Глава VIII. — Все в порядке, капитан, все в порядке, — заверил Генри метиса-капитана

— Все в порядке, капитан, все в порядке, — заверил Генри метиса-капитана, стоявшего рядом с ним на берегу. Капитану, казалось, было трудно проститься и вернуться на «Анжелику», лежавшую в дрейфе на расстоянии полумили отсюда, так как был мертвый штиль.

— Это то, что на войне называют диверсией,[28]— пояснил Фрэнсис. — Славное это слово — диверсия. И оно еще лучше, когда вы его видите на деле.

— Но если вы его не видите на деле, — запротестовал капитан Трефэзен, — тогда оно звучит как проклятое слово, которое я назову катастрофой.

Генри засмеялся.

— Именно это случилось с «Долорес», когда мы поймали в ловушку ее винт. Но мы такого слова не знаем — вместо него мы говорим «диверсия». И то, что мы оставляем с вами двух сыновей сеньора Солано, лучше всего доказывает, что будет диверсия, а не катастрофа. Альварадо и Мартинец знают фарватер как свои пять пальцев и выведут вас при первом попутном ветре. Начальник полиции не интересуется вами. Ему нужны мы, и когда мы двинемся в горы, он будет преследовать нас со всеми своими людьми, до последнего человека.

— Разве вы не понимаете, — перебил его Фрэнсис, — что «Анжелика» в ловушке. Если мы останемся на ней, он захватит и ее, и нас. Но мы совершим диверсию и отправимся в горы. Он преследует нас, «Анжелика» на свободе. А нас ему, конечно, не поймать.

— Ну а если моя шхуна затонет? — настаивал капитан. — Если ее прибьет к скалам, она погибла — вы ведь сами знаете, как опасен проход.

— Тогда вам за нее будет заплачено, как я уже говорил, — сказал Фрэнсис с признаками поднимающегося раздражения.

— Потом у меня большие расходы…

Фрэнсис вынул блокнот, карандашом нацарапал несколько слов и передал записку капитану со словами:

— Передайте вот это сеньору Мельхиору Гонзалесу в Бокас-дель-Торо. Записка на тысячу долларов золотом. Он банкир и мой поверенный, и он заплатит вам по ней.

Капитан Трефэзен с недоверием посмотрел на исписанный клочок бумаги.

— О, он в состоянии заплатить эту сумму, — сказал Генри.

— Да, сэр, я знаю, сэр, что мистер Фрэнсис Морган — состоятельный и хорошо известный человек, — но каково его состояние? Настолько ли он состоятелен, как я, при всей скромности моего состояния? Я владелец «Анжелики» и никому ничего не должен. У меня есть еще два незастроенных городских участка в Колоне. А кроме того, четыре прибрежных участка в Белене, которые сделают меня богатым человеком, как только Объединенная Фруктовая Компания начнет строить там свои склады.

— Фрэнсис, сколько тебе оставил твой отец? — спросил Генри поддразнивающим тоном.

Фрэнсис пожал плечами и небрежно ответил:

— Больше, чем у меня пальцев на руках и на ногах.

— Долларов, сэр?

Генри отрицательно покачал головой.

— Тысяч, сэр?

Генри снова покачал головой.

— Миллионов, сэр?

— Вот теперь вы говорите дело, — ответил Генри. — Мистер Фрэнсис достаточно богат, чтобы купить всю Панамскую Республику, если только убрать из нее канал.

Капитан-метис недоверчиво поглядел в сторону Энрико Солано, но тот подтвердил:

— Это честный джентльмен, я знаю. Я получил наличными по его чеку на сумму в тысячу пезо, выданному на имя сеньора Мельхиора Гонзалеса в Бокас-дель-Торо. Вот деньги — в этом мешке.

Он кивком показал на берег, где Леонсия, сидя на тюках прибывшего с ними багажа, пыталась зарядить винчестер. Мешок, который капитан давно приметил, лежал у ее ног на песке.

— Я ненавижу путешествовать без наличности, — пояснил Фрэнсис стоявшим рядом с ним белым. — Никогда не знаешь, когда тебе понадобится лишний доллар. Однажды вечером я застрял в Смит-Райвер-Корнерс, по дороге в Нью-Йорк, со сломанным автомобилем, имея при себе только чековую книжку. И представьте — я не мог достать в этом городе даже папирос.

— А я однажды доверился в Барбадосе одному белому джентльмену, который зафрахтовал мою шхуну для ловли летающих рыб… — начал было капитан.

— Ну, довольно, капитан, — прервал его Генри. — Вам пора отправляться на «Анжелику». Мы сейчас двинемся в путь.

