Тетрадь третья

- То есть как уезжаешь? Куда? С кем? – мать обессиленно опустилась на шаткий стул.
- В Москву, с любовником, - сцепленные от напряжения зубы, до болезненной немоты в челюстях.
- Дожили, - бабушка привычно выместила злость на неповинной столешнице. – Пидараса вырастили.
- Я гей, - несмелые возражения сквозь желание сбежать.
- Гавно ты малолетнее! – безапелляционное заявление с высоты почти уже прожитой до донышка жизни.
- Я имею право быть не таким, каким вы хотите меня видеть! Это моя жизнь! – выкрик на грани душевных сил, как быстро он выдохся.
Бабушка поджала губы в тонкую линию.
- Сыночка, ты же пошутил, да? Скажи нам, мы не будем ругаться, - у матери дрожали руки, а в глазах было столько надежды, что невыносимо хотелось солгать.
- Нет, - нерешительное покачивание головой.
- Ублюдок! Знала ведь, от кого рожаешь, дура! Говорила, аборт делай!
- Уходи сейчас, сынок. Уходи, пожалуйста, - мольба сквозь слёзы.
- Уедешь с этим извращенцем, семью опозоришь, не возвращайся! Нам такой родственничек не нужен!

В тот день я узнал, что отец мне не родной. Разозлённая моим непослушанием бабушка, желая ударить побольнее, рассказала всё. Её не волновали бледность моей матери и потоки её слёз. По мнению бабушки, меня должно было унизить то, что я нагулянный ублюдок от негодяя и проходимца, у которого «даже отец был цыганом», да и вообще «колдуны они все, а этот пуще многих». Который «всех девок в округе перепортил, а по слухам и мужиками не брезговал, да кто ж в таком сознается». Который наверняка и был тем маньяком, что убил соседскую слабоумную девку Соньку, потому как больше то и некому, а за «этим чудовищем в виде человеческом любая шла не раздумывая, только в глаза глянет». Который в конце концов закончил свои дни в тюрьме, загремев по статье за растление несовершеннолетних, и благополучно «очистил землю от своего скотского присутствия», умерев в тюремном лазарете от тяжёлой болезни сердца, которую не было возможности нормально лечить в тамошних условиях. Ещё я должен был быть безмерно всем благодарен за то, что меня, чёртово отродье, всем помотавшее нервы, земля носит, и родня не гонит. И коли не ведомо мне, как жить правильно и честно, так спросить есть, у кого. А коли не желаю по-человечески, так вольному воля, и я могу ступать жить по-скотски, как мой родной отец, чтобы сдохнуть в грязи, где и место таким, как я. «Я истину тебе говорю».
Некстати вспомнилась дурацкая детская ложечка в правой руке.
Я ушёл, не взяв ни одной вещи из этого дома, и поселился в гостинице в номере любовника. Отец неожиданно разыскал нас за день до отъезда. Тот, кого я считал и продолжаю считать своим отцом. Отец. А был он или не был в моей жизни? Полупрозрачная тень, прикрывающая другую, более густую и загадочную, о существовании которой я всегда смутно догадывался, но узнал только теперь. Бледная тень в ярком слепящем свете двух женщин: матери и бабушки. Тебе ведь тоже с ними было нелегко, правда? И тебя стирали, чтобы нарисовать заново более удобным и правильным?

