Глава XXV. В то время как в Нью-Йорке Риган продолжал искусно осуществлять свой широко

В то время как в Нью-Йорке Риган продолжал искусно осуществлять свой широко задуманный план разорения Фрэнсиса, а Фрэнсис и Бэском безуспешно пытались разгадать, кто скрывается за этими коварными происками, в Панаме происходили не менее важные события, снова столкнувшие Леонсию, Солано, Торреса и начальника полиции, а всех их вместе — с далеко не последним по своей значительности лицом — И-Пуном — толстым китайцем с лунообразной физиономией.

Маленький старый судья, ставленник начальника полиции, дремал в зале суда в Сан-Антонио. Он спал таким образом уже около двух часов, изредка покачивая головой и невнятно бормоча какие-то слова, хотя слушавшееся в это время дело было чрезвычайно серьезно и грозило обвиняемому двадцатью годами ссылки в Сан-Хуан, где даже сильнейшие выдерживали обычно не больше десяти лет. Однако судье незачем было прислушиваться к свидетельским показаниям и прениям сторон. Начальник полиции успел продиктовать ему решение и приговор задолго до начала процесса. Наконец защитник закончил свою длинную речь, секретарь суда чихнул, и судья проснулся. Он весело огляделся вокруг и произнес:

— Виновен.

Никто не удивился, даже сам преступник принял это как должное.

— Приговор будет объявлен завтра утром. Следующее дело!

Распорядившись таким образом, судья уже было собрался погрузиться в новый отрадный сон, как вдруг увидел входивших в зал суда Торреса и начальника полиции. Судье достаточно было одного взгляда на начальника полиции, чтобы понять его желания, и он быстро закрыл заседание суда до следующего дня.

— Я был у Родригеса Фернандеса, — объяснил ему пять минут спустя начальник полиции, когда они остались одни в пустом зале. — Он говорит, что камень настоящий; и хотя вес его значительно уменьшится при огранке, он готов дать за него пятьсот долларов золотом. Покажите его судье, сеньор Торрес, да заодно уж и все остальное.

Торрес начал лгать. Он вынужден был лгать, ибо не мог признаться в том, что Солано и Морганы с позором отобрали у него камни и вышвырнули его из гасиенды. И он лгал так вдохновенно, что убедил начальника полиции. Судья же был всегда согласен со всем, с чем соглашался начальник, и расходился с ним во мнениях разве что в вопросе о марках крепких водок. В общих чертах рассказ Торреса, если отбросить многочисленные цветистые подробности, которыми он его уснастил, сводился к следующему. Будучи уверен, что оценка Фернандеса занижена, он отправил камни с нарочным своему агенту в Колон с просьбой переслать дальше, в Нью-Йорк, знаменитому ювелиру Тиффани, чтобы установить настоящую стоимость драгоценностей и, если удастся, выгодно их продать.

Когда они вышли из зала суда и спустились по ступеням между колоннами, хранившими следы пуль предшествовавших революций, начальник полиции сказал:

— Так вот, чтобы обеспечить себе защиту закона, необходимую для этой рискованной экспедиции за драгоценностями, а главным образом, чтобы доказать нашему доброму другу судье свое расположение, мы предоставим ему скромную долю того, что найдем. На время нашего отсутствия он будет нашим заместителем в Сан-Антонио и, если понадобится, окажет нам законное покровительство.

Случилось так, что в это самое время за одной из колонн, надвинув на лицо шляпу, полусидел-полулежал И-Пун. Впрочем, нельзя сказать, чтобы он очутился здесь благодаря чистой случайности. Хитрый китаец давно уже смекнул, что ценные секреты сосредоточены вокруг судов, куда стекаются, достигнув своего наивысшего выражения, все людские горести, тревоги и волнения. Тут всегда есть надежда случайно выведать какой-нибудь важный секрет. Итак, подобно рыболову, забросившему в море свою удочку, И-Пун следил за истцами и ответчиками, за свидетелями обеих сторон и даже за судебным заседателем и случайной публикой.

За все утро единственным лицом, внушившим хитрому китайцу кое-какие надежды, был оборванный старый пеон; он имел такой вид, словно хватил лишку и теперь вскорости погибнет, если ему своевременно не поднесут стаканчик. Глаза его были тусклы, веки красны, а во всей сгорбленной, жалкой фигуре ощущалась какая-то отчаянная решимость. Когда зал суда опустел, он остался стоять на ступеньках, прижавшись к колонне.

