Россия на перекрестке культур 8 страница

доме повесили часы (дешевые ходики) и отрывной календарь, с которого каждый день

аккуратно срывался один листок (какой надо). Автор статьи вспомнил, что в

городах Нигерии он видел календари,

==308

но с них либо срывали все листки сразу, либо не срывали вовсе. А часы если и

были, то показывали бог знает что. Калькуляционное время, чувство, что время

—деньги, позволило общине Святых Апостолов в Айеторо за несколько лет создать

микроэкономику западного типа, с уровнем жизни, намного более высоким, чем у

соседей. А начинали с мотыгой. Другой пример: читая индийские газеты, никогда не

находишь даты, когда произошло событие. Пишут по-английски, но думают

по-индийски: недавно. Дату (выступления премьера и т.п.) находишь, взяв в руки

английский или американский журнал. И в этой мелочи видна отсталость индийской

экономики.

Я представляю себе трясину нашей отечественной экономики и думаю: как подымать

ее, если потерять и то (довольно чахлое) чувство калькуляционного времени,

которое мы нажили? Головоломка состоит в том, что для восстановления связи с

вечностью время надо как бы остановить. И в то же время, чтобы жить во времени,

его нельзя останавливать. Поворот к новому темпу, к новому стилю развития может

сделать только Запад в целом (включая Россию), мир в целом. Попытка остановить

одну страну либо провалится, либо (в случае маловероятного успеха) повторит

судьбу Тибета.

Этого, к сожалению, не видно с четвертого уровня рассмотрения истории —

антропоморфного. Здесь все уникально. Каждая личность уникальна, и уникальна

национальная, соборная личность. Неповторимы и непередаваемы немецкая

задушевность, русская широта, японское «чувство чая» и то, что «негр думает,

танцуя» (Сенгор).

Существует своего рода уникальная историография, посвященная неповторимым чертам

исторического события, исторического героя, исторического народа. Лучшие

сочинения в этом жанре приближаются к портрету в живописи и роману в литературе.

Опыты поэтической историографии сохраняют свою ценность даже для читателя,

который понимает, в отличие от Д.С.Лихачева, что многие русские черты

встречаются по всей Азии и Африке и отсутствуют только на Западе. Это неважно.

Все всегда уже было, но все всегда было не так (с другими интонациями,

оттенками). Человек остается личностью и тогда, когда мы отнесем его к

известному типу. Кромвель — это Кромвель, а Наполеон — это Наполеон. И так же

остается неповторимо своеобразной национальная личность.

Есть, наконец, точка зрения, с которой историография вообще немыслима. Для

узника Колымы или Освенцима, для последнего из праведных А.Шварцбарта и для

девочки из «Котло-

==309

вана» А.Платонова истории нет. Их личная судьба упирается прямо в вечность.

А.Белый в начале революции писал о «великом трусе» (землетрясении, геологическом

перевороте). О.Мандельштам ответил ему: Мне на плечи кидается век-волкодав, Но

не волк я по крови своей.

Запихай меня лучше, как шапку, в рукав

Жаркой шубы сибирских степей.

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, Ни кровавых костей в колесе, Чтоб

сияли всю ночь голубые песцы

Мне в своей первобытной красе...

Наверное, можно выделить и логически обособить значительно больше масштабов и

точек зрения, чем я это сделал12. Но нечто все время ускользает от ума: история

в целом. Построение модели моделей вряд ли удастся. Разум не в силах перешагнуть

через свои противоречия. На это способно только воображение. И оно схватывает

общую картину в мифе.

Мой миф — клубок духовных сил; может быть, созданных нашей духовной жизнью;

может быть, совечных миру... Этот клубок подхватывает отдельных людей и целые

народы, превращая их в свои «человекоорудия» и приобретая взамен отпечаток их

личности. Герои истории — ее рабы, пленники исторических духов, идей, символов.

