Царствование Петра III

Шесть недель было выставлено в Зимнем дворце огромное набальзамированное тело императрицы Елизаветы, с трудом втиснутое в платье, тканное серебром, с нарумяненным бесстрастным лицом, с золотой короной на голове и сложенными на груди руками; придворные дамы и гвардейские офицеры охраняют ее покой. Затем тело перевозят в Казанский собор, где оно пролежит еще десять дней. Со слезами на глазах проходит мимо гроба народ. Для простолюдина она – дочь Петра Великого. Люди не знают о ее расходах и припадках гнева, сластолюбии и неспособности управлять. Раз вокруг гроба столько свечей, золота и драгоценных камней, значит, была она могущественной государыней. Настоящая русская. А говорят, престол унаследовал какой-то немец!

Согласно обычаю, дворяне, духовенство, армия, представители горожан и ремесленных корпораций принесли клятву верности новому императору. Петр III питает лишь презрение к народу, коим должен управлять. Покойницу он ненавидел и не скрывает этого, как не скрывает и кощунственной радости, что наконец-то освободился от ее опеки. Этот человек, которого так долго держали в узде, вдруг почувствовал, что ему все дозволено. Опьяненный свалившейся на него свободой, он теряет чувство приличия. Вызывающе ведет себя в момент всеобщего траура в стране. Он отказывается проводить ночь у гроба и если по какой-нибудь причине оказывается возле него, то ведет себя подчеркнуто вызывающе: намеренно шокируя присутствующих, громко разговаривает, отпускает шутки, гримасничает, насмехается над священниками. Желая угодить ему, придворные вынуждены участвовать в застольях и спектаклях, организованных им в его апартаментах, несмотря на траур, объявленный по всей России. На этих сборищах траурный черный цвет в запрете. Все должны быть в праздничных одеждах. Все должны пить, смеяться и петь. И сама Екатерина вынуждена порой присутствовать на этих пирушках в бальном платье. За это в остальное время она с удвоенным рвением предается молитвам. Все десять дней, что тело императрицы находилось в церкви, она регулярно приезжала туда и часами, коленопреклоненная перед гробом, вся в черных одеждах, плакала и усердно молилась. Эти нелегкие поездки она совершает не столько из любви к усопшей, сколько из соображений собственной репутации в глазах общества. Приходящие проститься с императрицей толпы людей всех сословий: горожане, мастеровые, крестьяне, купцы, солдаты, священники, нищие – все видят живую императрицу, согбенную под тяжестью горя, среди свечей и икон, без короны, без драгоценностей. В их глазах этот религиозный ритуал придает Екатерине исконно русский образ. Крестное знамение и коленопреклонения сближают ее с ними, делают ее «своей». Если бы она заговорила, все бы удивились, что у нее немецкий акцент. Екатерина чувствует на себе почти физически, как от этого людского потока, протекающего рядом с ней, исходят флюиды симпатии многих и многих людей.

«Императрица завоевывает все сердца, – пишет барон де Бретель, полномочный посол Франции. – Никто так упорно не воздает покойной почести, многочисленные и полные суеверия, согласно греческой религии; конечно, про себя она посмеивается, но духовенство и народ верят в ее искренность и весьма ей за это благодарны. Все, кто знает ее, отмечают замечательную педантичность, с которой она справляет праздники, соблюдает посты, то есть делает все то, чем легкомысленно пренебрегает император, но что отнюдь не безразлично населению этой страны. И она вовсе не забыла и не простила императору те угрозы, что он обещал реализовать, когда еще был великим князем: постричь ее в монахини и заточить в монастырь, как поступил Петр I со своей первой женой. Все это, подогреваемое ежедневными унижениями, наверняка накапливается в ее голове и ждет лишь повода, чтобы взорваться».

В день похорон наглые кривлянья Петра достигают апогея. Длинный трен его траурного плаща несут придворные, а он время от времени убегает вперед, отрываясь от них, и им приходится отпускать шлейф. Полы черного одеяния развеваются за ним по ветру, и это его забавляет. Затем он останавливается, старики сановники догоняют его, а он нарочно то бежит, то топчется на месте, чтобы нарушить порядок движения кортежа. Во время панихиды он неоднократно заливается смехом, показывает язык, громко разговаривает, заставляя священников прерывать службу. Такое впечатление, что он уж и не знает, что придумать, чтобы вызвать ненависть его подданных к нему. Может быть, ум его затуманен свалившимся на него всемогуществом? Или он вспоминает экстравагантные поступки Петра Великого и Елизаветы? А может статься, и это вероятнее всего, на него находила одержимость, вроде той тяги к пропасти, на краю которой он находится? Это какая-то непреодолимая внутренняя сила, толкающая его каждый день все ближе к пропасти, которая его и поглотит в конце концов. Что ни слово, что ни жест – все способствует его гибели.