«Почему бы это?» — спрашивал себя И-Пун. Внутри оставались только три самых видных человека в Сан-Антонио — начальник полиции, Торрес и судья. Какая связь могла существовать между ними или кем-нибудь из них и этим спившимся существом, которое тряслось от озноба под палящими отвесными лучами солнца? И хотя И-Пун ничего не знал наверное, он чувствовал, что стоит подождать, пусть даже и очень долго, лишь бы раскрыть эту связь. Поэтому он притаился за колонной, где не было даже намека на тень, и принял равнодушный вид, как будто по собственному желанию принимал солнечную ванну. Старый пеон сделал шаг, покачнулся, чуть не упал, но все-таки ухитрился отделить Торреса от спутников, которые, пройдя несколько шагов, остановились, чтобы его подождать. Они выражали такое нетерпение, точно стояли на раскаленной жаровне — тема прерванного разговора, по-видимому, глубоко их интересовала. И-Пун между тем не пропустил ни одного слова, движения, выражения лица действующих лиц во время диалога, состоявшегося между великолепным Торресом и жалким пеоном.

— Что еще? — грубо спросил Торрес.

— Денег, немного денег, чуточку денег, — клянчил дряхлый старик.

— Ты получил уже больше, чем нужно, — прорычал Торрес. — Уезжая, я дал тебе достаточно денег, чтобы продержаться вдвое дольше. В течение двух недель ты не получишь теперь ни одного центаво.

— Я кругом в долгу, — хныкал старик, весь трясясь и дрожа от жажды алкоголя, пожиравшей его хилое тело.

— У хозяина пулькерии «Петра и Павла», — с глубоким презрением безошибочно поставил диагноз Торрес.

— У хозяина пулькерии «Петра и Павла», — последовало откровенное признание. — И он больше не дает мне в долг. Я не могу получить ни капли пульки в кредит. Я умираю от тысячи медленных смертей без моей пульки.

— Ты свинья, безмозглая свинья!

Какое-то странное благородство отразилось вдруг на лице старой развалины: старик выпрямился и на мгновение даже перестал дрожать.

— Я стар, — заговорил он. — В моих мышцах и в сердце не осталось больше ни капли сил. Желания, которые я знал в молодости, исчезли. Я не способен даже работать, хотя знаю, что работа дает облегчение и забвение. Я не могу даже работать и забыться. Пища внушает мне отвращение и вызывает боли в животе. Женщины — чума для меня. Мне противно думать, что я когда-то желал их. Дети — я похоронил последнего из них десятки лет тому назад. Религия пугает меня. Смерть даже во сне заставляет меня корчиться от ужаса. Водка! О Господи, это единственная радость, оставшаяся мне в жизни. Что из того, что я пью слишком много? Это потому, что мне нужно многое забыть, и потому, что мне осталось так мало жить под солнцем. Скоро тьма вытеснит из моих старых глаз солнечный свет.

Торрес сделал нетерпеливое движение, как бы собираясь уходить. Философствование старика его раздражало.

— Несколько пезо, только маленькую горсточку пезо, — умолял старый пеон.

— Ни одного центаво, — решительно отрезал Торрес.

— Хороше же, — ответил с такой же решительностью старик.

— Что ты хочешь этим сказать? — прошептал Торрес с внезапно зародившимся подозрением.

— Разве вы забыли? — последовал ответ, в котором прозвучала такая странная интонация, что И-Пун сразу задумался: почему Торрес платит этой развалине не то регулярную пенсию, не то жалованье?

— Я плачу тебе, как мы условились, чтобы ты забыл, — сказал Торрес.

— Я никогда не забуду того, что видели мои старые глаза: как ты всадил нож в спину Альфаро Солано, — ответил пеон.

Оставаясь по-прежнему неподвижным за своей колонной, И-Пун, если прибегнуть к метафоре, уже «вскочил на ноги». Солано были знатными и уважаемыми людьми. Узнать, что Торрес убил одного из них, — вот это в самом деле означало подцепить важный секрет!

