился, стал меланхоличным и каким-то отстраненным. Женщина уже замечала эти неожиданные перепады в его настроении, и они ее начинали беспокоить.

- То, что тогда происходило, - продолжал мужчина, - не знаю, как рассказать. Ты должна понимать, за свою жизнь я творил много ужасных вещей. Эти грехи мне уже никто не отпустит, и сам я себе не прощу. Но все же я оправдывал себя тем, что я солдат, и это мой воинский долг. Эта мысль помогала… до некоторой степени. Но те последние дни войны были по-настоящему… лютыми. Да, это подходящее слово. Ожесточение наше перешло все человеческие пределы. Свои нас предали, чужие пытались уничтожить. Все наши чувства уступили место звериным инстинктам, желание осталось только одно – выжить. Пленных, конечно, не брали – это понятно. Но когда несколько недель назад мы шли вглубь страны, то не причиняли вреда местному населению, мы ведь надеялись, что эта земля станет нашей. Разве не ради этого все затевалось? А теперь все наши действия были подчинены одной цели – выживанию. Все, что угодно, только бы замедлить противника. Мы сжигали поля и деревни, отравляли колодцы, забивали весь скот. Часть забирали с собой в качестве провианта, а то, что не могли увезти, травили, чтобы оно не досталось преследовавшим нас. Мы обрекали местных жителей на голодную смерть, тех самых людей, которых до этого шли «освобождать». Но тяжелее всего мне было с лошадьми. Я столько людей убил, но лошади… лошади… у них такие печальные глаза…

Последние пару минут мужчина говорил тихо, без выражения, как будто читал текст про кого-то другого, постороннего и неинтересного. Он говорил все медленнее и медленнее и, наконец, замолчал. Взгляд его застыл на белой скатерти, но женщина поняла, что он сейчас видит совсем другие картины. Она перегнулась через стол, обхватила ладонями его голову, приподняла ее, заставив взглянуть себе в глаза. Ее тонкие пальцы лежали на его висках, и она чувствовала, как пульсирует в сосудах его кровь.

«Мой мужчина, - думала она. – Мой прекрасный мужчина! Как много жизненных сил в тебе было и почти все они иссякли. Вместо них боль, раскаяние и жажда мести. Но это ничего, не страшно. Никуда ты не уйдешь. Ты останешься со мной, и я тебя исцелю. Только бы остался!»

А вслух она произнесла:

- Не надо, не уходи туда, родной. Вернись ко мне.

Мужчина вышел из оцепенения, так незаметно сковавшего его. Глухая тоска исчезла, стало легче дышать.

- Прости меня, я задумался, - сказал он, а потом добавил. - Все так же, как в детстве: я прихожу к тебе со своими ушибами и порезами, а ты лечишь меня. Только порезы теперь глубже.

- Все будет как раньше, вот увидишь.

- Конечно, будет, - улыбнулся он.

- В конце концов, мы все же вырвались, враг так и не смог взять нас в клещи. Перед нами высились горы, разделяющие две страны. Официально эти горы считаются нашей территорией, на практике же они принадлежат тем племенам, что там обитают. К этому времени источник Командора в Генеральном штабе сообщил, что за перевалом на выходе из долины нас будут ждать внутренние войска нашей гостеприимной Родины. Соотношение сил, примерно, один к трем не в нашу пользу. Нам предложат мирно демобилизоваться со всеми ритуалами и почестями, только под дулами автоматов. Никаких действий против солдат и офицеров, включая высший командный состав, никаких репрессий. Единственная жертва – Командор. Тайным верховным судом его заочно признали изменником Родины, но это должно было оставаться в секрете, пока он не оказался бы в руках правительства.

Время истекло, и Командору нужно было принимать решение. Перед ним было два пути. Первый – сдаться, а это практически наверняка означало быть убитым где-то в застенках контрразведки. До военного трибунала его бы ни за что не допустили, он был слишком влиятельной фигурой. Второй – начать гражданскую войну. Довольно избитый вариант, вспоминая историю нашей многострадальной страны. Вот тогда бы мы действительно стали изменниками! Впрочем, скорее всего, новая война закончилась бы очень быстро, прямо там. Армия больше не способна была воевать. Думаю, именно на такое решение и рассчитывали Президент и его советник.