Борзов чинно произвёл официальное знакомство, уверил, что будет всячески беречь, как положено, холить, лелеять, и всякое такое, а затем уехал по своим делам, давая нам возможность попрощаться.
- Неплохой мужик…
Чувствовалось, как отцу неловко от всей этой ситуации. Он опустил глаза и нервно теребил свою вечную неубиваемую кепку, привезённую когда-то из Англии.
- Солидный такой…
- Пап…
- Вроде и правда заботиться будет, - нервное дрожание губ выдало боль и растерянность.
- Пап, посмотри на меня.
Влага стояла в глазах, таких непохожих на глаза Артура. Таких неангельских, блеклых и тщательно протёртых с песком печального опыта.
- Всё хорошо будет. И… прости, что я такой у тебя, - предательский ком перекрыл горло, не давая дышать.
Отец как-то неловко махнул рукой.
- Да ты то в чём виноват? Знать бы, кто тебя таким сделал… удавил бы, - руки сжались на дорогой английской шерсти, сминая её.
- Никто не делал, пап, - навалилось усталое безразличие от очередного витка непонимания.
- Да много ты понимаешь, мелочь! Это извращенцы эти всё. Это они вас, красивых таких, с малолетства портят, - громкий шлепок по колену зажатой в ладони кепкой. – Артур, а… ну, может не поздно ещё как-то… ну, исправить… мы с мамой тебе врача найдём хорошего… Ты же знаешь, мы вот всё для тебя сделаем, мы же любим тебя.
Артуру с трудом удалось сдержать неуместный смех. Из каких-то немыслимых глубин поднялся восторженный кураж.
- Нет, пап, поздно уже, ничего не исправить, - сокрушённо вздыхая, парень мысленно корил себя за то, что откровенно издевается над родителем, но остановиться было выше его сил. – Не могу я с девушками больше. Вот прям совсем не могу. А врачей я боюсь, особенно психов этих.
- Психиатров, - машинально поправил отец.
- И, пап, тебе лучше уйти сейчас. А то Борзов у меня извращенец строгий очень, не любит, когда я бездельничаю. А ведь он мне вещи наказал собирать, - доверительный шепот на грани фарса.
- Засранец, - констатировал мужчина, тяжело поднимаясь на ноги. – Над родным папкой глумишься. Я виноват, что нифига в этом не понимаю? Оно мне как-то и не надо было раньше-то. Мне ж как мать с бабкой твоей, скромной прелестницей, сказали, так я и говорю… А ладно, звони, коли нужда будет.
Отец вздохнул, потерянно развёл руками и ушел. А сын сжался на диване в плотный комок, подтянув к себе колени и обняв шёлковую подушку. Артуру очень хотелось заплакать, но слёзы словно предали его, отказываясь пролиться и принести хоть каплю облегчения.

Москва разглядывала меня с неприветливым равнодушным любопытством. Новый образ жизни затягивал медленно и неохотно. Моя семья никогда не жила в большом достатке, и свалившиеся на меня роскошь и вседозволенность не столько радовали, сколько приводили в замешательство и заставляли испытывать неловкость от собственной неуклюжей неполноценности. Впрочем, это быстро прошло. И на смену им пришла злость. На себя, на всех, на пустоту, которую все эти излишества не могли заполнить.
Борзов то и дело опускался до рукоприкладства, вытаскивая меня из СИЗО или грязных борделей, гордо именуемых закрытыми VIP-клубами. Его всё меньше устраивало отсутствие энтузиазма в редкие моменты снисходительного предоставления ему моего тела. Всё более крупные скандалы вызывало моё развязное поведение на людях.
А я сходил с ума. Меня выбешивала необходимость часами торчать в салоне красоты, чтобы выглядеть достойным своего владельца. Достойным потери достоинства. Меня выматывало обилие слюнявого внимания в спортивном центре, которым меня поливали многочисленные приятели Борзика. Меня истощала бессмысленная каждодневная череда повторов пустых событий.
Первый серьёзный срыв случился, когда ему вздумалось поделиться мной с владельцем конкурирующей фирмы. К этому мероприятию прилагалась такая слёзная речь о тяготах среднего бизнеса и о том, какая сволочь этот Найдёнов, что потребовал меня в постель в обмен на невмешательство в важную сделку. Я не проникся, но дал согласие. Было противно от дешёвых попыток меня развести и почему-то показалось, что «на, подавись» будет наилучшим ответом на этот сопливый спектакль. Ошибка. Как и всегда.

- Я уезжаю! Меня всё это задрало! – от ярости темнело в глазах, и рот неудержимо наполнялся слюной – Какого хуя ты притащил меня в эту грёбаную Москву?! Чтобы водить на поводке, как собачку, и вязать с особо породистыми кобелями?! – повинуясь взмаху руки, взлетело в пропасть вычурной лестницы яркое фарфоровое совершенство китайской вазы – Иди в жопу, урод! Пусти меня!
Потные руки с провисшими на них складками кожи впились в плечи до синяков, прижали животом к тонким перилам. Изнутри с готовностью поднялась мерзкая волна тошноты. Артур не ел уже несколько дней, только пил всё, что горит, всё, что мог найти, заглушая все ощущения.
- Хоть бы оделся, - шипящее отвращение сочилось из каждой поры. – Прислугу своей красотой распугаешь, качок недоделанный, - бесполезный рывок в никуда. - Дохуделся, пидарас потрёпанный. Раздеть, сблевать и обрыдаться. Пусти!
Артур заметался с отчаянием больного в руках санитаров. Плюясь ядом, шипя и скуля на грани ультразвука.
- Коля! – нетерпеливый рык за спиной, и по лестнице тут же застучали каблуки охраны. – Заприте его, только так, чтобы не мог себе навредить. Глаз с него не спускать! Коля, лично отвечаешь! И позвони Васильичу, пусть хватает свои склянки и пулей сюда. Похоже, нервный срыв. И распорядись, чтоб привели в порядок спальню и его комнату. Там будто встреча Чужого с Хищником прошла. Блядь, устал я нахер, заебало всё… Меня сегодня нет ни для кого. Юрку предупреди.