В первую же ночь после восшествия на престол он рассылает курьеров во все войска с приказом прекратить военные действия. Части, взаимодействующие с австрийцами, должны немедленно от них отделиться. Те, что удерживают Восточную Пруссию, Померанию, маркграфство Новый Бранденбург, покинут эти земли, а город Кольберг, только что взятый, будет возвращен пруссакам. Одновременно Петр направляет личное письмо Фридриху. Он заверяет его в своей дружбе и восхищении. Король Пруссии, полагавший, что он проиграл войну, теперь ликует. Неожиданное спасение пришло для него и его армии. Безумец преподнес ему победу на подносе. Нарушая постановление Сената, запрещающее сепаратный мир, император российский и Фридрих подпишут 24 апреля (5 мая) 1762 года мирный договор, по которому Россия обязуется не только вернуть все занятые ею территории, но и помочь своими войсками Пруссии разбить австрийцев, своих вчерашних союзников. Петр носит перстень с изображением его кумира, причем то и дело его целует. Единственный орден, который он носит, – прусская лента Черного орла. «Пьяный в стельку, еле стоя на ногах и с трудом выговаривая слова», он бормочет послу Пруссии: «Выпьем за здоровье вашего короля и нашего учителя. Он любезно предоставил мне один из своих полков. Надеюсь, на этом он не остановится. Можете заверить его, если он прикажет, я пойду войной на преисподнюю и вся моя империя – вместе со мной!»^[55] Посол Англии доносит в шифрованном послании своему правительству: «Дружба, а вернее, любовь его величества к королю Пруссии переходит все границы».^[56]

Мало того что этим позорным поворотом, а по существу изменой, он лишился армии. Петр намерен ввести прусскую дисциплину и даже прусскую форму одежды. Если, по политическим мотивам, в тот момент противника поменяли, офицеры с этим не спорят, но корпоративный дух в них очень силен, как и уважение к военной традиции. Одевая своих солдат в немецкую амуницию, царь их оскорбляет. Подчиняя их «фридриховскому уставу», он притесняет солдат. При прежнем правлении они покорно давали себя высечь за пустяк и возвращались в строй с окровавленной спиной, сохраняя мужественный юмор. Но теперь они ворчат, когда их бесконечно заставляют повторять одно и то же упражнение под предлогом, что в движении нет единообразия автоматов. В своем обожании всего германского Петр дошел до того, что распустил полк телохранителей и заменил его гольштейнским полком. Он назначает принца Георга Гольштейнского командующим русскими армиями и ставит его во главе конной гвардии, отборного соединения, которым до того мог командовать только сам царь. Чтобы чувствовать себя все время в боевой обстановке, он приказал многократно увеличить число артиллерийских салютов. С утра до вечера Санкт-Петербург содрогается от грохота канонады. У жителей не проходит головная боль, нервы на пределе. «В этой мирной столице стоял грохот, как в осажденном городе, – пишет Рюльер. – Однажды он приказал, чтобы одним залпом выстрелили одновременно сто орудий крупного калибра. Чтобы удержать его от этой фантазии, пришлось объяснить ему, что так он разрушит город. Он часто поднимался из-за стола с бокалом в руке и вставал на колени перед портретом короля Пруссии. При этом кричал: „Брат мой, вместе мы завоюем всю вселенную!“ Посланника этого короля он возлюбил особенно. Захотел, чтобы этот дипломат… поимел всех молодых придворных дам. Он запирал его с ними, а сам вставал у двери с шашкой наголо, как часовой».