Пожертвовать своей жизнью или жизнями нескольких тысяч солдат? Оба пути неприемлемы. И Командор выбрал третий путь. Командор выбрал горы.

По радио-эфиру он произнес перед армией речь. Это была хорошая речь – много патетики и громких слов, проникновенно и поэтично. Он сказал им, что их война окончена, и они возвращаются домой как герои. Он гордится каждым из них. Но он не может вернуться с ними, потому что свой дом потерял. И теперь он уходит, чтобы обрести новый дом… И дальше в том же духе. В подробности он не вдавался. Лично мне больше нравились его ранние произведения, но солдат проняло, многие плакали. Мы же услышали совсем другие слова. Командор собрал весь личный состав «черных беретов» и, стоя перед нами, рассказал всю правду. А потом отдал приказ: «Завтра в ноль часов ноль минут мы уходим в горы, будем жить там». Вот так вот. Никаких тебе книжных фразочек типа: «Я не прошу вас идти со мной…» или «Каждый сам должен для себя решить…». Он просто отдал приказ. Может быть, тебе трудно будет это понять, но его слова вызвали в нас настоящий восторг. Мы понимали, что этот великий человек настолько доверяет нам, что даже не сомневается в нашем ответе. Он знает, что никто из нас его не предаст и еще он знает, что если ему потребуется завоевать ад и он кинется в самое пекло, то ему не надо будет оглядываться, потому что мы все кинемся следом.

Мы ушли в полночь, четыре тысячи триста тридцать пять человек, те, кто выжил и мог передвигаться самостоятельно. Взяли с собой все то, что можно было использовать в горах: от провизии до легкой бронетехники и артиллерии. Ехали на грузовиках. Армия провожала нас в полном молчании. Многие просились с нами, но им было отказано. Я смотрел в их лица, и на душе у меня было тошно, хуже, чем в самые тяжелые дни войны. Казалось, что я предаю кого-то, то ли их, то ли себя самого. У моих товарищей были похожие чувства, мы потом много об этом говорили.

Горы мы заняли быстро. Нам повезло – осень в тот год выдалась теплая, и снег еще не успел выпасть. Зимой в тех местах технике хода нет. Местное население хорошо нас приняло. Многие из наших парней были родом оттуда. Кроме того, как мне кажется, старейшины надеялись с нашей помощью добиться, наконец, независимости.

Это смелый и свободолюбивый народ, но их проблема в излишней воинственности. Источник всех этих черт характера один – природа, что их окружает. Горы – они прекрасны и удивительны. Я не поэт и не смогу описать тебе их истинную красоту, но… когда ты стоишь на краю обрыва, чувствуешь, как холодный, дерзкий ветер треплет твои волосы, ты смотришь вдаль на заснеженные горные хребты, раскрашенные в алый лучами заходящего солнца, потом переводишь взгляд ниже, на широкую зеленую долину, прорезанную из конца в конец бурной, веселой речкой, ты вдыхаешь этот свежий воздух полной грудью и чувствуешь, что ты здесь и сейчас. Понимаешь меня? Не завтра и не вчера, а здесь и сейчас, ты живой и вольный, и абсолютно счастливый.

Мужчина перевел дух.

- Дай мне воды, в горле совсем пересохло.

- Командор быстро навел порядок, примирил враждующие кланы. Честно говоря, мы все думали, что он объявит о независимости, создаст маленькое горное государство. Он этого не сделал; никаких ультиматумов, заявлений, публичных выступлений. Он старался как можно дольше не привлекать к нам внимания. Местное население по-прежнему поставляло продукты и ресурсы на равнины и платило налоги даже исправнее, чем прежде. Это политическое бездействие дало нам необходимую передышку. Правительство целых полгода решало, что же с нами делать. Спорили, представляем ли мы опасность или нет, стоит ли вообще нас трогать. В конце концов, мы ведь навели порядок в неспокойном регионе. Все это время мы укрепляли наши позиции, налаживали связь, зализывали раны. Среди нас никто не сомневался в том, что будет дальше, и мы готовились.