И капитану Трефэзену не оставалось ничего другого, как только подчиниться. Посмотрев некоторое время на спины своих удалявшихся пассажиров, он помог спустить шлюпку, взялся за руль и направился к «Анжелике». Время от времени оглядываясь назад, он видел, как вся компания взвалила на плечи багаж и исчезла за стеной густых зеленых зарослей.

* * *

Беглецы вышли на только что проложенную просеку и увидели толпы пеонов, которые рубили девственный лес и выкорчевывали пни. Пеоны готовили место для плантации каучуковых деревьев. Леонсия шла во главе отряда рядом с отцом. Ее братья, Рикардо и Алессандро, шагали посредине, нагруженные багажом, так же как Фрэнсис и Генри, замыкавшие шествие. Эта необычайная процессия была встречена стройным пожилым джентльменом с осанкой гидальго, державшимся очень прямо. Он направил им навстречу свою лошадь, перескакивая через поваленные стволы и рытвины от выкорчеванных пней. Увидев Энрико, всадник сразу же сошел с лошади, снял перед Леонсией свое сомбреро и, протянув руку Энрико, приветствовал его словами, свидетельствовавшими об их старинной дружбе. Словами же и глазами он выразил свое восхищение дочерью Солано.

Весь разговор велся на темпераментном и быстром испанском языке: просьба предоставить отряду лошадей была высказана, и согласие на нее получено прежде, чем обоих Морганов представили другу Энрико Солано. Лошадь гасиендадо,[29]согласно обычаю испано-американцев, отдали Леонсии. Как объяснил гасиендадо, из-за мора он остался почти без верховых лошадей; но у его главного надсмотрщика есть еще лошадь в сносном состоянии, ее получит Энрико.

Новый знакомый сердечно, но с достоинством пожал руку Генри и Фрэнсису и целых две минуты в самых изысканных выражениях уверял их, что любой друг его дорогого друга Энрико — и его друг. Когда Энрико спросил гасиендадо о дорогах, ведущих в Кордильеры, и упомянул о нефти, Фрэнсис навострил уши.

— Не может быть, сеньоры, — начал он, — чтобы в Панаме была найдена нефть.

— Но это так, — серьезно подтвердил гасиендадо. — Мы знали о том, что здесь имеется нефть, и знали это уже несколько поколений. Однако ничего не предпринималось, пока Компания Эрмозилльо не прислала сюда своих инженеров-гринго и не скупила землю. Говорят, это богатейшее месторождение. Я сам ничего не понимаю в нефти. У них уже много скважин, но они все еще бурят, и нефти там так много, что она растекается вокруг по земле. Они говорят, что не могут ее остановить, — настолько велики масса и давление. Им нужен, прежде всего, нефтепровод для транспортировки нефти к океану, и они уже взялись за его постройку. А пока что она стекает по ущельям, и это колоссальный убыток.

— Построили ли они нефтехранилища? — спросил Фрэнсис.

Этот разговор сразу направил его мысли на Нефтяную Компанию Тэмпико, в которую была вложена большая часть его состояния. Несмотря на повышение акций компании на бирже, он после отъезда из Нью-Йорка не имел о своих делах никаких известий.

Гасиендадо покачал головой.

— Транспорт! — пояснил он. — Перевозка материалов с морского берега к источникам на мулах невозможна. Но они уже многое сделали. У них есть нефтяные озера, большие резервуары в горных низинах, запруженные земляными дамбами, и все-таки драгоценная жидкость растекается по ущельям.

— А резервуары у них крытые? — спросил Фрэнсис, вспомнив опустошительный пожар в первые дни существования Компании Тэмпико.

— Нет, сеньор.

Фрэнсис неодобрительно покачал головой.

— Их необходимо делать крытыми, — сказал он. — Достаточно спички, брошенной пьяной или мстительной рукой какого-нибудь пеона, и все погибло. Плохо ведется дело, плохо.

— Но ведь я не Компания Эрмозилльо, — заметил гасиендадо.

— Да я и имею в виду Компанию Эрмозилльо, а не вас, — пояснил Фрэнсис. — Я сам нефтяник. С меня сдирали уже по три шкуры, мне приходилось платить чуть ли не сотни тысяч за подобные случайности или преступления. Никогда не знаешь, отчего и как они происходят, но что они бывают — это факт.

Что еще смог бы сказать Фрэнсис в пользу защиты нефтяных резервуаров от преступных или беспечных пеонов, так и осталось неизвестным, ибо в этот момент к ним подъехал на лошади главный надсмотрщик плантации. В руке у него была палка и он с интересом разглядывал пришельцев, одновременно зорко следя за работавшими поблизости пеонами.

— Сеньор Рамирец, будьте любезны, сойдите с седла, — учтиво обратился к нему хозяин-гасиендадо и, как только тот спешился, представил его гостям.

