Путь спасения

Существует только одно прирожденное заблуждение, и состоит оно в том,будто мы живем для того, чтобы быть счастливыми. Оно прирождено нам потому,что совпадает с самым нашим бытием, и все наше существо, это - только егопарафраза, и даже тело наше, это - его монограмма: ведь мы не что иное, кактолько воля к жизни; а последовательное удовлетворение всяческих нашихжеланий - это и есть то, что мыслится в понятии счастия. Покуда мы будем коснеть в этом прирожденном заблуждении, покуда иоптимистические догматы будут еще укреплять его, до тех пор мир будет намказаться исполненным противоречий. Ибо на каждом шагу, как в великом, так ив малом, все учит нас, что мир и жизнь совсем не приспособлены к тому, чтобыдарить нам счастливое существование. Если человек, неспособный к мысли,чувствует в мире только муки действительности, то для человека мыслящего креальным страданиям присоединяется еще теоретическое недоумение, - почемумир и жизнь, коль скоро они существуют для того, чтобы мы были в нихсчастливы, так дурно отвечают своей цели? До поры до времени это недоумениеразрешается глубокими вздохами: "Ах, почему в подлунном мире так многольется слез?" и т.п. Но всегда за этим наступают тревожные сомнения в самыхпредпосылках нашего предвзятого оптимистического догматизма. При этом,конечно, иной попытается возложить вину своего индивидуальногонеблагополучия то на обстоятельства, то на других людей, то на собственнуюнезадачливость или неумелость; можно думать и так, что все эти причинысоединились вместе, - но все это нисколько не изменяет того факта, чтонастоящая цель жизни, коль скоро она, по нашему мнению, состоит в счастии,не осуществилась. И мысль об этом, в особенности когда жизнь склоняется ужек закату, часто действует на нас угнетающим образом; вот отчего почти всестареющие лица носят отпечаток того, что по-английски называется разочарованностью. Нои, кроме того, каждый день нашей жизни уже и раньше учил нас, что радости инаслаждения, если они и достаются нам на долю, все-таки сами по себе имеютобманчивый характер, не сдерживают своих обещаний, не дают удовлетворениясердцу и в конце концов отравляются теми невзгодами, которые из нихвозникают, - между тем как страдания и печали оказываются вполне реальными ичасто превосходят все наши ожидания. Таким образом, несомненно, - все вжизни приспособлено к тому, чтобы вывести нас из прирожденного заблуждения,о котором я говорил выше, и убедить нас в том, что цель нашего бытия вовсене счастие. Напротив, если ближе и беспристрастно присмотреться к жизни, тоона покажется нам как бы нарочито приноровленной к тому, чтобы мы не моглисебя чувствовать в ней счастливыми; дело в том, что по всему своемухарактеру жизнь представляет собою нечто такое, к чему мы не должнычувствовать склонности, к чему у нас должна быть отбита охота и от чего мыдолжны отрешиться, как от заблуждения, для того чтобы сердце наше исцелилосьот стремления к радости и даже к самой жизни, для того чтобы оно отвернулосьот мира. В этом смысле правильнее было бы видеть цель жизни в нашемстрадании, а не в нашем счастии. В самом деле: соображения, которые япредложил в конце предыдущей главы, показали, что чем больше человекстрадает, тем скорее достигает он истинной цели жизни, и чем счастливее онживет, тем дальше от него эта цель. Это подтверждает даже заключениепоследнего письма Сенеки: "Ты тогда обретешь свое благо, когда поймешь, чтосамые несчастные, это - счастливые"; бесспорно, эти слова заставляютпредполагать влияние христианства. Своеобразное действие трагедии тоже, всущности, зиждется на том, что она колеблет указанное прирожденноезаблуждение, наглядно воплощая в великом и разительном примере тщетучеловеческих стремлений и ничтожество всей жизни и этим раскрываяглубочайший смысл бытия; вот почему трагедию и считают самым возвышеннымродом поэзии. И вот почему, кто тем или другим путем исцелился от этого априорно прирожденного нам заблуждения, от этого первейшего обмананашего бытия, - тот скоро увидит все в другом свете, и мир тогда будетзвучать в унисон если не с его желаниями, то с его мыслью. Всякие невзгоды,как бы велики и разнообразны они не были, хотя и будут доставлять емустрадания, но уже не будут удивлять его, так как он раз навсегда убедится,что именно скорби и страдания ведут к истинной цели жизни, - к тому, чтобыволя отвернулась от нее. И что бы с ним ни случилось, это сознание придастему удивительное спокойствие, подобное тому, с каким больной, выдержавшиймучительное и долгое лечение, переносит болезненность последнего - какпризнак его действительности. Все человеческое бытие достаточно ясно говорит, что страдание - вотистинный удел человека. Жизнь глубоко объята страданием и не может избытьего; наше вступление в нее сопровождается словами об этом, в существе своемона всегда протекает трагически, и особенно трагичен ее конец. Нельзя невидеть в этом отпечатка преднамеренности. Обыкновенно судьба радикальнымобразом пересекает человеку путь в главной точке, к которой тяготеют все егожелания и стремления, и жизнь его получает тогда характер трагический,который может освободить его от жажды бытия, воплощаемой в каждоминдивидуальном существовании, и привести его к тому, чтобы он расстался сжизнью и в разлуке не испытал тоски по ней и по ее радостям. Страдание - этопоистине тот очистительный процесс, который один в большинстве случаевосвящает человека, т.