Перетряхнув таким образом армию, Петр принялся за церковь. Крещен в православную веру он был в государственных интересах, но в глубине души оставался лютеранином. Вера его подданных представляется ему скопищем идиотских преданий и варварских суеверий. Ему, европейцу, придется очистить все это от пыли. Несмотря на настойчивые советы Фридриха, он еще не венчан на царство как император в Москве, а следовательно, еще не является официальным главой церкви, но он покажет этому сброду бородатых козлов в митрах, как себя вести. Вдохновляясь прогрессивными идеями, он прикажет поснимать все иконы в церквах, кроме тех, где изображен Христос и Дева Мария, пусть попы сбросят сутаны и наденут пасторские рединготы, а заодно и сбреют бороды. В своем дворце он приказал соорудить лютеранский храм и лично присутствует там на молитвах. Он провозглашает равноправие всех конфессий и принимает меры к терпимости в отношении русских «еретиков», в частности староверов. И наконец, главное: он посмел приказать конфисковать имущество церкви. Это было посягательством на святая святых. Русская церковь очень богата и всемогуща. Обладая обширными землями, церковь тем не менее не платит государству налоги. Влияние ее на население так велико, что ни один монарх еще не посмел ей перечить. Кто выступит против нее, тот выступит против Бога. Кто поднимет руку на ее казну, ограбит Бога. Указ о секуляризации части монастырских владений вызвал возмущение духовенства: новый император – еретик и лютеранин, антихрист во плоти! В селениях поднимаются бунты. «Это всенародный крик недовольства», – констатирует барон де Бретель в донесении от 18 июня 1762 года.

Однако среди этого града указов некоторые были встречены с одобрением. Так, Петр одним росчерком пера ликвидировал Тайную канцелярию, о которой Кейт писал в своем донесении от 5 февраля 1762 года: «Это жуткое судилище оказалось более жестоким, чем испанская инквизиция». Многие приближенные к трону вздохнули с облегчением. Особенно же аристократия благодарна царю за провозглашение «Манифеста о вольности дворянства», который освободил дворян от обязательной службы в армии в мирное время, позволил им ездить за границу и упрочил их власть над крепостными.

Но радость русских аристократов длилась недолго. Петр вернул из Сибири вельмож, сосланных туда Елизаветой: Бирона, Миниха, Лестока, сыновей Остермана. Опять его окружают советники-немцы. Большинство из них настаивают на необходимости казнить «заядлых врагов». Но он колеблется. В глубине души не было в нем жестокой решительности истинных самодержцев, для которых пытки и убийства – необходимые спутники всякой политики. Садистом он был лишь в мелочах. Он любит оскорблять, высмеивать, обижать, но не убивать. Однажды он всерьез задумал заставить всех сановников развестись, а потом женить их на женщинах по своему усмотрению. Вдруг другая мысль приходит ему в голову, и он забывает свой дикий план. Восхищаясь примером короля Пруссии, он хотел бы теперь прославиться, как и он, на поле боя. После стольких битв в миниатюре, с кукольными солдатиками на столе, он захотел вести настоящий бой, с настоящими солдатами, на настоящей местности. Только что провозгласив «всеобщий мир», он решает объявить войну Дании, чтобы отвоевать свою наследственную провинцию Шлезвиг, абсолютно ненужную России. Обеспокоенный этим капризом, Фридрих пытается отговорить его. Безуспешно. И хоть казна пуста, а офицеры оскорблены тем, что их лишили верной победы над Пруссией, Петр приказывает армии и флоту готовиться к походу. Пока он носится с очередной выдумкой, Екатерина все жалуется на боли, притворяется святошей, предающейся самоотречению. И на этот раз у нее есть причина вести уединенный образ жизни: свою беременность она скрывает от всех, и в первую очередь от мужа. Полагая, что этим он унижает ее, Петр приказал ей располагаться в самом конце нового Зимнего дворца, а сам занимает противоположный конец вместе с Елизаветой Воронцовой. Такое распоряжение вполне устраивает Екатерину, у нее больше свободы. Весь клан Воронцовых радуется. «Для начала» Петр провозгласил Елизавету главной фавориткой двора. Это назначение не прибавило ей ни шарма, ни достоинства. «Ума в ней ни грана, – пишет в январе 1762 года барон де Бретель. – Трудно представить женщину безобразнее ее; похожа она на трактирную служанку». Немец Шредер еще строже в своей оценке: «Бранится она, как солдат, косоглаза, а при разговоре изо рта ее летит слюна и исходит зловоние». Рассказывают также, что она порою бьет императора, напивается с ним, а ему все это очень нравится. «Многие полагают, что, если у любовницы родится от него мальчик, он провозгласит ее женою, а сына – наследником, – пишет барон де Бретель 15 февраля 1762 года. – Но эпитеты, которыми Воронцова награждает его публично во время их ссор, весьма успокаивающи на сей счет». По общему мнению, Петр хотя и не импотент, но продлить род не может. При этом он не пропускает случая поиздеваться над Екатериной в присутствии той, которая, по его замыслу, должна заменить ее в скором времени. 18 января 1762 года тот же барон Бретель писал герцогу де Шуазёль: «Императрица находится в весьма тяжелом положении. Ее третируют с подчеркнутым презрением. Я уже докладывал вам, монсеньор, что она старалась отнестись ко всему философски и что это не соответствует ее характеру. С тех пор я убедился, что она с трудом сносит обхождение императора и высокомерие госпожи Воронцовой. Зная, что императрица – человек мужественный и сильный, полагаю, что рано или поздно она примет смелое решение. Мне известно, что друзья стараются ее утешить, многие из них готовы рисковать головой ради нее, если она этого потребует».