— Лошадь ваша, друг Энрико, — сказал гасиендадо. — Если она падет, пожалуйста, верните мне седло и уздечку, когда вам будет угодно. А если не представится удобный случай, то забудьте, что вы мне обязаны чем-либо, кроме вашей неизменной любви и дружбы. Я сожалею, что все ваши спутники не могут воспользоваться моим гостеприимством. Но начальник полиции — кровожадная собака, я это знаю. Мы сделаем все возможное, чтобы направить его по ложному следу.

Леонсия и Энрико сели на лошадей, багаж был прикреплен к седлам кожаными ремнями, и кавалькада двинулась вперед. Алессандро и Рикардо бежали рядом, держась за отцовские стремена. Благодаря этому они двигались быстрее, и Генри с Фрэнсисом, последовав их примеру, в свою очередь уцепились за стремена Леонсии. К луке ее седла был привязан мешок с серебряными долларами.

— Здесь какое-то недоразумение, — объяснял гасиендадо своему надсмотрщику. — Энрико Солано — честный человек. Если он берется за какое-то дело, значит, это дело честное. И то дело, за которое он взялся теперь, в чем бы оно ни заключалось, во всяком случае — честное дело. И все-таки Веркара-э-Хихос гонится за ними. Если он явится сюда, мы направим его по ложному следу.

— Да вот и он сам, — сказал надсмотрщик. — Но пока что у него нет никаких шансов получить лошадей.

И он как ни в чем не бывало стал бранить работающих пеонов, требуя, чтобы они постарались сделать за целый день хотя бы столько, сколько им полагается за полдня.

Гасиендадо искоса наблюдал за быстро идущей группой людей, предводительствуемой Альваресом Торресом, но делал вид, что их не замечает; он совещался со своим надсмотрщиком, как выкорчевать пень, над которым трудились пеоны.

Хозяин плантации любезно ответил на приветствие Торреса и вежливо, но с оттенком лукавства спросил, не на поиски ли нефти тот ведет свой отряд.

— Нет, сеньор, — ответил Торрес. — Мы разыскиваем сеньора Энрико Солано, его дочь, сыновей и двух высоких гринго, которые с ними. Нужны-то нам гринго. Они проходили здесь, сеньор?

— Да, они здесь прошли! А я-то подумал, что они тоже заболели нефтяной лихорадкой. Они так торопились, что не смогли исполнить долг вежливости и провести с нами некоторое время. Они даже не указали цели своего путешествия. Эти люди в чем-то провинились? Впрочем, мне не следовало бы задавать такой вопрос. Сеньор Энрико Солано настолько порядочный человек…

— В каком направлении они пошли? — спросил, выдвигаясь вперед из рядов своих жандармов, начальник полиции.

Пока гасиендадо и его надсмотрщик хитрили, указывая ложное направление, Торрес заметил, что один из пеонов, опираясь на лопату, напряженно прислушивается к разговору. И хотя начальника полиции водили за нос и он уже отдал приказ двинуться по ложному следу, Торрес незаметно швырнул пеону серебряный доллар. Тот кивком головы указал, куда действительно ушли беглецы, незаметно поднял монету и снова принялся выкорчевывать пень.

Торрес отменил приказ начальника полиции.

— Мы двинемся в другую сторону, — сказал он, подмигнув начальнику. — Некая пташка шепнула мне, что наш друг ошибается и что они двинулись в другом направлении.

Жандармы бросились по горячему следу. Гасиендадо и надсмотрщик переглянулись между собой, удивленные и подавленные. Надсмотрщик движением губ дал понять, что надо молчать, и бросил быстрый взгляд в сторону пеонов. Виновный пеон работал рьяно и сосредоточенно, но его товарищ едва заметным кивком головы указал на него надсмотрщику.

— Так вот какая это пташка! — воскликнул надсмотрщик, накинулся на пеона и стал изо всех сил его трясти.

Из-под лохмотьев пеона выкатился серебряный доллар.

— Ага! — сказал гасиендадо, смекнув, в чем дело. — Он разбогател. Это ужасно, что один из моих пеонов так богат. Вне всяких сомнений, он убил кого-то из-за этого доллара. Бейте его, пока не сознается.

Удары градом посыпались на спину и голову пеона; несчастный стоял перед надсмотрщиком на коленях, а тот лупил его палкой. И он сознался, каким образом заработал этот доллар.

— Бейте его, бейте еще, забейте насмерть, — это животное, предавшее моих лучших друзей, — кротким голосом приговаривал гасиендадо. — Впрочем, постойте, будьте осторожнее. Не забивайте его до смерти, а избейте только до полусмерти. У нас мало рабочих рук, и мы не можем себе позволить роскошь полностью предаться своему справедливому гневу. Бейте его так, чтобы ему было очень больно, но чтобы он через два дня мог снова работать.