В конечном счете, они объявили нас террористами и начали антитеррористическую операцию. Хотел бы я знать, в чем наш терроризм заключался. Но знаешь, когда тебя обвиняет государство, уже не до споров. И они отправили против нас войска, четырнадцать тысяч против наших четырех. Потом, когда мы слегка проредили их ряды, послали еще семь тысяч. Потом еще и еще. Сколько всего было отправлено на эту войну, никто не знает, и, скорее всего, не узнает еще долго. И вот, представь себе картину: по дороге в одну сторону движутся грузовики с солдатами, а в другую – грузовики с гробами. Матери хоронят своих сыновей на кладбищах, мы сжигаем трупы товарищей и прячем урны с их прахом в темных пещерах, а те, кто действительно заслуживают смерти, сидят в своих теплых, уютных кабинетах и пьют утренний кофе. А самое гадкое, что мы это понимаем, и те, внизу, это понимают, но никто ничего не может изменить.

Наша борьба растянулась еще на три с половиной года. Конечно, мы были обречены, и чем дольше мы сражались, тем очевиднее это становилось. Поначалу мы еще надеялись, что огромные потери заставят их отступить, но Столица все присылала и присылала свежие силы. Перед первым боем я все думал, как же я смогу стрелять в своих соотечественников? Оказалось, что ничего сложного в этом нет. В перекрестии прицела все люди выглядят одинаково. Знаешь, в детстве, когда я был еще совсем сопляком, я не мог понять, как же можно ударить человека по лицу? Мне казалось это какой-то жуткой дикостью. Но научился я этому крайне быстро, в первой же своей уличной драке, после того, как из разбитой губы на землю закапала кровь. На войне то же самое: бей того, кто бьет тебя и молись, чтобы в конце остаться стоять на ногах.

Проблем с оружием и патронами у нас не возникало, мы регулярно отбивали их у противника, но вот медикаментов не хватало, как и самих врачей. Среди наших больше умерло от заражения или потери крови, чем в бою. Зимы в горах страшные, если у тебя нет крыши над головой. К третьей зиме нас выдавили из всех наших опорных пунктов. Мы ушли еще выше в горы, скрывались в пещерах. Бойцы умирали один за другим, некоторые от ран, но большинство от холода и голода. Мы кормились в основном охотой, некоторое количество еды тайно поставляли нам местные из долин, но этого все равно не хватало. Никогда не забуду тот день, когда мы приняли решение убивать раненых.

Ты побледнела, прости меня. Я стараюсь не рассказывать тебе страшные подробности войны, незачем тебе знать о них, но об этом рассказать должен. Иначе ты ничего не поймешь, не поймешь, почему я обязан отомстить. Пусть даже после всего услышанного ты станешь презирать меня, пусть сочтешь хладнокровным убийцей, ты должна узнать правду.

- Никогда такого не будет. Все, что ты делал, ты делал не со зла, тебя принуждали к этому обстоятельства. Но, даже если бы ты был повинен во всех тех грехах, что принимаешь на себя, я бы не перестала тебя любить.

Мужчина вздрогнул. Как легко она это произнесла! И что это за непривычное ощущение тепла в груди, будто в темном, отсыревшем доме затопили камин? Нет, нельзя сейчас об этом думать, ради них нельзя.

- Мы решили добивать тяжелораненых, тех, кто точно не смог бы выздороветь, чтобы не тратить на них драгоценную еду. Это не было приказом, солдаты приняли решение сами, единогласно. Я сам, этими вот руками, отправил на тот свет троих ребят из своего отряда. Никому не мог перепоручить такое. Все трое умерли молча, и в их глазах я читал понимание и безграничную тоску. И еще облегчение. Но это неправильно, понимаешь, неправильно! Умирая, солдат должен испытывать ярость, злость, страх, он должен материться, выкрикивать проклятия, цепляться за жизнь! Но только не так…

Именно за это я никогда не прощу правительство. Они превратили нас в зверей, убивающих братьев за еду, они лишили нас надежды. За это я убил бы их всех, если б мог. Но хватит с меня и одного только Президента.