В феврале 1762 года, во время празднеств в честь его дня рождения, Петр велит жене передать его любовнице орден Святой Екатерины, носить который могут лишь царицы и жены наследников престола. Екатерина получила эту награду лишь после того, как была официально объявлена невестой великого князя. Ясно, что таким образом Петр хочет открыто подтвердить свое намерение отвергнуть жену и дать России новую императрицу в лице Елизаветы Воронцовой. С животом, затянутым, чтобы скрыть беременность, Екатерина бледнеет, потом овладевает собою и молча выполняет приказ. Для нее это – единственный возможный ход, ибо младенец, уже шевелящийся во чреве, вынуждает ее вести оборонительные бои. Спокойствие и благородство завоевывают на ее сторону симпатии тех, кто не знает истинной причины. Ее главная забота теперь – суметь родить во дворце, не вызывая подозрений придворных, всегда готовых накинуться на репутацию другого. Достаточно суеты и частых приходов-уходов людей, крика от боли, плача младенца, болтливости служанки – и все потеряно. Фатальный день приближается, Екатерина объявляет, что подвернула ногу и не может покидать спальню. Кого нужно, она принимает у себя в постели или полуодетая, с перебинтованной ногой и лицом со следами усталости. Опытная и преданная камеристка одна ухаживает за ней. Доверяется она и слуге своему по фамилии Шкурин, преданному и готовому умереть за нее. Когда его посвятили в секрет, он придумал смелый план, как удалить императора из дворца. Когда Екатерина почувствует приближение родов, он кинется к своему домику, что находится на большом расстоянии от Зимнего, и подожжет его. Император, большой любитель пожаров, наверняка побежит туда вместе с любовницей, как он всегда делает. А там постараются удержать его как можно дольше. Екатерина соглашается с этим планом, и вечером 11(22) апреля, когда она почувствовала первые схватки, Шкурин поджигает собственный дом. Огонь перекидывается на весь квартал. Узнав о таком событии, Петр и Елизавета Воронцова, собиравшиеся было отойти ко сну, быстро одеваются и направляются на место бедствия, чтобы полюбоваться пожаром, а за ними – толпа придворных. Пока император суетится, выкрикивает приказы, бранится, раздает удары палкой, Екатерина с помощью камеристки рожает сына. Его быстро обмывают и укутывают, Шкурин завертывает его в бобровую шубу и уносит к родственнице, где и оставляет.^[57]

И на этот раз Екатерина почти не видела своего новорожденного. Зато избежала скандала, и огромное облегчение, ею испытываемое, утешает ее. Очень скоро она уже встает. Ее «вывих» прошел. Дипломаты поздравляют ее с выздоровлением. Рюльер, атташе посольства Франции, в восхищении от нее. «У нее стройная и благородная фигура, гордая походка, вся ее внешность и поведение полны грации. Царственный вид. Широкий открытый лоб, свежий рот с красивыми зубами. Прекрасные карие глаза, отблески света придают им голубоватый оттенок. Лицо ее дышит гордостью. Все это – результат исключительного желания нравиться и покорять». А вот что пишет Мерси д'Аржанто австрийской эрцгерцогине Марии Терезии: «Очень похоже, что под спокойной внешностью она скрывает какие-то тайные намерения». В момент, когда он ей отвешивает комплимент в связи с ослепительным ее видом, она отвечает ему с загадочной улыбкой: «Вы не можете себе представить, сударь, чего стоит женщине оставаться красивой!»

