Глава 1. Манхэттен, девятое ноября 1999 года, вторник

Манхэттен, девятое ноября 1999 года, вторник. Прохладное ясное утро. Доктор Стэнли Шэнд — дважды разведенный, в прошлом дантист, ныне на пенсии — выходит из квартиры на Амстердам-авеню для ежедневного моциона.

По Восемьдесят девятой улице он шествует скорым шагом, бодро посверкивая глазами и гордо вскинув голову в клетчатой каскетке. Избыток энергии имеет две причины: отменное здоровье бывшего дантиста, а также наличие великой тайны в его душе.

Эта упоительная тайна греет лучше любого шарфа.

На протяжении последних тридцати трех лет доктор Стэнли Шэнд был сопричастен развитию неких событий, воистину эпохальных, космических по своему масштабу. Теперь, за два месяца до финала, когда наконец явится долгожданный плод, он остается единственным живым соучастником Свершения.

Сейчас он, сама бодрость и довольство, весело семенит все дальше и дальше от своего дома.

И вот перекресток Бродвея и Семьдесят четвертой улицы.

Где какой-то таксист не справляется с управлением — машина вылетает на полной скорости на тротуар и буквально размазывает по стене ближайшего дома зазевавшегося доктора Шэнда.

Который умирает мгновенно, даже ахнуть не успев.

И точнехонько в тот же самый момент, когда в его глазах навеки гаснет свет, то есть в одиннадцать ноль три плюс сколько-то секунд, в частной лечебнице Халси-Бодейн в городке Аппер-Монклер, штат Нью-Джерси, глаза пациентки палаты номер 215 открываются.

Внезапно поднимаются веки, что были неизменно сомкнуты с незапамятных для нынешнего персонала времен — с тысяча девятьсот семьдесят какого-то года.

Свидетелем этого события оказывается тощая и морщинистая чернокожая массажистка. Она занята тем, что со скучающе-отрешенным видом растирает правую руку неподвижной пациентки — женщины, которая пролежала в коме больше двадцати лет.

Негритянка выказывает завидное присутствие духа.

Заметив, что больная смотрит на нее, она лишь на полсекундочки округляет глаза, делает глубокий вдох — и как ни в чем не бывало продолжает массаж.

— Привет, голубушка, — ласково произносит она. — Рада, что вы снова с нами.

На ее груди слева — прямоугольник с именем «Кларис». Чуть выше — большой белый кругляш: слева и справа на нем черные буквы «Я» и «Энди», а посередине — красное сердечко. Очевидно, это должно обозначать «Я люблю Энди».

Белозубо улыбнувшись, массажистка неторопливо кладет руку больной на простыню, не спеша встает и нажимает на панели рядом с кроватью кнопку срочного вызова дежурной медсестры.

Исхудалая и бледная пациентка — на вид ей добрых пятьдесят лет — пустым взглядом таращится в потолок. Ее поджатые губы, на которых поблескивает слюна, нервно подергиваются. Мало-помалу копна седеющих золотисто-каштановых волос, аккуратно уложенных чьей-то чужой рукой, медленно поворачивается в сторону негритянки. В голубых глазах немая мольба.

— Ну, ну, голубушка, теперь у вас все будет хорошо! — торопливо произносит Кларис, снова и снова давя на кнопку. — Не волнуйтесь, самое худшее позади. Теперь вы быстро пойдете на поправку. Я сейчас приведу доктора. Не переживайте, я мигом вернусь!

Пациентка провожает негритянку тоскливым взглядом.

— Тиффани! Да сними ты эти долбаные наушники — до тебя не дозвонишься, черт бы тебя побрал! Немедленно тащи сюда Аткинсона! Двести пятнадцатая открыла глаза! Она проснулась! Двести пятнадцатая проснулась!

Господи, да что же случилось?

Последнее, что она помнит: вечер, около семи. Они с Энди в спальне. Он смотрит телевизор, растянувшись на напольном ковре в нескольких футах от нее; она за столом у окна, стараясь не отвлекаться на телевизионную болтовню и посторонние звуки с улицы, выстукивает на машинке письмо домой — касательно переезда в Сан-Франциско.

По соседству, у Минни и Романа, Кукла и Олли и вся нечистая колдовская свора громко тянут какой-то нудный речитатив — быть может, бурю накликают.