Можно было бы написать целый том о немедленно за тем последовавших муках и злоключениях несчастного пеона, — это была бы эпическая картина. Но вряд ли приятно смотреть или долго останавливаться на том, как человека забивают до полусмерти. Скажем только, что, получив лишь часть причитавшихся ему ударов, он вырвался от надсмотрщика, оставив в его руках половину своих лохмотьев, и как безумный бросился в заросли; надсмотрщик, привыкший быстро передвигаться исключительно верхом, остался далеко позади.

Терзаемый болью и страхом вновь попасть в лапы надсмотрщика, пеон бежал так быстро, что, проскочив через заросли и вынырнув из них, он наткнулся прямо на отряд Солано, переходивший вброд через ручей. Беглец упал на колени и плача умолял о милосердии. Он жалобно хныкал, потому что только что их предал. Но они этого не знали. И Фрэнсис, увидев, в каком жалком состоянии этот человек, отстал от отряда, отвинтил металлическую крышку своей карманной фляжки и влил в него половину ее содержимого, чтобы привести в чувство. Потом он нагнал своих спутников. А жалкий беглец, бормоча невнятные слова благодарности, кинулся бежать в другую сторону, снова под защиту зарослей. Истощенный недоеданием и непосильным трудом, он вскоре упал без чувств под сенью зеленых деревьев.

В скором времени у ручья появилась погоня — впереди Альварес Торрес с видом собаки, вынюхивающей добычу, затем жандармы и, наконец, замыкая шествие, задыхающийся начальник полиции. Внимание Торреса привлекли влажные отпечатки ног пеона на сухих камнях, разбросанных по берегу ручья. В один миг пеона схватили за жалкие остатки его лохмотьев и выволокли из его убежища. Стоя на коленях, он, умолявший о пощаде, был подвергнут допросу.

Пеон отрицал, что знает что-либо об отряде Солано. Он предал их и был наказан, но от тех, кого предал, он получил помощь, и в нем пробудилось смутное сознание добра и чувство благодарности. Бедняга стал уверять, что с того момента, как предал этих людей за серебряный доллар, ему больше ничего о них не известно. Палка Торреса обрушилась ему на голову пять, десять раз, — казалось, ударам не будет конца, если он не сознается. Пеон был несчастным существом, забитым с колыбели, и палка Торреса грозила ему смертью. Его собственный хозяин — гасиендадо не мог себе позволить роскошь забить своего раба до смерти, но у Торреса не было причин щадить беглеца. И пеон не выдержал, указал направление, в котором ушли преследуемые.

Однако это было только начало его злоключений. Едва успел он предать семейство Солано во второй раз, все еще стоя на коленях, как на место истязания верхом на взмыленных лошадях ворвался гасиендадо с несколькими призванными им на помощь соседями и надсмотрщиками.

— Мой пеон, сеньоры! — вскричал гасиендадо, у которого так и чесались руки самому наказать виновного. — Вы истязаете его?

— А почему бы и нет? — сказал начальник полиции.

— Потому что он мой, я один имею право избивать его и хочу сделать это сам.

Пеон подполз к начальнику полиции и припал к его ногам, умоляя не выдавать его. Но он искал жалости там, где ее не могло быть.

— Вы правы, сеньоры, — ответил начальник гасиендадо. — Мы должны действовать по закону. Он является вашей собственностью, и мы вам его возвращаем. Кроме того, он нам больше не нужен. Правда, это замечательный пеон, сеньор. Он сделал то, чего не делал еще ни один пеон за все время существования Панамы: дважды в течение одного дня сказал правду.

Пеону связали руки на животе и, привязав веревку к седлу надсмотрщика, поволокли обратно. Беднягу терзали предчувствия, что самые жестокие побои, предназначенные ему судьбой в этот день, еще впереди. И он не ошибся. По возвращении на плантацию его привязали, как скотину, к изгороди из колючей проволоки, а хозяин со своими друзьями отправились на гасиенду завтракать. Пеон хорошо знал, что его ожидает. Но колючая проволока изгороди и хромая кобыла в ограде за ней зародили в отчаявшейся душе пеона отчаянную мысль. Хотя проволока врезалась в его кожу, он быстро перепилил о нее свои путы и, освободившись, прополз под изгородью и вывел через калитку хромую кобылу. Затем он взобрался на нее и, барабаня босыми пятками по ее ребрам, пустил кобылу вскачь в сторону спасительных Кордильер.

Дата добавления: 2015-08-18