След, оставленный Наполеоном, — плата за проданную истории душу. Харизматический

лидер, пассионарий велики только по историческому счету сравнительно с мнимыми

героями, которые задач истории не понимали и плыли в вихрях времени, как щепки,

воображая, что держат в руках руль корабля. Наполеон велик сравнительно со

взяточниками из Директории. Но сравнительно, с сильно развитой личностью, идущей

сквозь историю, Наполеон —духовное ничтожество.

Сильно развитая личность идет сквозь время к вечности, не по периферии круга, а

к центру. Царствие ее — не от мира сего, не на поверхности, а в глубине: как у

Будды, как у Христа. Освобожденный дух проходит сквозь исторические победы и

исторические поражения, как подвижник сквозь видения — не принимая их и не

отвергая, не давая схватить себя.

Освобожденный дух понимает ложность всякой единственно истинной религии, всякой

единственно истинной доктрины.

К оглавлению

==310

Ибо такие доктрины превращают своих адептов в рабов, как это сделалось с

марксистами и завтра может случиться с антимарксистами. У освобожденного духа

нет исторических счетов, нет желания найти виноватого и осудить его. Он помнит

слова Христа на Голгофе: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят». Ибо

те, кто на авансцене истории, —ее рабы, и недостойно свободному человеку

судиться с рабами.

С этой точки зрения я пытаюсь по мере своих сил подойти к решению всех великих

исторических вопросов — о причинах событий, об ответственности, о вине. Я

спрашиваю: кто виноват в распятии Иисуса Христа? Что к этому привело?

Предательство Иуды? Перестраховка Пилата? Кайафа и Анна с их религиозным

национализмом? («Лучше один человек погибнет, чем весь народ...» — это и сейчас

повторят многие почвенники.) Или Христос распят за грехи всего человечества по

вечной воле? И событие это родилось в глубине истории, созревало тысячи лет и

только свершилось в царствование Тиберия кесаря, при Понтийском Пилате?

Я думаю, что к распятию вели вихри вихрей и человек мог только выбрать роль в

предустановленной драме, но не изменить ее ход и исход. Как разбойники, распятые

одесную и ошую, могли сделать и сделали свой выбор: один язвил Христа, другой —

попросил его благословения. Но ни тот, ни другой не могли изменить судьбы

Христа. Только свою собственную.

Двенадцать апостолов услышали слова Христа: «Один из вас предаст меня». Предал

один. Мог бы предать и другой. Тот, кто предал, погубил себя (все равно почему,

по каким дорожкам дьярол проник в его душу). Но если бы никто из апостолов не

предал — разве Христос спасся бы? Все равно его бы схватили, отдали властям и

распяли. Не так трудно найти и схватить человека, который проповедует на

площадях. Никакой необходимости в Иуде Искариоте не было. Была необходимость

появления Христа рядом с тысячами Иуд, необходимость луча святости в царстве

грязи. Необходимо было врачу прийти к больным. И почти неизбежно, что врач,

пришедший в чумной барак, погибнет. А Иуда или кто другой ускорил его гибель —

не все ли равно? Иуда сделал свой личный выбор. Судьбы человечества он не

изменил. Уникален Христос, а Иуда, готовый предать Христа, всегда найдется.

Так и с любым историческим событием. Мировая война могла начаться в 1906-м,

1909-м, 1911 годах. Она началась в 1914 году из-за выстрела Гаврилы Принципа.

Ну, а если бы осечка? Тогда война началась бы несколькими годами позже. Но она

==311

началась бы. Герцен предвидел мировую войну за несколько десятков лет. Он

говорит защитникам «порядка», раздувавшим шовинистическое безумие, чтобы

задержать развитие социалистических утопий: «Будет вам война Семилетняя,

Тридцатилетняя...» А война вытолкнула в реальность то именно, от чего

национализм должен был спасти: утопию. Удесятерила порыв к утопии и дала ему

победить. Именно война 1914-1918 годов превратила историю в невыносимый кошмар.

И спасением от этого кошмара показалась социалистическая утопия. Оказавшаяся

сверхкошмаром.

