Глава 14. Я сразу понял, что это не я, хотя мой двойник синхронно повторил все мои движения

Я сразу понял, что это не я, хотя мой двойник синхронно повторил все мои движения. Одет в такой же камзол, но у него весь расшит золотом, по воротнику крупные жемчужины, золотая цепь от плеча до плеча, свободно свисающая на груди, пояс из металлических пластин, покрытых золотом, богато украшенные ножны, а рукоять меча гротескно изогнута, вид хищный, сложная чеканка и барельефы, но это чтоб не скользило в пальцах, крупный рубин в навершии, кожаные штаны с крупными золотыми нитями, как лампасы, сапоги с длинными ботфортами, шпоры в виде рогов, черные, с красными кончиками.

Главное, в руке небрежно держит корону, у меня дыхание перехватило от неожиданности, количество зубчиков, расположение золотых листьев… это же императорская!

За спиной у моего двойника блещет золотом и драгоценными камнями высокий трон со вздыбленным львом на спинке. На сиденье небрежно сброшена пурпурная мантия, подбитая горностаевым мехом, признак императорского достоинства.

Он начал ухмыляться, глядя в мое растерянное лицо. Сам старше, матерее, опытнее, пара красивых шрамов на злом надменном лице, хищный взгляд и порочная ухмылка на тонких губах.

– Ну и что? – спросил я, стараясь держать голос ровным. – Снова помолчим, поулыбаемся?..

Он иронически улыбнулся, вопросительно вскинул левую бровь.

Я сказал хмуро:

– Вот что, Дориан Грей, или как тебя… Ты мне зубы не скаль, ясно?.. Мне твои короны как-то пофигу. Я человек простой, намеков не понимаю. Дам в лоб, и ухи отпадут. Есть что прохрюкать – хрюкай.

Он покачал головой, но губ не размыкал, а высокомерная насмешка в глазах стала отчетливее.

– Морда у тебя больно потрепанная, – сказал я обвиняюще. – Как говорят классики, на ней следы всех пороков. Вообще-то разве это пороки, если по правде? Я из мира, где тогда всех перевешать, а потом в ад на одну большую сковороду, но мы здесь, верно?.. А здесь даже прелюбодеяние – порок. По тебе видно, коронодержец хренов, что ты с бутылкой в руках по бабам-да по бабам… Еще не понял, что это – пустая трата времени?

Он начал прислушиваться, на лице проступила легкая заинтересованность.

– Так что ты не мое будущее, – пояснил я. – Я молод годами, но… уже успел хлебнуть этих радостей, что-только дуракам кажутся чем-то ого-го и даже игогее.

Его улыбка стала напряженнее, а потом медленно перетекла в гримасу. В глазах проступила ненависть, краешек губы приподнялся, как у волка, показывая наполовину стертый клык.

– Ага, – сказал я, – соображаешь, что не туда шел?.. И меня сманить хочешь?.. Нет уж, нет уж. Мы пойдем другим путем. Я уже знаю, что и бабы – говно, и чревоугодие – говно, и даже императорство – говно… если само по себе, конечно. Я знаю радость слаще… Так что надумаешь сказать что-то путное, добро пожаловать… А пока я изволю прекратить это вот, ага.

Я поднял чехол, спасибо предусмотрительному Кемпбеллу, не унес, чуял нечто нехорошее, молодец, торопливо накинул на зеркало, стараясь не показывать, что спешу и сжимаюсь в ожидании неприятностей.

Некоторое время поверхность темной материи слабо выгибалась изнутри, будто с той стороны некто пытался выбраться на эту сторону, но я отошел на цыпочках, и все затихло.

– Ну и усе, – пробормотал я. – Теперь еще бы заснуть… можно считать, что принял имущество без всякой переписи и описи. Здесь, к счастью, все на доверии и по понятиям. Да только хрен после такого заснешь… Но я попытаюсь. Во всяком случае, скажу, что спал крепко и без всяких…

Плечи дернулись, но я удержал на месте, хотя никто и не видит, что меня нечто пугает в этом уже моем Альтенбаумбурге. Холод прополз вдоль спины, стал ощутимее, начал вгрызаться в позвоночник.

Я огляделся быстро, на всякий случай ухватил меч и встал в боевую стойку. Уже не холод, а лютый мороз сыпанул по коже, разом проник в плоть. Резко заломили зубы, словно хватил колодезной воды в жаркий день.

Все чувства кричат, что приближается огромное и страшное, как чудовищная волна цунами, что сметает все с лица земли. Я стиснул кулаки и напрягся, не зная, чему противостоять, куда броситься, как избегнуть, куда спрятаться…

Страшный холод межзвездных просторов налетел со скоростью урагана, ударил, смял, проморозил внутренности и мгновенно исчез, оставив тянущее ощущение свершившейся беды.