— Животное! Безмозглая свинья! Грязная скотина! — Торрес в ярости сжимал кулаки. — Ты позволяешь себе так разговаривать со мной потому, что я слишком добр. Пусть хоть одно слово сорвется с твоего пьяного языка, и я отправлю тебя в Сан-Хуан. Ты знаешь, что это значит? Ты не только во сне будешь содрогаться от ужаса перед смертью, но и каждую минуту бодрствования тебя будет терзать страх перед жизнью от одного только взгляда на сарычей, которые наверняка скоро обгложут твои кости. И там тебе уже не будет мескаля, в Сан-Хуане. Ни один из тех, кого я туда отправил, никогда не выпил больше ни капли мескаля. Ну что? Я так и думал. Ты подождешь две недели до того срока, когда я снова дам тебе денег. Если же нет, то ты не выпьешь больше ни капли мескаля, никогда — вплоть до твоего погребения в желудках сарычей! Так и знай!

Торрес повернулся на каблуках и удалился. И-Пун следил за тем, как испанец и оба его спутника спустились по улице и свернули за угол, затем китаец вынырнул из своего убежища. Старый пеон, потеряв надежду опохмелиться, стонал и трясся, время от времени издавая короткие резкие крики. Он весь дрожал, как дрожат в последних судорогах умирающие животные, а пальцы его рвали лохмотья и тело, точно он пытался оторвать от себя множество пиявок. Хитрый И-Пун сел рядом с ним и занялся своим делом. Вытащив из кармана золотые и серебряные монеты, он начал пересчитывать их, позвякивая деньгами, и звон этот отдавался в жаждущих ушах пеона, точно бульканье целых фонтанов водки.

— Твой умный человек, мой тоже умный человек, — говорил И-Пун на своем красноречивом испанском языке, продолжая звенеть монетами, в то время как пеон скулил и клянчил, вымаливая несколько центаво на глоток мескаля.

— Твой и мой — оба умный человек, старик. Твой и мой будет сидеть здесь и говорить друг другу про мужчина, и про женщина, и про жизнь, и про любовь, и про неожиданный смерть, и про злой человек, и про холодный нож в спину. И если твой скажет правильный слово, тогда твой будет пить водки столько, что он потечет через уши и затопит твои глаза. Твой любит выпить, а? Твой хочет выпить сейчас-сейчас? Очень скоро?

* * *

Та ночь, когда начальник полиции и Торрес под покровом темноты снаряжали свою экспедицию, осталась памятной для всех обитателей гасиенды Солано.

События начались очень рано. После обеда вся семья, в состав которой благодаря родству с Леонсией вошел и Генри, сидела за кофе на просторной веранде. Внезапно они заметили на освещенных луною ступеньках странную фигуру, поднимавшуюся наверх.

— Похоже на привидение, — сказал Альварадо Солано.

— Нечего сказать, довольно толстое привидение, — добавил его брат-близнец Мартинец.

— Китайское привидение, — засмеялся Рикардо, — пожалуй, пальцем его не проткнешь.

— Тот самый китаец, который помешал Леонсии и мне пожениться, — сказал Генри Морган, разглядев, наконец, неожиданного посетителя.

— Продавец секретов, — усмехнулась Леонсия. — Я буду очень разочарована, если он и на сей раз не принес нам какого-нибудь секрета.

— Что тебе нужно, китаец? — резко спросил Алессандро.

— Хороший новый секрет, — не без гордости пробормотал И-Пун. — Может ваша купить?

— Твои секреты слишком дороги, китаец, — ответил Энрико.

— Новый секрет, хороший секрет, очень дорогой, — любезно заверил его И-Пун.

— Пошел вон, — приказал старый Энрико. — Я намерен еще долго прожить, но до самой смерти не желаю больше слушать никаких секретов.

Однако И-Пун был твердо уверен в ценности своего секрета.

— Твоя имел очень хороший брат, — сказал он. — Один раз твоя хороший брат, сеньор Альфаро Солано, умер с ножом в спине. Очень хорошо. Важный секрет, а?

Энрико, весь дрожа, вскочил на ноги.

— Ты знаешь? — почти выкрикнул он.

— Сколько давал? — спросил И-Пун.

— Все, что у меня есть, — вскрикнул Энрико и, повернувшись к Алессандро, добавил: — Поговори с ним, сын. Заплати ему хорошо, если он представит очевидцев убийства.

— Будь покойна, — сказал И-Пун. — Моя имеет очевидец. Очевидец хорошо видел, верный глаз. Он видел, как человек ударил ножом спину сеньора Альфаро. Его звать…

— Ну-ну? — вырвалось у Энрико.

— Один тысяч доллар — его звать, — сказал И-Пун, заколебавшись, какие ему назвать доллары. — Один тысяч золотой доллар, — закончил он.

Энрико забыл о том, что поручил своему старшему сыну вести переговоры о деньгах.