Несколько дней я провёл в апатии и полусонной горячке. Заработал острую непереносимость некоторых лекарств, которые слишком часто вливал в мои вены недоученный студент-медик Васильич, с перепугу не желавший дать мне полностью прийти в сознание. Этого коновала остановил Коля – начальник личной СБ Борзика. Почуял неладное, не дал коновалу угробить собственность хозяина. Настоял на привлечении хорошего специалиста из своих знакомых – бывших чекистов.
Меня поставили на ноги в трёхдневный срок. И, поджидающая меня всё время забытья, реальность набросилась с оглушительным воем, с новыми силами. Но мне было уже всё равно. Надо мной очень хорошо поработали, и приглашённый спец, очистивший мою кровь от излишков препаратов, а мозг от лишних шаблонов, и Коля, подробно описавший мне судьбу моего предшественника. Очень милая и увлекательная история получилась. Я впечатлился, но сочувствием проникнуться не смог. Было в этом рассказе что-то ложное, гиперболизированное. Борзов сиял и переливался самодовольством, поглядывая на мою обречённую покорность. Радуясь моей вынужденной ласковости и примерному поведению. Правда, надолго меня не хватило. Но теперь изъятием меня из неприятностей занимался исключительно Коля, а Борзик берёг своё ожиревшее сердечко от стрессов.
Впоследствии я уже не истерил, что бы ни предлагала мне новая сытая жизнь. С радостью и извращённым мстительным удовольствием ложился под всякого, кому он меня предлагал. Тем более, что подавляющее большинство этих кадров, за редким исключением, были намного лучше в постели, чем мой грузный бородатый паровоз.

- Ну и зачем опять? – раздражение дребезжит в густом массивном басе Николая.
Навороченная машина неспешно огибает вечернюю загородную пробку по обочине, пробиваясь к МКАД.
- Мне скучно, - въевшаяся в голос хрипотца уже не удивляет Артура незнакомым звучанием собственного голоса.
- Так займись чем-нибудь! - удар ладоней по пупырчатой коже руля.
- Я и занимаюсь, - отстранённая, убеждённая в собственной правоте усталость обволакивает звонким коконом.
- Ты хуйнёй занимаешься! – короткий поворот головы, брошенный мельком взгляд, презрительный прищур. - Хватит дурью маяться. Найди себе дело нормальное. Полезное.
Слабые отрывистые смешки становятся всё чаще, всё громче, постепенно перерастают в истерический хохот. До всхлипов и подвываний. До слёз.

Странно, в Москве я почти не тосковал по Олегу. В том мире просто не нашлось ему места. Я представлял себе его в постели, чтобы возбудиться, пока пыхтящий на все лады паровоз разводил пары. Но в дальнейшем процессе это становилось невозможным, воображение мне отказывало, слишком не похоже было происходящее на то волшебство, что он способен был сотворить для меня. К счастью, не так часто Борзик находил время и силы владеть мной не только формально.
Самым страшным в этом роскошном прозябании была не всплывшая неожиданно угроза собственной жизни или здоровью в случае непослушания, а запрет на любую деятельность. Никакой работы, даже общественной, благотворительной, любой. Я не знаю, чего Борзов так боялся. В конце концов, мне даже запрещено было покидать дом без сопровождения. Сейчас, задним умом я понимаю, что он уже тогда подозревал или предчувствовал что-то. Может быть, не желал, чтобы его шантажировали мной. Хотя, очень сомневаюсь, что меня не принесли бы в жертву деньгам в такой ситуации.
Меня всё больше накрывала тупая ноющая бестолковость бытия. Всё чаще я ловил себя на мысли, что проживаю чужую жизнь, растрачивая свою. Что где-то может жить тот, кому бы очень подошло такое существование и сделало бы его счастливым, но он живет другой жизнью. Возможно, тоже не своей. Может быть, даже моей. И от того несчастлив.