Я вздрогнул, обнаружив, что луна внезапно оказалась на другом краю неба, словно я простоял вот так бездумно у окна несколько часов. Но эта луна втрое крупнее, почти красная, пятна морей глубже и темнее, а весь диск затянут полупрозрачной пеленой, словно там свирепствуют неистовые бури.

Резкий тонкий крик заставил повернуть голову. Вместо гнезда под козырьком башни, где птенцы ласточки едва не выпадали через борт, сейчас нечто массивное, утыканное камешками. А сверху выглядывают тонкие змеиные головы. Я сперва решил, что змея сожрала птенцов, но на фоне звезд мелькнула быстрая тень, нечто крылатое размером с кошку спланировало на гнездо. В пасти прилетевшего что-то трепыхается, зверь начал рвать добычу на куски и совать в жадно раскрытые пасти с мелкими зубками.

Содрогнувшись, я поспешно перевел взгляд на здание напротив. Крыша как грязный воск на жарком солнце, что быстро теряет форму и оплывает. Непонятно. С холодком в сердце сообразил, что крыша не просела вовсе, напротив – стала выше и шире, а грязные потеки – это вовсе не измененные камни стен, а нечто упавшее сверху, как грязный снег, что налип и обезобразил…

Торопливо огляделся, но нет, не снег. Это, скорее, странная грязь, неизвестно откуда взявшаяся, но все-таки сверху, потому что потеки все еще сползают, обезображивая стены, закрывая проемы окон, залепляя барельефы и даже колонны.

Я ощутил оторопь, при наступлении ночи любое место преображается, становится таинственным и загадочным, и оказываешься словно бы в другом мире, но именно «словно бы», а на самом деле очертания все те же, и если зажечь свет…

Пальцы, подчиняясь мелькнувшей мысли, щелкнули, вызывая шарик света. Я замер. В круге света прямо передо мной на стене каменные барельефы медленно меняют очертания, словно их лепят из пластилина незримые пальцы. Вздыбленный лев с косматой гривой превратился в отвратительного ящера, утыканного тупыми, но частыми шипами, две пантеры стали горгульями, а роскошный гобелен на полстены медленно потек, как тяжелая слизь, на полдороге застыл отвратительными наплывами, а на полу образовалась матово блестящая твердая гадость, словно из грязного льда.

Я выглянул в коридор. Никого. Вдали послышались шаги, голоса. Я прижался к стене, торопливо перетек в личину исчезника. В полосе лунного света показались две фигуры в бесформенных балахонах, скрывающих очертания, ну хоть не что-то четвероногое. Я ощутил минутное облегчение, пока не вспомнил, что на свете нет более жестокого и беспощадного зверя, чем двуногие.

Донесся холодный злой голос, снова на чужом языке, но я понял отчетливо:

– …и что их задерживает?

– Еще не доставили триггенов, – ответил другой голос, слова звучат странно, словно говорящий сам не человек, а что-то вроде триггена, – но первая партия уже…

– Поторопите, – сказал первый. – Приказано начинать…

– Наконец то…

– Не рано?

– Мы готовились долго…

Они удалились, голоса затихли, я не дослушал, что именно приказано, но предчувствие бубнило, что ничего хорошего ждать не стоит. Я потихонечку пошел вдоль стены, держась тени и перебегая от одной ниши к другой, только убедившись, что никто не видит и не чует… вроде бы.

Вместо изящной светлой двери, через которую меня сюда пропустил Кемпбелл, сейчас почти ворота, настолько проем стал высоким и широким. Обе створки теперь целиком из покрытого ржавчиной металла. Я осторожно толкнул, не поддались, а когда навалился плечом, пошли в стороны медленно и неохотно.

Я проскользнул в щель, дверь закрылась с мягким чмокающим звуком, словно впечаталась в мокрую глину. Зал удлинился, стал выше, под сводами зловещая тьма, а в самом конце цветной витраж на всю стену. Я заспешил к нему, что-то знакомое, но странный холодок проникал под кожу с каждым шагом, а когда приблизился и смог разглядеть детали, сердце сжала холодная рука.

Более отвратительной и глумливой гадости я не видел и не мог вообразить, что она может быть. Некто с огромным талантом, размахом и сладострастием изобразил самые изощренные пытки, издевательства и унижения, которым подвергают людей, а над всем этим поместил искаженные морды ухмыляющихся чудовищ, в которых без труда можно узнать отцов церкви…

Холод сковал мое тело, я заставил ноги сделать шаг назад, еще и еще, наконец замороженная грудь сумела сделать вздох, я едва не закашлялся: несмотря на холод, здесь все пропитано миазмами гниения, разложения, смрад забивает дыхание…

Удивляясь, как не услышал всего раньше, заторопился прочь, снова зал, такой же оскорбительно огромный, пустой, стены голые, блестит либо камень, либо плесень, дважды проплыли неслышно фигуры в балахонах…

Нагая женщина, безобразно толстая, со свисающими до колен грудями и животом, выплыла из стены, но настолько закутанная в собственные пышные волосы, что ничего и не разглядеть, кроме призрачных, почти незримых ног. Я уставился на нее обалдело, она заметила мой взгляд, кокетливо улыбнулась, коровища, стрельнула глазками и, пройдя коридор наискось, ушла в противоположную стену, словно слон в камыши.