Тем временем Петр не прекращает интриг. Он пользуется любым поводом, чтобы повредить престижу той, кому он не может простить, что она до сих пор – его жена. 9 июня 1762 года он дает обед на четыреста персон в честь ратификации мирного договора с Пруссией. По этому поводу на нем прусский мундир и большой орден Черного орла. Волей-неволей русские офицеры должны будут пить во славу Фридриха II. Но прежде чем произнести этот тост, Петр провозглашает другой: за здоровье императорской семьи. Все гости встают, отодвинув стулья. На противоположном конце стола Екатерина, как и положено, сидит. Едва она поставила бокал, император через своего адъютанта Гудовича спрашивает ее, почему она не встала, как все остальные. Она отвечает, что ей не следовало вставать, так как она принадлежит к императорской семье. Петр в раздражении опять посылает адъютанта сказать императрице, что она дура. Но, опасаясь, что Гудович, из уважения к Ее величеству, не передаст ей точно его слова, он кричит через весь стол: «Дура!» – и вперяет в нее ненавидящий взгляд. В полной тишине слово прозвучало как пощечина. Все его слышали. Тут же Петр добавляет, что единственными членами императорской семьи в этом зале являются он сам и два его дяди, принцы Гольштейнские. Так сделан первый шаг к отвержению. Публично заявлено, что Екатерина в его глазах перестала быть и его супругой, и императрицей. От такого безрассудного оскорбления Екатерина не может сдержать слез и, повернувшись к соседу по столу графу Строганову, просит рассказать какую-нибудь забавную историю. Разумовский и барон де Бретель вмешиваются в разговор и оживленной беседой пытаются развеять чувство неловкости. Императрица овладевает собой и улыбается. После непродолжительной растерянности все взбодрились. К царице, незаслуженно оскорбленной, обращены взгляды, полные участия. Так Петр, полагая ее сразить, способствовал упрочению ее положения. С досады он в тот же вечер приказал сослать графа Строганова в его имение: он пытался подбодрить императрицу – соседку по столу. Через четыре дня Петр приказывает заточить Екатерину в Шлиссельбургскую крепость. Принц Георг Гольштейнский, его дядюшка, умоляет Петра отказаться от этой крайней меры, которая может вызвать возмущение в армии и среди дворянства. Нехотя Петр уступает. Но об этом его намерении узнает Екатерина. Теперь она видит, что ее судьба поставлена на карту: или она, или он, или престол, или тюрьма. А может быть, и смерть. Как писал поверенный в делах Франции Беранже, «варварская безумная жестокость Петра III давала основания опасаться, что он осуществит свое намерение устранить жену».

По мере того как опасность становится все реальнее, друзья Екатерины все чаще подумывают о возможности дворцового переворота. Княгиня Дашкова, «крайне неосторожная и смелая», по выражению Беранже, склоняет на свою сторону нескольких офицеров, посещающих салоны. Пять братьев Орловых вербуют сторонников среди молодых гвардейцев. Григорий, назначенный офицером-казначеем артиллеристов, использует кассу и подкупает сотню солдат. В Преображенском полку офицеры Пассек и Бредикин буквально молятся на Екатерину. В Измайловском полку можно рассчитывать на Рославлева и Ласунского. Есть еще, разумеется, гетман Кирилл Разумовский, мудрый Панин и еще несколько вельмож пониже рангом. Достаточно ли этого, чтобы свергнуть императора, внука Петра Великого, и возвести на престол княгиню, в чьих жилах нет ни капли русской крови? Потребуется гораздо больше денег, чтобы купить гораздо больше людей. Тайно Екатерина попросила денег у посла Людовика XV барона де Бретеля. Этого молодого блестящего дипломата направили в Россию в надежде, что его неотразимая внешность покорит Екатерину. Но когда он был представлен, место было уже занято. К тому же герцог де Шуазёль очень неосторожно позволил ему взять с собой жену-красавицу, вовсе не желающую, чтобы муж ей изменял, даже в интересах государственной политики. Отношения де Бретеля с императрицей никогда не зайдут за пределы вежливости. Но она ценит его ум, манеры и догадывается, что он симпатизирует ей. Именно у него она просит срочно взаймы шестьдесят тысяч рублей. Выполняя предписания герцога де Шуазёль, Бретель уклоняется от этого шага. Чтобы не скомпрометировать Францию, он уходит от прямого ответа и уезжает из Санкт-Петербурга в Варшаву, оттуда – в Вену, оставив распутывать узелок своему поверенному в делах Беранже. Через несколько дней, разочарованная и возмущенная непонятливостью дипломата, Екатерина направляет Беранже записку такого содержания: «Покупка, которую мы должны совершить, наверняка скоро будет иметь место, но по цене ниже прежней; так что дополнительных средств не потребуется». Беранже в восторге. У него гора с плеч. Он не верит в удачу заговора, затеянного забубенными головами. Считает, что «подпорки» заговора слишком слабы. Но Екатерина тем временем обратилась к Англии с просьбой профинансировать «покупку». Некий английский негоциант выдал аванс в сто тысяч рублей. Так она стала еще ближе к Англии и враждебно настроенной против Франции. Со стороны последней это была политическая ошибка, и Версаль скоро это поймет. «Государыня не простит вам, что вы бросили ее в столь критический момент», – пишет господин де Брогли Бретелю. На самом же деле, несмотря на все маневры, у друзей Екатерины нет никакого точного плана действий, никаких наметок, как они смогут в нужный момент возвести ее на трон. Сплошной туман, дерганья и импровизация.