XX век требовал перехода к более высокой организованности, к увеличению роли

государственного и международного регулирования. Но этот поворот мог иметь

реалистический характер (постоянно поверяемый опытом) и характер фантастический,

пренебрегающий опытом во имя единственно правильной мнимонаучной идеи. При

попытке вколотить эту утопию в жизнь непременно что-то не выходит. И непременно

кажется, что виноваты злодеи: классовые враги, вредители, двурушники,

космополиты... И время от времени общество, зараженное вирусом утопии,

охватывает судорога кампании по ликвидации врагов, вредителей, двурушников... И

на первое место выдвигается провокатор, которому утопия, собственно, ни к чему,

а главное — сами судороги, мучения миллионов и власть мучить миллионы людей. А

потом, когда судороги кончаются и страна лежит в изнеможении, и гниет, и

заражает мир тлением, нет сил преодолеть инерцию царства химер, возникшего от

брака утопии с реальностью. Все это мы увидели. Все это мы испытали и, испытав,

поняли. Но увидели и поняли задним числом, после эксперимента, совершенного

дедами.

Можно теперь винить сколько и кого угодно: либералов, революционеров, инородцев,

Григория Распутина, царицу, царя. В конце концов, при самодержавном правлении от

царя очень многое зависит. Больше, чем от всякого другого. Так что если виноват

в разрухе один человек, то прежде всего Николай Второй. Неумный, безвольный,

колеблющийся, не способный ни самостоятельно править (распустив Думу), ни стать

конституционным правителем, поручив прогрессивному блоку сформировать кабинет, —

он то уступал, то брал назад уступки, и сам втянул либералов в борьбу за власть,

открывшую дорогу смуте.

Однако и Николай, и Милюков, и царица, и Керенский (которого она хотела

повесить) виновны не больше, чем медсестра,

==312

ушедшая поболтать от смертного одра. Если бы воображаемая сестра примерно

выполнила свой долг, — умирающий все равно не выздоровел бы. Последний император

Византии был мужественным воином и отчаянно защищал Константинополь, но Византия

пала. Антонины на целый век задержали упадок Рима — но не остановили его. Мудрые

правители не могут следовать один за другим непрерывной цепью. В конце концов,

всегда найдется Коммод (развратный сын добродетельного Марка Аврелия), при

котором процессы распада пойдут вскачь. А в XX веке шло несколько таких

процессов, обрекавших Российскую империю на гибель.

Распадались все традиционные империи. Утопия стала материальной силой. И из

смуты рождались новые, идеологические империи. Можно было задержать болезнь (как

лекарствами, облучением, ножом задерживают рост раковой опухоли). Но шансы на

полное выздоровление были ничтожны и граничат с вероятностью чуда.

В 1917-1918 годах распались три империи. Это не простое следствие неудачной

войны. Россия, Турция, Австрия проигрывали раньше войну за войной, не

распадаясь. А в XX веке распались и колониальные империи держав-победительниц.

После победы, несмотря на победу, Англия уходит из Индии, Голландия из

Индонезии... Франция пытается удержать Вьетнам, удержать Алжир — но ничего не

выходит.

А утопия? Идея утопии существует, по крайней мере, с XVI в. Но она витала над

историей Западной Европы как облако, как сон. Реальная история Запада шла так.

что не располагала выпрыгивать из нее. Безумие левеллеров и Робеспьера быстро

исчерпало себя. Гракх Бабёф со своим заговором равных— одиночка. Только в

развитии незападных стран, в процессе вестернизации, выворачивания из своей

собственной исторической колеи, возникло некоторое состояние беспочвенности, в

котором утопия могла показаться наукой и захватить активное меньшинство,

способное поставить других на колени. Идея утопии побеждает не там, где она

долго вынашивалась, не в Англии, Франции, Германии, а в России, Китае, во

Вьетнаме — и может оказаться притягательной (после всего исторического опыта

России) в Гвинее, Анголе, Эфиопии... Эта идея и на Западе сливалась иногда с

волей к власти; но на Западе не было традиций русской революционной

интеллигенции, русского бунта и русского административного восторга, веры во

всегомущество государства, живой памяти Ивана IV и Петра I. Что-то подобное было

в

==313

Китае (Цинь Шихуанди, Ван Ман, Ван Аньши), и Китай подхватил русский опыт. В

России и в Китае утопия вдохновила великих политиков: Ленина и Мао. На Западе

крупные политики — не коммунисты.