И вдруг — бац! она в залитой солнцем больничной палате: в одной руке торчит капельница, а другую массирует негритянка в светло-зеленом халате.

А Энди — он тоже пострадал? О, ради всего святого, только не это!

Но что же с ней все-таки приключилось?

Какого несчастья, какой катастрофы она жертва? Почему она ничего не помнит?

Она снова высунула кончик языка и медленно облизала губы, смазанные чем-то жирным. Сколько же она пробыла в забытьи? День, два?.. Ничего, абсолютно ничего не болело. Однако не было силы даже пальцем пошевелить.

Когда она пыталась откашляться и что-то произнести, в палату влетела знакомая негритянка-массажистка и с порога выпалила:

— Доктор уже на подходе. Лежите спокойно. Розмари едва слышно прошептала:

— Мо… мой сын… здесь?

— Нет, только вы, — сказала массажистка. Чернокожая женщина проворно спрятала оголенную правую руку Розмари под одеяло и отбежала к изножью кровати. Возбужденно воскликнула, пожирая глазами «воскресшую»:

— Силы небесные! Она еще и говорит! Вот уж не ждали! Слава Иисусу!

Розмари слабым голосом спросила:

— А что со мной случилось?

— Никто того не знает, золотая моя! Вы — клац! — и отключились. А как, почему — и не спрашивайте!

— Как давно?..

Кларис растерянно потупилась. Она вернулась к изголовью и начала суетливо поправлять одеяло на плечах Розмари.

— Как давно — я точно не знаю. Меня здесь не было, когда вы появились. Вы уж у доктора спросите.

Негритянка ласково и застенчиво улыбнулась. Глядя на круглый значок «Я люблю Энди», Розмари ответно улыбнулась и сказала:

— Моего сына зовут Энди. А сердечко у вас на значке означает любовь, не правда ли?

— Ну да, — отозвалась Кларис. Ткнув черным пальцем в белый кружок на груди, она добавила:

— Это значит: «Я люблю Энди». Такие штуковины производят уже много… — Она осеклась и быстро поправилась:

— Я хочу сказать, уже некоторое время. Самые разные. Например, я люблю Нью-Йорк. Или еще чего-нибудь.

— Очень мило, — сказала Розмари. — Никогда не видела такого раньше.

В дверном проеме появились чьи-то головы. Но тут же между любознательными старушками-больными решительно протиснулся крупный мужчина в белом халате, рыжеволосый и рыжебородый.

Пока он плотно закрывал за собой дверь, Кларис почтительно ретировалась от кровати в сторону окна.

— Она разговаривает! Она вертит головой! — возбужденно сообщила массажистка доктору, который направился к больной, раздвигая рыжие заросли на лице широкой улыбкой.

— Здравствуйте, мисс Фаунтин, — сказал он, кладя на стул медицинский саквояжик и черную кожаную папку. — Я доктор Аткинсон. — Теплыми пальцами он взял руку Розмари и, поглядывая на свои наручные часы, начал считать пульс, рассеянно и добродушно приговаривая при этом:

— Какая приятная новость! Весьма приятная новость!

— Что со мной приключилось? — спросила Розмари. — Как долго я здесь нахожусь?

— Погодите, сейчас, — сказал бородач, целиком сосредоточиваясь на часах.

Розмари подумалось, что доктор лишь ненамного старше нее — очевидно, ему лет тридцать пять.

С шеи у него свисал, словно хромовый галстук, какой-то ультрамодерновый стетоскоп. Напевом лацкане халата был прямоугольник с надписью «Д-р Аткинсон», а на правом — знакомый кружок «Я люблю Энди».

Кто этот Энди, в которого они тут повально влюблены? Врач? Пациент-любимчик? До выписки надо бы раздобыть и себе такой же значок.

Тем временем доктор Аткинсон отпустил ее руку и ясноглазо улыбнулся.

— Замечательно, — сказал он. — Пока что нахожу все в порядке. Можно только диву даваться… Позвольте мне еще минутку-другую потерзать вас осмотром. Хочу окончательно убедиться, что вы не покинете нас опять. А затем я поведаю вам все то, что нам известно. Ощущаете где-нибудь боль?

— Нет, — коротко отозвалась Розмари.

— Отлично. Расслабьтесь, пожалуйста. Я знаю, это непросто, но вы постарайтесь.