- Ты идиот, Арти. Всегда им был, всегда будешь и от идиотизма умрёшь, - Валерик поджал под себя тощие задние лапки, прячась под разноцветным пляжным зонтиком, и манерно растопырил пальчики для придания наибольшей убедительности сказанному.
- Хорошо, я идиот, а ты гений, - согласно кивнул Артур и прикрыл глаза, подставляя лицо солнцу.
- Это хорошо, что ты не отрицаешь очевидного, - Лерчик прилепил на свой блеклый носик дурацкий треугольничек какого-то стикера, созданного специально для таких неженок.
- Иди уже жрать свои приторные коктейли, опарыш. И заткни, наконец, свои говорящие «булки». Или это у тебя лицо?
- Хамло. Наглый невоспитанный провинциальный гадёныш. И да, у меня, в отличие от тебя, есть лицо. А у тебя, кстати говоря, одна нога короче другой, поэтому ходишь ты как больная утка. Ты вообще только в горизонтальном положении шикарен.
- Ну, так наслаждайся, пиявка, - Артур расслабленно растянулся в шезлонге и прикрыл лицо белой шляпой.
- Зачем ты его дразнишь всё время? Живи и радуйся. Чего тебе не хватает? Синяков? – злобно шепчет эта моль, прикрывая свою бледную тушку огромным полотенцем.
- Мне не хватает жизни, Лерочка, - рука Артура пробирается под плотное покрывало и находит узкую переднюю лапку Валеры, сплетает с ней пальцы. – Вот ты живешь?
- Я хотя бы не нарываюсь, - понимающий вздох прорывается из-под широкополой матерчатой панамки с глупыми медвежатами Тедди.

Валерка - единственный, кого хоть с натяжкой я мог тогда назвать другом. Наши владельцы тесно дружили и вели общие дела, поэтому мы часто и подолгу виделись. Нам было нечего делить, нечему завидовать. Мы находились примерно на одном уровне золочёности клеток и примерно в одинаковом положении.
Маленький, худой аристократ с болезненно бледной кожей. Хрупкий, словно высохшее деревце или недокормленный ребёнок. Сгусток язвительной ранимости. Пессимистичный практичный реалист с умелым ртом. Мне не раз довелось испытать на себе его умения и многому удалось научиться, пока наши папики хлебали дорогущий виски из многолитровых бутылей. Такие выпускают известные производители для стремительно разбогатевшего быдла.
Сколько ночей было проведено в объятиях этих тонких лапок под богатырский храп упитых хозяев жизни, с молчаливого попустительства обеих команд охраны. Пару раз нас будил Коля, чтобы мы не попались под горячую руку злым с похмелья дельцам. Несанкционированное спаривание дорогих комнатных зверьков, мягко говоря, не приветствовалось.
Именно Лерчик научил меня, как открыть тайный счет в одном хитром банке и потихоньку перекачивать на него мелкие крошки от выдаваемых мне денег на будущее. Суммы были практически неограниченны, и утечку никто не должен был заметить.
Он учил меня выживать. Изворачиваться и отводить от себя, казалось бы, неминуемые удары. Он подхватывал меня в самом начале кипения, иногда успевая предотвратить новые приступы сумасбродства. Частенько выдавал полный пакет тумаков и брани с дополнительной страховкой от недопонимания. Я прикрывал его связь с нищим байкером, которого Лерчик обожал до дрожи в хилых конечностях.
Мы держались друг за друга, и я понимал, что и Лерке я необходим не меньше, чем он мне. А может и много больше.
Однажды он всё-таки сбежал со своим психованным мотоциклистом. Прошло почти четыре месяца, прежде чем я услышал о нём снова.

Вечером в комнату Артура вошел Николай. Парень напрягся в предчувствии неприятностей.
- Я хочу, чтобы ты знал, Артур. Валеру нашли. Вы ведь дружили, насколько я помню?
Парень поджал губы, не зная, как реагировать, и неуверенно кивнул.
- Его нашли мёртвым. Где-то на Дальнем Востоке. Спустя две недели после того, как был обнаружен труп его дружка. Вероятнее всего, их пытали. Подробности я могу сообщить тебе отдельно и даже показать фото, если хочешь, - мягкая опасная улыбка. – Убийц не нашли. Разумеется, прошло достаточно времени, чтобы их смерть уже никак не была связана с побегом. Надеюсь, не нужно тебя просить, чтобы ты вёл себя как можно осторожнее в этом полном опасностей мире?
Артур отрицательно покачал непослушной головой. Комната дёргано вертелась перед глазами, совершая немыслимые кульбиты.
- Хорошо. И ещё одно…
Парень поднял глаза и попытался сосредоточиться на собеседнике.
- Мне очень жаль, Артур, - Николай вышел, тихо прикрыв дверь.