Я не буду описывать в подробностях, как золотой сон утопии, при попытке

осуществить его, превращался в шигалевский кошмар. Я намечаю процесс только в

самых общих чертах. Достаточно этого, чтобы увидеть, какие гигантские

исторические силы пробивались сквозь безвольные шатания Николая II и

самовлюбленное красноречие Милюкова или Керенского. Все почти актеры на

исторической сцене 1916-1917 годов жили в прошлом: Николай — в XVIII веке,

прогрессивный блок— в XIX, а шел уже XX, и единственным политиком, понимавшим,

что он живет в XX веке, был Ленин. Потому он и выигрывал... Хотя сейчас, когда

идея утопии в России выдохлась и внушает отвращение, трудно понять, что Ленин в

нее верил и что миллионы людей заразились этой верой и не хотели видеть все

более голой борьбы за власть, вырвавшейся из подсознания в сознательную

деятельность большевизма.

Это не панегирик победителю, это даже не оправдание. Просто объяснение.

Заниматься историей — это видеть живых людей, их идеи и их страсти (прячущиеся

под идеями), и в то же время угадывать дух, веющий из глубины, великий дух,

наполняющий паруса одних кораблей и оставляющий в дрейфе другие. Понимание силы

ветров не изменяет нашего отношения к капитану и к команде корабля. Одних мы

любим, других — нет. Но становится легче понять, почему корабль не пришел в

гавань. И легче выполнить заповедь: не судите и не судимы будете.

1970-1982

Примечания

' Rothermund D. Geschichtswissenschaft und Entwicklungspolitik. —

«Vierteljahrshefte fur Zeitgeschichte». Stuttgart, 1967, Jg. 15. Hf. 4,5, S.

325-340.

2 Kant I. Idee zur einer allgemeinen Geschichte im weltbiirgerlichen Absicht

(1784). — In: Kant 1. Die drei Kritiken. Stuttgart, 1949, S.460 ff.

Или как философскую школу, делающую ударение на логических исследованиях;

например, ньяя-вайшешика.

4 Ср. мои статьи по теории субзкумен. а также «Шэньши как тип средневекового

книжника». — Сб. История и культура Китая. М., 1974, с.362-384.

==314

5 Niebuhr R. The structure of nations and empires. N.Y., 1959, p.7.

6 Кодом культуры можно назвать устойчивые элементы, определяющие поведение:

систему ценностей, характер языка и символики, взаимоотношения логического и

мифопоэтического, характер логики и т.п. Если код не изменился, сдвиги

поверхностны и сойдут на нет.

7 Это место, изложенное в 1968 г. в Институте истории, вызвало горячие

возражения.

На этом обрывается рукопись примерно 1970 г. (только слегка отредактированная в

1981-1982 гг.). Дальнейшее заново написано по сохранившимся тезисам.

' Ср. также несостоявшуюся роль Дикой дивизии в 1917 году и вполне состоявшуюся

роль бана Елачича в Австрии в 1848 году.

'° Если не играть словом «этнос» и не называть этносом любую новую социальную

группу, в том числе школу импрессионистов, как делает Л.Н.Гумилев, то японцы

XIII в. не перестали быть японцами.

" Можно прибавить к этому руководителей Французской революции. Никто из них не

обладал безусловной харизмой.

" Этот постскриптум целиком написан в 1981-1982 гг.