— Где твой свидетель? — крикнул он, и И-Пун, заглянув в кустарник у нижних ступеней лестницы, извлек оттуда разрушенного алкоголем пеона, фигура которого была очень похожа на тень. Пеон начал медленно, спотыкаясь, подниматься по ступенькам.

* * *

В это самое время на окраине города двадцать всадников, в том числе жандармы Рафаэль, Игнацио, Аугустино и Висенто, охраняя десятка два нагруженных мулов, ожидали распоряжения начальника полиции, чтобы отправиться в таинственную экспедицию в глубь Кордильер. Им было известно только то, что самый большой из мулов, которого держали отдельно от остальных, нес на своей спине двести пятьдесят фунтов динамита. Им было известно также, что задержка происходит по вине сеньора Торреса, направившегося вдоль берега вместе с Хозе Манчено, страшным убийцей, который только по милости Божией и начальника полиции в течение стольких лет избегал наказания за свои преступления. И пока Торрес ждал на берегу, держа лошадь Манчено и запасную лошадь, Хозе поднимался по извилистой дороге, которая вела в гору, к гасиенде Солано. Торрес ни одной минуты не подозревал, что всего в двадцати шагах от него, в зарослях, подступивших к самому берегу, лежал в мирной дремоте опьяневший от мескаля пеон, а рядом с ним, скорчившись, сидел вполне трезвый и чутко насторожившийся китаец, у которого за поясом были спрятаны только что заработанные доллары. И-Пун едва успел оттащить пеона в сторону, когда Торрес показался на берегу и остановил лошадь почти рядом с ним.

В гасиенде все уже ложились спать. Леонсия едва успела распустить волосы, как вдруг остановилась, услышав, что несколько мелких камешков забарабанили по ее окну. Предупредив ее шепотом, чтобы она не шумела, Хозе Манчено протянул девушке скомканную записку, которую Торрес поспешно набросал на берегу, и таинственно произнес:

— От знакомого китайца, который ждет в ста шагах отсюда на опушке зарослей.

И Леонсия прочла на ужасном испанском языке:

«Первый раз моя говорил секрет о Генри Морган. Теперь моя имеет секрет о Фрэнсисе. Пусть твоя приходит и говорил с моя сейчас».

Сердце Леонсии сжалось при упоминании о Фрэнсисе. Она накинула плащ и последовала за Хозе, ни минуты не сомневаясь в том, что ее ждет И-Пун.

И-Пун, сидевший на берегу и следивший за Торресом, в свою очередь ни в чем не усомнился, увидев, как убийца Хозе появился на дороге, неся на своем плече, точно мешок муки, связанную, с закрытым ртом, сеньориту Солано. И-Пун точно так же прекрасно понял в чем дело, увидев, что Торрес и Хозе привязали Леонсию к седлу запасной лошади и поскакали вдоль берега. Оставив нагруженного водкой пеона, толстый китаец помчался по дороге в гору с такой быстротой, что, добежав до гасиенды, долго не мог отдышаться. Не довольствуясь обычным стуком в дверь, он начал колотить в нее руками и ногами, молясь в то же время своим китайским богам, чтобы какой-нибудь из этих бешеных Солано не пристрелил его, прежде чем он объяснит, что случилось.

— Убирайся к черту! — сказал Алессандро, открыв дверь и осветив фонарем лицо назойливого посетителя.

— Моя имеет большой секрет, — задыхаясь проговорил И-Пун. — Очень большой секрет.

— Приходи завтра днем, когда люди занимаются делами, — пробурчал Алессандро, собираясь дать китайцу пинка.

— Моя не продает секрет, — лепетал задыхающийся И-Пун. — Моя подарит секрет. Вот тебе секрет. Сеньорита твоя сестра украли. Ее привязан на лошадь, а лошадь бежит быстро-быстро по берегу.

Но Алессандро, который всего полчаса назад попрощался на ночь с Леонсией, громко рассмеялся и снова приготовился отпихнуть ногой торговца секретами. И-Пун пришел в отчаяние. Он вытащил тысячу долларов и сунул их в руки Алессандро.

— Пусть твоя скоро идет смотреть, — сказал он. — Если сеньорита спит теперь своя кровать, твоя бери весь деньги. Если сеньорита нет, твоя отдашь деньги обратно.

Это убедило Алессандро. Через минуту весь дом был на ногах. А еще через пять минут конюхи и пеоны со слипающимися от сна глазами уже седлали и навьючивали лошадей и мулов, в то время как Солано одевались и вооружались для погони.