12 июня 1762 года беспечный Петр выехал из Санкт-Петербурга в летнюю резиденцию в Ораниенбауме. Он рассчитывает отдохнуть там несколько дней, прежде чем отправиться в свою армию в Померании, обрушиться на датчан и отвоевать столь дорогое его сердцу герцогство Шлезвиг. К сожалению, русский флот не готов поднять паруса. Множество матросов заболело во время эпидемии. Петр издает указ, предписывающий больным срочно выздороветь. А пока он пирует с любовницей и принимает парады своих войск. Напрасно его ближайшие советники говорят ему, что опасно покидать столицу и даже империю, когда в Санкт-Петербурге активизируется клика, готовая его свергнуть; он не обращает внимания на предупреждения. Не слушает он и Фридриха II, советующего ему через своих посланников, барона Гольца и графа Шверина, срочно короноваться в Москве, ибо русские очень привязаны к традициям и не будут уважать царя, еще не освященного церковью; говорил он и о том, что осторожный монарх никогда не начинает войну, не обеспечив себе крепкий тыл. Единственная мера предосторожности, которую Петр принимает, касается местопребывания Екатерины. Он повелевает ей покинуть Санкт-Петербург и поселиться в Петергофе, близ Ораниенбаума, на берегу Финского залива. Друзья Екатерины чувствуют, что это – ловушка. Да и сама она неспокойна. Но отступать она не хочет. Просто решает поехать одна, поручив сына Павла на попечение Панина.

В Петергоф она прибывает 19 июня и располагается не во дворце, а неподалеку, в павильоне «Монплезир», у самого берега. Там она ожидает событий и готова либо встретить посланцев от Орловых, либо бежать от слуг мужа. Петр передал ей, что он приедет в Петергоф, чтобы отпраздновать именины (Петров день), и что она должна быть готова принять его. Что за этим: желание еще раз оскорбить ее публично или заточить в тюрьму, как он сто раз обещал? Узнав обо всем этом, друзья Екатерины, встревоженные, собираются на совет. Но 27 июня одного из них, капитана Пассека, арестовывают. Напившись, он при свидетелях оскорбительно отзывается об императоре. Под пыткой может сказать еще больше. Дольше ждать нельзя. Момент настал. Надо немедленно действовать. Глубокой ночью младший брат Григория Орлова, Федор, идет к гетману Кириллу Разумовскому, будущему президенту Академии наук и верному стороннику Екатерины. Тот велит разбудить Тауберта, директора типографии Академии наук, и просит его немедленно отпечатать манифест, провозглашающий низложение императора Петра III и восшествие на престол Екатерины II. Это – безумие: ведь ни один солдат еще не выступил в поддержку императрицы. Перепуганный Тауберт увиливает, препирается. Но Разумовский кидает ему: «Вы уже слишком много знаете! Теперь ваша голова, как и моя, поставлена на карту!» Тауберт сдается и приказывает набирать текст. Остается предупредить Екатерину. Это берет на себя Алексей Орлов.

Дата добавления: 2015-08-05