==315

00.htm - glava14

Троица Рублева и тринитарное мышление

Три ангела под мамврийским дубом (Троица ветхозаветная) — один из самых

поразительных сюжетов византийской иконописи. Даже посредственные реплики

вызывают глубокий отклик. Напротив, я не знаю ни одного хорошего воплощения

Троицы новозаветной (в виде седобородого Отца, чернобородого Сына и голубя —

Святого Духа). В самом каноне Троицы ветхозаветной есть какое-то чудо, какое-то

прикосновение к тайне. А в Отце и Сыне с голубем этой тайны нет. Непонятно,

почему такую грубую и незаконченную композицию1 любят заказчики. Видимо, очень

хочется ясно видеть, кто есть кто.

Композиция Троицы ветхозаветной — одна из последних вспышек эллинского

художественного гения. Так же как интеллектуальная икона Троицы, т.е. Символ

веры и связанные с ним догматы, — последний великий взлет греческого

философского гения. Языковой барьер отделил древнюю Русь от глубин византийского

богословия (об этом писал Г.П.Федотов)2, но от «умозрения в красках» (Трубецкой)

языковой барьер не ограждал, и русская иконопись не уступает греческой. В

создании образа Богоматери византийцы остались непревзойденными. Но так же не

превзойдены рублевский Спас и Троица. Судя по репродукциям, ничего лучшего и

даже равного в Византии не было.

Принято подчеркивать национальные особенности русской иконы. Я думаю, что наций,

в строгом смысле слова, во время расцвета русской иконописи (XIV-XV вв.) не

было. Был единый культурный круг православия с единым — созданным византийцами —

каноном иконописи. Рублев кажется мне ближе к Византии (к Владимирской Божией

Матери, например), чем к несколько вольному, красочно яркому искусству

новгородцев и псковичей (где чувствуется скорее сходство со средневековым

Западом). Но было что-то в воздухе времени, давшее искусст-

==316

ву Рублева новое дыхание. Может быть, надежда, иссякшая у греков?3

И Спас и Троица Рублева суть Спас и Троица, а не символы единства Руси. Однако

очень может быть, что молитва у рублевской иконы помогла Дмитрию Донскому

собрать полки против Мамая. И сейчас созерцание Троицы, может быть, внесет

бесстрастие духа в наши споры. Великие святыни не создаются для национальных или

других политических целей. Но именно по своей воплощенной божественности, по

своему общечеловеческому призыву они могут укрощать распри, вдохновлять

мужество, объединять и мирить.

Вернемся, однако, к нашей мысли: даже второстепенные реплики Троицы

ветхозаветной дают чувство прикосновения к великой тайне. А двое мужчин с

голубем не трогают сердца, не захватывают. Мы сразу понимаем, что голубь,

порхающий над Отцом и Сыном, обозначает Святой Дух; но мы не чувствуем

присутствия Святого Духа.

Совершенно ясно, кто есть кто. Достаточно бросить беглый взгляд. И большего вы

не увидите.

Наоборот, Троица ветхозаветная неотразимо покоряет и приковывает к себе. Чем

дальше, тем больше вы погружаетесь в наплывы смысла, в море оттенков духовной

жизни, ощутимых и невыразимых. Вы познаете, но что? Это никогда нельзя выразить

до конца. Что-то в вас входит, что-то превосходящее вас и покоряющее вас. Перед

вами открываются глубины бытия, но их не осмыслишь, не перескажешь. Невозможно

даже ответить на простой вопрос — кто есть кто. Больше того. Человек,

действительно чувствующий рублевскую Троицу, непременно чувствует и то, что

вопрос кто есть кто здесь праздный и отвлекающий от сути, что неслиянность и

нераздельность ангелов — самая суть дела; а начав различать, мы тут же превратим

Троицу «в трех коров», как выразился Мейстер Экхарт.

Именно этот вопрос был задан от имени царя Ивана IV Стоглавому собору: который

из ангелов Христос? Кого подобает писать в нимбе с перекрестьем? Вопрос содержал

в себе нелепость и кощунство, не замеченные ни царем Иваном, ни отцами Собора.