е. отклоняет его от ложного пути веления жизни. Вотпочему в назидательных христианских книгах так часто говорится оспасительной силе креста и страданий, и вообще очень знаменательно и верно,что символом христианской религии является крест - орудие страдания, а недействия. Даже и Когелет, еще еврей по духу, но глубокий философ, правильносказал: "Сетование лучше смеха; потому что при печали лица сердце делаетсялучше" (7,4). Под именем "второго пути" я охарактеризовал страдание какнекоторого рода суррогат добродетели и святости, но здесь я должен сказатьрешительное слово: по зрелом обсуждении, наше спасение и искупление больше лежит в том,что мы терпим, нежели в том, что мы делаем. Именно в этом смысле прекрасноговорит Ламартин, обращаясь к страданию, в своем "Гимне скорби": "Я верю, тыпосещаешь меня как любимца небес, потому что ты не перестаешь орошать глазамои слезами. Что ж? Я принимаю их, твоих посланниц; во благо будут мне твоигорести, и муки твои будут мне в радость. Я чувствую, что в тебе неоспориможивет какая-то божественная добродетель взамен моей добродетели; я чувствую,что ты не смерть души, а жизнь ее, что твоя рука, нанося удары, исцеляет иживотворит". Если таким образом уже страдания заключают в себе столько освящающейсилы, то последняя в еще большей степени присуща смерти, которой мы боимсяпревыше всяких страданий. Вот почему всякий усопший вызывает у нас чувствоблагоговения, родственное тому, какое мы испытываем перед великимстраданием; смерть каждого человека до известной степени представляет внаших глазах какой-то апофеоз и канонизацию, и оттого мы не без глубокогоблагоговения смотрим на труп хотя бы самого незначительного человека, идаже, как ни странно звучит это замечание в данном контексте, военный караулотдает честь всякому покойнику. Смерть, бесспорно, является настоящей цельюжизни, и в то мгновение, когда смерть приходит, свершается все то, к чему втечение всей своей жизни мы только готовились и приступали. Смерть - этоконечный вывод, резюме жизни, ее итог, который сразу объединяет в одно целоевсе частичные и разрозненные уроки жизни и говорит нам, что все нашистремления, воплощением которых была жизнь, - что все эти стремления былинапрасны, суетны и противоречивы и что в отрешении от них заключаетсяспасение. Как медленное прозябание растения, взятое в целом, относится кплоду, который сразу дает сторицей то, что это прозябание давало постепеннои по частям, - так жизнь с ее препонами, обманутыми надеждами,неосуществленными стремлениями и вечным страданием относится к смерти,которая одним ударом разрушает все, все, чего хотел человек, и таким образом увенчивает то назидание, которое давала ему жизнь. Завершенный путьжизни, на который человек оглядывается в минуту смерти, оказывает на всюволю, объективирующуюся в этой гибнущей индивидуальности, такое действие,которое аналогично тому, какое производит известный мотив на поступкичеловека: именно этот ретроспективный взгляд на пройденный путь дает воленовое направление, которое и является моральным и существенным результатомжизни. Именно потому, что при внезапной смерти невозможно оглянуться назад,церковь и усматривает в ней несчастие, - и надо молиться об избавлении отнего. Так как и этот ретроспективный обзор жизни, и ясное предвидениесмерти, как обусловленные разумом, возможны только в человеке, а не вживотном, и столько человек поэтому действительно осушает кубок смерти, точеловечество и являет собою единственную ступень, на которой воля можетотринуть себя и совершенно уклониться от жизни. Воле, которая себя неотрицает, каждое рождение дает новый и особый интеллект, пока наконец она непознает истинного характера жизни и вследствие этого не перестанет еежелать. При естественном течении жизни умирание тела в старости идет навстречуумиранию воли. Жажда наслаждений легко исчезает вместе со способностью кпоследним. Импульс самых страстных желаний, фокус воли - половой инстинкт,угасает первым, и вследствие этого человек погружается в такое состояние,которое похоже на то состояние невинности, в каком он пребывал до развитияполовой системы. Те иллюзии, которые представляли всякую химеру в высшейстепени желанным благом, исчезают, и на их место становится сознаниесуетности всех земных благ. Себялюбие вытесняется любовью к детям, и в силуэтого человек начинает уже больше жить в чужом я, нежели в собственном,которое вскоре перестанет существовать. Такой процесс, по крайней мере, -наиболее желательный: он представляет собою эвтаназию воли. В надежде на неебрахманам предписывается, когда минет лучшая пора жизни, броситьсобственность и