Да, расслабиться сейчас — совсем непросто… Он сказал: все то, что нам известно. Стало быть, есть то, что им неведомо… Достаточно того, что он обратился к ней так странно — мисс Фаунтин.

Покуда Аткинсон деловито осматривал ее — выслушивал сердце, заглядывал в зрачки и в уши и измерял кровяное давление, у Розмари где-то под ложечкой разрастался ледяной ком ужаса.

Так значит, она тут больше двух дней. Теперь она в этом не сомневалась.

Тогда сколько? Две недели? Они заколдовали ее — Минни, и Роман, и прочие ведьмы. Их нудное пение на самом деле было заклинанием, направленным против нее! Они проведали о том, что она собирается увезти Энди за три тысячи миль от них и что даже куплены билеты на самолет.

Розмари помнила: во время ее беременности эта шайка точно так же расправилась с ее давним другом Хатчем. Они наложили на него страшное заклятие, потому что опасались его эрудиции в области ведовства и серьезного отношения к любой чертовщине: он вполне мог разгадать, что именно они сотворили с Розмари и чьего ребенка она носит под сердцем.

Бедняжка Хатч по совершенно необъяснимой причине внезапно впал в кому на три или четыре месяца — и умер, так и не придя в сознание. Стало быть, ей еще здорово повезло, что она вообще пробудилась.

Но что с Энди?

Ведь все то время, что она в больнице, мальчик пребывает в их безраздельной власти.

И они спокойно вскармливают и растят в его душе именно то, о чем Розмари и думать не хотелось!

— Будь они прокляты! — вырвалось из груди. К счастью, Розмари произнесла это сквозь зубы, и доктор не разобрал слов.

— Простите, что вы сказали? — спросил Аткинсон.

Закончив осмотр, он придвинул стул поближе к кровати и сел, так что его рыжая голова оказалась совсем близко от ее лица.

— Так сколько же я здесь нахожусь? — упрямо повторила Розмари. — Несколько недель? Или несколько месяцев?

— Мисс Фаунтин…

— Моя фамилия Рейли. Розмари Рейли! Рыжая голова отодвинулась. Аткинсон заглядывал в свою черную кожаную папку.

— Не тяните, скажите мне все! — в меру своих слабых сил воскликнула Розмари. — У меня шестилетний сын. Он остался с людьми, которым я… ну, не слишком-то доверяю.

Справляясь с каким-то документом в папке, Аткинсон сказал:

— Вас привезли сюда мистер и миссис Кларенс Фаунтин. С их слов вы записаны как Розмари Фаунтин, их внучка.

— Фаунтины как раз и относятся к тем людям, которым я категорически не доверяю, — сказала Розмари. — Скажу больше: я здесь именно из-за них! Это как раз они ввели меня в состояние комы! Наверняка я лежу здесь с диагнозом «неизвестно чем мотивированная кома».

— Да, что-то в этом роде. Однако любая кома, в сущности…

— Мне отлично известно, что именно со мной сделали! — взволнованно перебила врача Розмари. Она даже попыталась приподняться на локте — и тут же упала обратно на подушку. Невзирая на быструю просьбу не двигаться и руки Аткинсона, которые норовили вернуть ее в горизонтальное положение, она возобновила попытку приподняться. На сей раз у нее получилось. Опираясь на оба локтя и глядя рыжему доктору прямо в глаза, она повторила:

— Мне отлично известно, что именно со мной сделали! Но я не стану вам рассказывать — по опыту я знаю, что вы сочтете меня сумасшедшей! А я в своем уме. И буду вам весьма признательна, если вы наконец скажете мне, как долго я пролежала у вас, где находится ваше заведение и когда я смогу покинуть его и вернуться домой!

Доктор Аткинсон откинулся на спинку стула. Вперив в пациентку задумчиво-серьезный, почти угрюмый взгляд, он произнес с расстановкой:

— Это частная лечебница. Вы в Аппер-Монклер, штат Нью-Джерси.

— Частная лечебница? — ошарашенно переспросила она.

Аткинсон солидно кивнул:

— Лечебница Халси-Бодейн. Мы специализируемся на пациентах, за которыми нужен долговременный уход.

Розмари не сводила с него пытливого взгляда:

— Какой сегодня день?

— Вторник. Девятое ноября.