Смысл нимба с перекрестьем — превосходство чести, которое дается Христу перед

окружающими Его апостолами или святыми. Но ипостаси равночестны; так что надо бы

писать с перекрестьем все три лица, всех трех ангелов; такие реплики Троицы

есть, но их немного. Собор ответил, что Христос — средний ангел, сидящий выше

двух других; писать с перекрестьем надо его. Это очень любопытное

==317

решение. Речь идет, правда, не о догмате (к словам Писания древние русские люди

страшились прикоснуться), но о толковании иконы. Однако икону чувствовали тогда

сильнее, чем туманные формулы богословия, и соборное решение — своего рода

догмат поместной церкви, поставившей Сына даже не рядом с Отцом (как сделали

католики, преданные анафеме), а выше Отца. Ибо положение фигуры на иконе имеет

богословский смысл.

С решением Собора согласился и видный искусствовед, проф. В.Лазарев. Он также

считает возможным однозначно определить кто есть кто и признает Христом среднего

ангела; ибо рука этого ангела ближе к чаше, обозначающей жертву, а чертами лица

он похож на рублевского же Спаса. По-моему, в рамках рублевского творчества

средний ангел скорее похож на архангела Михаила, но главное не это. Если

говорить о сходстве, то прежде всего три ангела удивительно похожи друг на

друга. У всех почти одно лицо — в разных поворотах, в разных духовных

состояниях. Кроме того, на кого же и походить, кроме Христа? Бога не видел

никогда и никто, Святого Духа также. И Спас — не портрет Христа, а символ Бога

во всех Его ипостасях. Образ Спаса дает в Сыне почувствовать Отца и веяние

Святого Духа. Антоний Блюм ссылался на богословскую традицию, признававшую в

Иисусовой молитве обращение ко всем трем ипостасям, хотя непосредственно там

обращение только к Сыну Божьему, и есть другие молитвы, обращенные к Отцу и

Святому Духу. Тем более можно и нужно говорить о символическом присутствии всех

трех ипостасей в иконе. Что касается расстояния между рукой и чашей, то перст

среднего ангела, обращенный к чаше, можно понять и как указующий жест, как

повеление взять чашу. А руки левого ангела как бы в напряжении, в готовности

взять ее.

Наконец, поиски сходства легче начать, чем кончить. Я прошу у читателя извинения

за этот несколько грубый прием, но попробуем пойти по дороге, указанной проф.

Лазаревым, и подумаем, на кого похожи другие ангелы. Мысленно закроем среднего и

взглянем на них. Правый (от нас) весь погружен в созерцание. слушание-вбирание

чего-то огромного, как голос из бури, нарастающего изнутри. Глаза полузакрыты:

ангел глядит в Царствие Божие, которое раскрывается в духе. Иногда его лицо

кажется запечалено страданием; но это страдание экстаза, по ту сторону просто

страдания и просто радости, чувство блаженства на грани разрыва сердца и смерти,

радость-страдание.

==318

Я знаю это суживанье глаз

И взгляд, направленный к оси незримой -

Не на себя, а внутрь себя. Не мимо

Земных вещей, а сквозь земные вещи, внутрь нас.

Вдыханье мира. Втягиванье в свод.

Я знаю это застыванье — лед, Невозмутимость, полнота покоя...

Снаружи смерть всецелая. А там, Внутри — как в небо чистое, пустое, Всецелость

жизни входит внутрь к нам...

Левый ангел уже побывал во всецелости — и выходит из нее. В глазах, взглянувших

на наш мир, — тихая, грустная, но непреклонная решимость. Чем больше

вглядываешься, тем больше видна эта непреклонность, этот огонь веры. Если ктото

из ангелов — Слово, то именно левый. Кажется, что сейчас он заговорит — и весь,

всем собой станет Божьим глаголом.

Если тихое восприятие женственно, а слово, мысль, действие — мужественны, то

правый ангел — воплощение женственности духа, левый — его мужской, творческой

силы. Отымем у правого ангела крылья, оденем в мафорий, покроем платком голову —

и перед нами Богоматерь, принимающая «страстную весть». А левый — вестник Творца

— Гавриил.