семью и вести отшельническую жизнь (Мену, том VI). Если же,наобо- рот, жажда наслаждений переживает способность к ним и человек горюет отом, что его миновали те или другие радости жизни, - вместо того чтобыпрозреть в пустоту и суетность всех радостей; и если на место объектов такихжеланий, способность к которым погасла, становится отвлеченный представительвсех этих объектов, деньги, и возбуждает ныне те самые бурные страсти, какиенекогда, более извинительным образом, загорались в человеке от предметовреального наслаждения; если, значит, со смертельными чувствами человек внеиссякаемой жажде устремляется на бездушный, но одинаково-неиссякаемыйпредмет; если таким же точно образом существование в чужом мнении заменяетсобою существование и деятельность в реальном мире и пробуждает одинаковыестрасти, - то в этой скупости или честолюбии воля вздымается и как быобращается в пары и этим она бежит в свое последнее укрепление, где толькосмерти еще остается повести на нее свою атаку. Цель бытия оказываетсянедостигнутой. Все эти соображения лучше уясняют описанный в предыдущей главе, подименем второго пути, тот процесс очищения, переворота воли и искупления,который создают страдания жизни и который, бесспорно, совершается наиболеечасто. Ибо это - путь грешников, каковы мы все. Другой путь, который ведеттуда же через одно только сознание и вслед за тем усвоение страданий всегомира, этот другой путь - узкая тропа избранных, святых, и оттого онпредставляет собою редкое исключение. Помимо первой дороги, для большинствалюдей не было бы поэтому никакой надежды на спасение. И тем не менее мывсячески упираемся, не хотим вступить на эту дорогу; наоборот, мы прилагаемвсе усилия к тому, чтобы приготовить себе обеспеченное и приятноесуществование, и таким образом все крепче и крепче приковываем свою волю кжизни. Совсем иначе поступают аскеты: имея в виду свое истинное и конечноеблаго, они намеренно делают свою жизнь возможно более скудной, суровой ибезрадостной. Но судьба и течение вещей заботятся о нас лучше, нежели мысами: они повсюду разрушают наши приспособления к беспечальной жизни, всянелепость и немысли- мость которой достаточно видна уже из того, что жизнь коротка,ненадежна, пуста и завершается горестной смертью; да, судьба сыплет тернииза терниями на наш путь и везде ниспосылает нам спасительное страдание, этупанацею наших скорбей. Поистине, если наша жизнь имеет такой странный идвусмысленный характер, то - это потому, что в ней постоянно перекрещиваютсядва диаметрально-противоположные основные стремления: это, во-первых, -стремление индивидуальной воли, направленное к химерическому счастию вэфемерной, призрачной, обманчивой жизни, где по отношению к прошлому счастиеи несчастие безразлично, а настоящее в каждый миг обращается в прошлое; это,во-вторых, - стремление судьбы, достаточно явно направленное к разрушениюнашего счастия, а через это и к умерщвлению нашей воли и к освобождению ееот той иллюзии, которая держит нас в оковах этого мира. Ходячее, в особенности протестантское воззрение, что цель жизнизаключается единственно и непосредственно в нравственных добродетелях, т.е.в соблюдении справедливости и человеколюбия, - воззрение обнаруживает своюнесостоятельность уже из того одного, что среди людей так мало, так обидномало действительной и чистой нравственности. Я уже не говорю о высокойдоблести, благородстве, великодушии и самопожертвовании, - их вряд ли можновстретить где-нибудь в другом месте, кроме театра и романа: нет, я говорютолько о тех добродетелях, которые вменяются каждому в обязанность. Ктостар, пусть припомнит всех, с кем приходилось ему в жизни иметь дело: многоли встречал он людей, действительно и поистине честных? Не было липодавляющее большинство людей, говоря начистоту, прямой противоположностьючести, хотя они и бесстыдно возмущались при малейшем подозрении внеблагородстве или только неправдивости? Разве низменное своекорыстие,безграничная жадность к деньгам, замаскированное плутовство, ядовитаязависть и дьявольское злорадство, - разве все это не царило так повсеместно,что малейшее исключение из этого правила возбуждало удивление? Ичеловеколюбие, - разве не в крайне редких случаях простиралось оно дальше того, что люди уделяли другим нечтовесьма несущественное, а в его отсутствие никогда незаметное? Так неужели встоль чрезвычайно редких и слабых следах нравственности заключается вся цельсуществования? Если же эту цель полагать в совершенном перерождении нашегосущества (дающего упомянутые дурные плоды), - перерождении, которое служитрезультатом страданий, то весь процесс жизни получает известный смысл иначинает соответствовать фактическому положению вещей. Жизнь представляетсятогда как процесс очищения, и очищающей кислотою является страдание. Когдапроцесс этот совершится, то предшествовавшие ему безнравственность и злобаостаются в виде шлаков и наступает то, о чем говорят "Веды": "Распадаютсяузы сердца, разрешаются все сомнения и исчезают все заботы".

Дата добавления: 2015-08-18