Спустя двадцать минут парня с трудом выкурили из разгромленного новенького тренажёрного зала. В осколках зеркальных панелей рассыпались кровавые брызги. Изрезанный с ног до головы мелкими осколками Артур едва стоял на ногах. Выглядело это по-настоящему страшно и вызвало короткую волну истошного визга у женской части прислуги. Впрочем, быстро приглушённую холодным взглядом начальника охраны и быстрыми слаженными действиями его подчинённых. К счастью, оказалось, что большинство повреждений поверхностные, и представляют опасность только по совокупности.

Осколки извлекали несколько часов. Я постоянно терял сознание от боли и от неё же приходил в себя. Кровопотеря была довольно большая, но переливание решили отложить в надежде, что я восстановлюсь самостоятельно. Врач зачем-то долго и пространно объяснял мне, что переливание крови не панацея и не всегда хорошо переносится, поэтому он хотел бы избежать таких крайних мер, насколько позволит ситуация. Мои знания в этой области ограничивались фильмами и книгами, поэтому мне оставалось только кивать.
Я провел в больнице две недели. Потом ещё месяц в санатории под присмотром Коли и уже знакомого спеца по нервным срывам. Вернувшись к Борзову, я быстро получил отставку. Его не устроило наличие многочисленных мелких шрамиков на моей коже. Можно было бы сделать ряд пластических операций, но он устал от моих закидонов и уже нашёл мне замену.
Как ни странно, меня огорчила эта неожиданная отставка. Я оказался не готов к такому повороту событий. И не сразу понял, что не изгнан, а получил долгожданную свободу. Что теперь могу, наконец, покинуть клетку, не опасаясь мести со стороны Борзика.

- Артур, - тяжелая рука легла на плечо уже у самых ворот. – Я отвезу тебя.
Николай потянул парня к стоящему у гаража автомобилю.
- Ты не волнуйся, все твои вещи мы соберём и переправим на любой адрес, какой укажешь.
Артур покачал головой, устраиваясь на удобном сиденье.
- Не отказывайся. У тебя много довольно дорогих вещей и безделушек. Когда в тебе прекратит играть гордость, ты поймешь, что я прав. В конце концов, ты это всё заработал… так или иначе.
Заурчал утробно мощный мотор, поплыли за стеклом пушистые ёлочки пошлого дворика в номенклатурном стиле.
- Я тебе на счёт перекинул кое-что. Не из своих, конечно.
Артур недоумённо уставился на мужчину.
- И перевёл всё в другой банк, на предъявителя. Так надёжнее.
- Что?!
- Вот, держи, это твоя новая карточка. Приедешь домой, сразу всё не снимай, счёт надёжный, не отследят.
- Что вообще происходит?
- Ничего, - легкое пожатие плечами. – Просто ты очень вовремя нас покидаешь, поверь мне.

Спустя два месяца Борзов и его закадычный компаньон взорвались на арендованной яхте где-то у теплых островов. С ними погибли их новые мальчики и три человека команды. Пятеро охранников спаслись, получив лишь ранения разной степени тяжести. Николай пропал без вести. Причины катастрофы не выяснены.

- Я всё ещё жду от Вас, Артур, описания действительно светлых моментов. Мне кажется, что произошедшая с Вами… - Георгий Карлович пожевал губами, подбирая слова, под сочувственно насмешливым взглядом Артура, - неприятность как-то повлияла на восприятие прошлого. Я всё-таки настаиваю на том, чтобы Вы попытались. Ведь были же какие-то радости даже в… нелегкие периоды Вашей жизни? – поспешный жест рукой останавливает готовые сорваться с губ ехидные слова. – И я не имею в виду секс.

Я вернулся домой выпотрошенным и разбитым. Всё, что мне оставалось, это попытаться начать жизнь заново, как бы пафосно это не звучало. С нуля.
Денег на счету хватило бы на полную пластику, но я ограничился приведением в порядок частей тела, видимых из-под одежды. Остальное не так сильно и пострадало. Шрамы можно было просто отшлифовать в центре эстетической медицины и сделать менее заметными, чем я и занялся.
Из оставшейся суммы отложил немного на первое время, остальное перевел на накопительный счёт, на чёрный день, чтобы иметь некое материальное подспорье в виде капающих процентов.
Денег, вырученных от продажи ненужных мне теперь украшений и значительной части вычурного гардероба, хватило на лечение матери.