Все эти годы я никак не мог понять, почему Командор так упорно отказывается от помощи. Сначала не взял с собой добровольцев из Первой армии, потом не стал вооружать горцев, хотя они не раз доказали свою преданность: доставляли нам еду, прятали наших солдат в своих домах. А ведь за это им грозила верная смерть. Теперь, кажется, понял. Думаю, Командор считал, что вся эта война, лишь способ для Старого Президента свести с ним личные счеты. Да так оно, вообще-то, и было. Свою черную гвардию Командор не отделял от себя самого, но больше никого приплетать не хотел. Глупый романтизм, который не ожидаешь встретить в таком бывалом человеке. Подняв весь регион, мы могли бы победить. Но была и еще одна причина: он выдохся, сломался. Менее сильный человек давно бы пустил себе пулю в лоб, а с ним все происходило незаметно, постепенно. Не представляю, что он чувствовал. Мы ведь и в самом деле были с ним одно целое, и каждая новая смерть отдавалась в его сердце еще одной раной. Каждый день он видел, как гибнут его люди и винил в этом себя. Наверняка ему приходили в голову мысли, что он может положить конец этой войне, стоит лишь пожертвовать собой. Стали ходить слухи, что Командор готов сдаться. Он желал сделать это, но не мог. Это противоречило всей его природе. Он угасал все больше и больше, и у него уже не оставалось сил на борьбу.

Командор погиб в начале мая. Я в это время был далеко от тех мест, поэтому знаю все только по рассказам. Он и несколько старших офицеров ехали на джипе по горному серпантину. По дороге они встретили пастуха, который гнал свою отару на пастбища. Большая отара – голов сто, а может и двести, кто как рассказывает. Объехать стадо по узкой дороге было совершенно невозможно. Водитель остановил машину и стал ждать, пока овцы пройдут. Командор решил размять ноги, он вылез из джипа, встал метрах в двух от края обрыва и закурил. Овцы медленно двигались мимо него сплошным потоком. Внезапно, относительную тишину нарушил грохот артиллерийского обстрела. Никто так и не понял, кто стрелял - наши или враги. С той дороги ничего не было видно, горы отразили звук на многие километры. Эхо вызвало небольшой камнепад, что было довольно обычным делом для тех мест. Но, к несчастью, камни стали падать прямо в центр стада. Увесистые булыжники калечили людей и овец. От сильной боли, свалившейся на него неожиданно и непонятно откуда, стадо обезумело. Две сотни овец ринулись вперед. Они бежали, не разбирая дороги, отчаянно пытаясь спастись от неведомой опасности и падали с обрыва одна за другой. В одну секунду Командор рухнул под этим натиском, и серая волна поглотила его. Когда все закончилось, его уже не было на дороге. Его изуродованное тело нашли глубоко внизу среди десятков овечьих трупов. Величайшего военачальника нашего времени сгубило стадо баранов. У Бога действительно плохое чувство юмора. Но, с другой стороны, возможно, это был лучший вариант.

Так или иначе, это был конец, мы все сразу это поняли. Потеря лидера лишила нас последних сил. К тому времени боеспособных солдат осталось всего несколько сотен. Централизованный прорыв был невозможен, да и смысла в нем не было. Мы были разбросаны по горам в десятках километров друг от друга, но все же командирам отрядов удалось собраться вместе на последний военный совет. Он был кратким. Решено было, что в установленную дату под покровом ночи каждый отряд будет пытаться самостоятельно прорваться через оцепление. После, выжившие должны были раствориться среди местного населения. Собираться снова мы не планировали. «Черных беретов» больше не существовало.

Дата добавления: 2015-08-09