Вдоль берега по множеству тропинок, ведущих в Кордильеры, рассыпался отряд Солано, вслепую отыскивая в непроглядной тьме следы похитителей. Но случаю было угодно, чтобы тридцать часов спустя Генри, отстав от остальных преследователей, напал на след и нагнал шайку в том самом углублении, которое носило название Следа Стопы Бога, откуда старый жрец майя впервые увидел глаза богини Чии. Там находились все двадцать человек из отряда Торреса и между ними Леонсия. Они только что приготовили себе завтрак и теперь с аппетитом его уплетали. Двадцать против одного — соотношение, не дающее ни малейших шансов на успех. Англосаксонский ум Генри Моргана трезво оценил обстановку, но зато его внимание привлек нагруженный динамитом и стреноженный в стороне от остальных сорока животных мул, которого пеоны небрежно оставили без присмотра. Вместо того, чтобы предпринять безнадежную попытку освободить Леонсию, Генри, уверенный, что в таком многочисленном обществе ее женской чести ничто не угрожает, украл мула с динамитом.

Он не стал его далеко уводить. Под прикрытием низкого кустарника молодой человек вскрыл тюк и заполнил все свои карманы динамитными патронами и коробками детонаторов, прихватив также моток шнура. Бросив взгляд сожаления на остальной динамит, который он с удовольствием бы взорвал, если бы от этого не пострадали его планы, Генри приступил к осмотру дороги, по которой ему предстояло отступать, если удастся попытка освободить Леонсию. Точно так же, как Фрэнсис в Юкатане усеял путь отступления серебряными долларами, Генри использовал с той же целью динамитные патроны. Он разбрасывал их небольшими пачками, следя за тем, чтобы шнуры были длиннее детонаторов, а последние прочно прикреплены к концу каждого из шнуров.

Три часа Генри бродил вокруг лагеря, расположившегося в Стопе Бога, пока ему удалось, наконец, дать знать Леонсии о своем присутствии. Еще два драгоценных часа пропали, прежде чем она нашла возможность к нему прокрасться. Все складывалось бы благоприятно, если бы ее бегство не было тотчас же замечено. Весь лагерь всполошился. Жандармы и другие участники экспедиции Торреса вскочили на лошадей и погнались за беглецами.

Когда Генри, укрывшись вместе с Леонсией за выступом скалы, взялся за ружье, она запротестовала.

— У нас нет ни малейшего шанса, Генри, — сказала девушка. — Их слишком много. Если ты вступишь в перестрелку, тебя убьют. И что станется тогда со мной? Лучше беги один и приведи с собой людей на подмогу. Пусть они снова возьмут меня в плен, так будет разумнее, чем если ты дашь себя убить, — ведь этим ты все равно меня не спасешь.

Но Генри только отрицательно покачал головой.

— Нас не возьмут в плен, дорогая сестра. Доверься мне и наблюдай. Вот они. Смотри!

Торрес, начальник полиции и все остальные всадники, взобравшиеся впопыхах кто на лошадь, а кто на вьючного мула, показались на дороге. Генри прицелился в то место, где спрятал свой первый динамитный заряд. Едва он нажал курок, как облако дыма и пыли скрыло от брата и сестры всю остальную часть дороги. И когда оно медленно рассеялось, они увидели, что половина людей и животных сброшена на землю и все ошеломлены взрывом.

Генри схватил Леонсию за руку, помог ей подняться на ноги и бросился бежать, увлекая ее за собой. Когда они очутились вблизи второго заряда, он остановился и усадил девушку, чтобы дать ей немного передохнуть.

— Они не так скоро догонят нас на этот раз! — весело вскричал он. — И чем дальше они будут нас преследовать, тем медленнее станут продвигаться вперед.

Слова эти полностью оправдались. Когда отряд преследователей снова показался, Генри и Леонсия заметили, что он движется очень медленно и осторожно.

— Их следовало бы убить, — сказал Генри. — Но я не способен убивать людей, которые не могут защищаться таким же оружием. Зато я дам им еще одну хорошую встряску.

Он снова выстрелил в динамитный заряд и снова, пользуясь смятением неприятеля, бросился вперед — к третьему заряду.

Взорвав его, Генри убежал с Леонсией до того места, где стояла его стреноженная лошадь, усадил девушку в седло и побежал рядом с ней, держась за стремя.

Дата добавления: 2015-08-18