— Ноября? Вы шутите! Вчера вечером был май… Ах ты Господи…

Она рухнула обратно на подушку и в бессильном отчаянии уставилась в потолок, прикрывая ладонями трясущиеся губы. Из глаз полились слезы. Май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь — шесть месяцев! Целых шесть месяцев украдено из ее жизни! И Энди находится в непотребных руках на протяжении ста восьмидесяти дней!

Смигивая слезы, боковым зрением она видела, что рыжий Аткинсон сидит все в той же позе и насупленно взирает на нее — далекий, сосредоточенный, чужой.

Розмари отняла руки от губ и внезапно заинтересовалась ими.

Ее поразило состояние кожи — сухая, лишенная упругости, какая-то старческая… А вот буроватое пятнышко, еще одно и еще…

Она ошалело вертела запястьями совсем близко от глаз, испуганно щупала одну руку другой.

— Вы пробыли здесь долго, очень долго, — сказал Аткинсон.

Теперь он придвинулся ближе, взял ее правую руку, чуть сжал ее — и оставил в своей ладони.

Кларис, стоявшая с другой стороны кровати, ласково завладела ее левой рукой.

А Розмари молча, с искаженным лицом и дрожащим подбородком, истерично водила широко открытыми глазами направо-налево. Ее стремительный взгляд, казалось, снова и снова упруго отскакивал от двух непроницаемых лиц — одного белого, холеного, в рамке рыжей бороды, и другого, морщинистого, черного.

— Дать вам успокоительного? — спросил доктор. — Чтобы вы заснули.

Розмари содрогнулась и замотала головой:

— Спать? Я наспалась на всю оставшуюся жизнь. Мне теперь впору вообще никогда не спать! Сколько мне лет? Какой сейчас год?

Доктор Аткинсон тяжело сглотнул. Несмотря на то что ей он казался далеким и чужим, в его глазах внезапно блеснули слезы.

— Сейчас 1999 год.

Она молча тупо смотрела на него.

Он подкрепил свое сообщение печальным нырком бороды.

Кларис, закусив верхнюю губу и борясь с комом в горле, подтвердила слова доктора длинной серией мелких кивков.

— Вас привезли сюда в сентябре 1972 года, — продолжил Аткинсон, проворным жестом смахивая слезу. — То есть чуть больше двадцати семи лет назад. До этого вы провели четыре месяца в нью-йоркской больнице. Кто бы ни были эти Фаунтины, которым вы так мало доверяете, но именно они создали доверительный фонд для оплаты вашего содержания в лечебнице.

Розмари закрыла глаза и безмолвно в тоске затрясла головой, лежащей на подушке. Невозможно! Невероятно! Немыслимо! Эта нечисть в итоге победила! Энди уже давно взрослый. Теперь он ей чужой — взращенный ими и воспитанный так, как то было угодно черной силе, которая обрела в нем свое послушное орудие… Где он ныне, жив или нет — теперь ей это, в сущности, все равно. Он для нее навек потерян.

— О, Энди, Энди! — в отчаянии простонала она.

Доктор Аткинеон вскинулся и удивленно вытаращился на Розмари.

— Откуда вам известно про Энди? — в изумлении спросил он.

— Она имеет в виду своего сына, — пояснила Кларис, успокоительно поглаживая руку несчастной «воскресшей». — Ее сына тоже зовут Энди.

— А-а, понятно, — протянул доктор Аткинсон. Удивление на его лице сменилось сочувственной миной. Ободряюще потрепав Розмари по руке, бородач ласково провел ладонью по ее волосам — сейчас она, по-прежнему с закрытыми глазами, беззвучно рыдала, сотрясаясь всем телом.

— Мисс Фа… миссис Рейли. Розмари… Знаю, любые слова утешения бессильны перед фактом, что вы потеряли так много лет своей жизни. Однако должен сказать вам, что мне как медику известны только два достоверных случая, когда люди выходили из такой длительной комы. А вы не только выжили, но и сохранили разум и память. Поверьте, при всей трагичности того, что с вами произошло, вам грех пенять на судьбу! То, что вы живы и вышли из комы так чисто — то есть практически здоровой, если не считать естественной общей ослабленности организма, думаю, временной, — это же чудо. Да-да, это истинное чудо, Розмари, это абсолютное чудо!

Дата добавления: 2015-08-18