Сердце устало колотиться, я чувствовал такое опустошение, что вот сейчас бери да тащи на жертвенный камень, слова не скажу. На подгибающихся ногах осторожно подошел к единственному окну такой уродливой формы, словно делал его сумасшедший.

Далекий темный край земли почему то искрится, словно кромка чистейшего льда под лучами солнца. Я настороженно замер, там поднимается нечто непонятное, вершина блистающего холодом холма, очень пологого и ровного. Поднимается достаточно быстро, чтобы я таращил глаза и все время говорил себе, что этого не может быть, это дико, это невероятно…

Холм продолжал подниматься, уже не холм, я с холодком во всем теле понимал, что это мертвенно бледная луна, еще одна, вторая, но чувства отказываются принять такую дикость, чересчур огромна, на полнеба, отчетливо вижу горные хребты и горы, впадины, глубокие трещины, кратеры, то ли погасшие вулканы, то ли следы от исполинских метеоритов…

Чудовищный давно угасший мир продолжал подниматься, я отчетливо видел, как медленно сдвигаются горы, а трещины становятся шире и глубже, облако пыли уже закрыло северный край…

Небо на востоке начало медленно светлеть. Громко и торжественно прокричал петух. Я торопливо оглянулся. Из груди вырвался вздох облегчения, ноги в коленях подломились, я опустился на ближайшую лавку и долго отсапывался.

Мир вокруг прежний, каким я застал его по приезде. На барельефе вздыбленный лев с косматой гривой, две пантеры, роскошный гобелен на месте, а на нем тщательно выполненные сцены охоты благородных рыцарей на благородных оленей. С балок свисают пурпурные полотнища, уже без гербов герцога Хорнельдона, но пока еще без моих, такая замена требует времени.

Отдышавшись, я выпрямился, выпятил нижнюю челюсть красиво и надменно, я должен всегда выглядеть несокрушимым, иначе все рухнет, пошел к дверям, постоянно проверяя себя, как иду, как ставлю ноги. В зеркало смотреть не решился, вышел в коридор и почти сразу услышал снизу веселый рев множества голосов.

Рыцари недружно, но с энтузиазмом орут походную про дракона и украденную им юную деву.

Когда я шел на песню, слуги вкатили в зал бочонок с вином, явно так проще, чем бегать с кувшинами. Я вошел с благостной улыбкой, помахал рукой в общем приветствии. Граф Гатер все еще возле моего кресла, глаза блестят весело и счастливо, но рожа раскраснелась и начинает обвисать, пояс расстегнут, а на столе перед ним ограда из обгрызенных костей.

Я опустился в свое кресло трон, поинтересовался с ходу:

– Дорогой граф, а что было на месте этого Альтенбаумбурга раньше?

Он посмотрел с удивлением и некоторой опаской.

– Сэр… он и был.

– А еще раньше?

Он подумал, предположил:

– Наверное, пустое место?

Я покачал головой.

– Лучше бы пустое. Но я видел нечто иное.

Он спросил заинтересованно, без всякой настороженности:

– А что вы видели?

– Замок, – ответил я, – примерно этого же размера… или побольше, я не выходил наружу. Но черный и… весь как будто-только что поднялся из зловонного болота. Весь в грязи…

Я прервал себя на полуслове. Его лицо медленно бледнело, потом и вовсе стало синим, словно невидимая рука сжала горло и не дает дышать.

– Ваша светлость, – прохрипел он задушенно, – если вы это видели…

– Да?

– Вам предначертано умереть…

– Вот прямо сейчас?

Он судорожно кивнул:

– Да. Никто не проживет и суток, если увидит…

Я осведомился:

– И что, всем обитателям этого замка показывается такое? Перед их смертью?

Он потряс головой.

– Нет-нет!.. Только в особых случаях. Это видение насылают…

Я прервал:

– Сэр Генрих, это не было видением. Я там был.

– Это видение, – возразил он шепотом. – Ужасное… О нем-даже нет в летописях, а только слухи, один ужаснее другого.

– Ну что ж, – сказал я, – видение очень уж отчетливое. Если еще раз привидится, постараюсь что-то спереть в доказательство.

Он отшатнулся в ужасе.

– Ваша светлость!

– А что, – спросил я, – воровать нехорошо? Если у противника, то не воровство, а трофей. Постараюсь еще и зарезать кого-нибудь, чтоб уж совсем по честному.

Дата добавления: 2015-08-18