Если теперь снова посмотреть на среднего и попытаться решить, чего в нем больше

— женственности или мужества, святого восприятия или святого порыва, то мне

кажется, что ни то, ни другое в нем не перевешивает. Средний ангел как бы парит

над порывами из мира внутрь и изнутри в мир, над радостью и над страданием, над

всем, что может быть названо. Правый готов упасть в обморок, левый — встать и

заговорить, средний ангел — в покое, глубину которого ничем не возмутить; в

точке равновесия между страстным вниманием и страстной волей. Вспоминаются слова

Евангелия от Фомы: если не позабудете разницу между мужским и женским, не

войдете в Царство.

Можно ли считать этого среднего ангела Христом? — И да, и нет. В нем есть и

Христос, Христос во славе, созерцающий с небес, как Гавриил приносит весть о Его

рождении... Или созерцающий, из недр Отца, Свою же готовность пойти на крест В

обоих случаях Христос во славе, средний ангел, неразрывно сливается с Отцом. При

таком чтении символов легко возникает приближение к Троице, которую представлял

себе Мохаммед (упрекая христиан в многобожии): Отец, Мать и Сын. Если вспомнить

огромную роль, которую Богоматерь играет в куль-

==319

те, и совершенно ничтожную роль Святого Духа, толкование Мохаммеда естественно.

Не зная богословия, судя только по литургии, по молитвам христиан, по их

иконописи, трудно представить себе, что третья ипостась — Святой Дух. Третье

место (а иногда даже второе) в христианском культе занимает Дева Мария.

Положение Святого Духа напоминает положение Брахмы, отодвинутого в дальний угол

Вишну и Шивой.

С точки зрения догматического богословия, представление Мохаммеда о Троице

должно быть резко отвергнуто. Но оно выразило собой дух практического

христианства. Замена одной из ипостасей вечно женственным — постоянная

тенденция, выступающая то в крайностях православного учения о Софии, то в

экстатической мариологии4.

Теперь отбросим все прежние ассоциации и еще раз посмотрим на икону, на правого

ангела. Можно увидеть в нем не женственность, а жертвенность. Агнца, готового к

закланию. Тогда правый ангел определился бы как Исаак, а левый, полный

решимости, — как Авраам, готовый занести нож над своим единственным сыном. Отец,

вдохновленный на жертву, и Сын, кротко готовый к жертве. В решимости левого

ангела — вся творческая энергия Отца, которую может вместить в себе человек.

Средоточие творческой энергии в рублевской Троице — не средний ангел, а именно

левый. И можно считать его образом Отца, но только отчасти. Если это просто

Отец, то опять не выходит православной Троицы. Опять Христос во славе (средний

ангел) созерцает, как Отец приносит Его, страдающего, в жертву. Опять две

природы Христа стали ипостасями, вытеснив в незримую глубину Святой Дух.

Я должен признаться, что разница между природой и ипостасью не кажется мне

безусловной, непреодолимой. Эти категории, в моем понимании, тоже единосущны и

равночестны. Неслиянность и нераздельность (форма связи, осознанная в спорах о

двух природах Христа) целиком относится и к отношениям ипостасей (они тоже

неслиянны и нераздельны). Можно указать на талантливую ошибку, сравнимую с

ошибкой Мохаммеда: Г.Д.Гачев в одном из своих рассуждении относит догмат о

неслиянности и нераздельности именно к ипостасям и приписывает его

Константинопольскому и Никейскому соборам. Такие ошибки часто выявляют

исторические возможности, оставшиеся невыявленными. Но нельзя представить себе,

что подобным образом думали византийцы, создавшие канон Троицы. Они были строгие

догматики.

Я не сомневаюсь, что православные иконописцы посадили

К оглавлению

==320

Сына одесную Отца (т.е. для нас слева). Средний ангел в каноническом свое

значении — Отец. Мягкий Отец. Бесконечно сострадательный Отец. Не суровый Бог

старых пророков, а Отец наш, к Которому обращается молитва: и остави нам долги

Дата добавления: 2015-08-13