- Явился…
Мать лежала на застеленном диване, тяжело дыша и ежеминутно сглатывая. В комнате стоял отчётливый запах лекарств и немытого тела.
- А тебя звал кто?
- Ма… - Артур опустился на пол у её ног. – Почему не позвонила? Я бы помог.
- Не нужно мне ничего от тебя, - строго поджатые губы, совсем как когда-то у бабушки. – Уходи.
- Мам…
- Уходи, я сказала! – крик почти шёпотом, на срывающемся дыхании, слёзы на её глазах.
- Прости…
- Да уйдёшь ты уже?! Видеть тебя не могу! – слабые руки в сморщенных пергаментных перчатках возраста и болезни прижимают голову Артура к дурно пахнущему сквозь одеяло бедру. – Иди вон к мужикам своим, демон… наказание моё…

Мужчины, мальчики, парни. Я перебираю воспоминания о вас, как детские стеклянные шарики в наивной сокровищнице жестяной коробки из-под печенья. Разноцветные. Яркие, как осколки лета, или блеклые, как осенняя хмарь. Мутные, как водица в луже, и прозрачные, как слезинки росы. В памяти о каждом осталось лишь несколько мгновений и минимум информации. Какие-то мелкие детали, не отражающие сути.
Вот матовый молочный шарик с тёплыми прожилками. Севка занимался какой-то полулегальной торговлей и подкидывал мне деньжат в голодный год, когда зарплаты родителей хватало только на еду. Я приносил эти деньги домой и говорил им, что подрабатываю по вечерам в баре. Верили. Севка злился и притаскивал мне модные шмотки, которые я всё равно не мог надеть, потому что не мог объяснить родителям их происхождения. Он спешно уехал куда-то, скрываясь от милиции, не успев сказать мне ни слова.
Жёлтый с синими искрами. Дениска – чудесный, яркий нахалёнок с лучистыми глазами и детской улыбкой. Он варил пельмени в электрическом чайнике и стирал носки, натянув их на руку. Больше всего на свете любил читать и приучил к этому занятию меня. Считал секс жутко смешным занятием, потому что все пыхтят, потеют и издают громкие звуки, и это если не учитывать всю нелепость телодвижений. Юморист. Мы мирно разлетелись в разные стороны, как мотыльки, легко и безболезненно, не мучая друг друга сожалениями. Денис утонул летом в речке, неудачный прыжок с самодельной тарзанки. Безрассудный мальчишка.
Вот мутный коричневый шарик с тяжёлой взвесью внутри. Михаил самостоятельно учил английский язык по словарю и школьным учебникам. Целеустремлённый, сильный, легко отметающий всё лишнее. Я не вписался в его планы, сам понял это и ушел, не дожидаясь, когда мне укажут на выход.
Чёрный шарик в матовом сливовом налете. Виктор служил в милиции и был женат. С трудом выкраивал для меня время два раза в неделю. Мы нигде не появлялись вместе из-за его параноидального страха быть раскрытым. Он любил, чтобы я гладил его член, даже когда мы отдыхали после секса или смотрели вместе телек. Непрерывно. Нас выследила его жена и пришла с их общим другом разбираться. Был чудовищный скандал, который, к счастью, не вырвался за пределы съёмной квартиры. Я ещё несколько дней подлечивал синяки и ссадины. Виктор пропал через месяц. Его друг и коллега довел меня до истерики вопросами о его местонахождении, не веря в то, что мы реально расстались. Заледеневшее в снегу тело нашли только на вторые сутки, случайно. Множественные ножевые ранения, травма головы.
Вот блестящий зелёный шарик. Шурка отлично играл на гитаре и обладал непревзойденной харизмой. Он бросил меня, когда решил жениться и завести детей. Сейчас, насколько я знаю, счастлив в браке. По меньшей мере, внешне.
Маленький, но очень тяжёлый рубиновый шар. Данька был безумно влюблён в меня. Он подтачивал мои силы своей неумолимой любовью, пока я не разорвал эти болезненно тянущиеся жилы отношений. Грустный Пьеро в извечной маске блаженной скорби.
Мужчины. Сколько вас было всего? Я давно сбился со счёта. Я задевал вас вскользь, по-детски переставая о вас вспоминать, едва отвернувшись, переключаясь на что угодно, лишь бы не испытывать сожалений. Череда лиц, прорезаемая одним и тем же. Лицом Олега. Им прошито воспоминание почти о каждом. Либо до, либо после - всегда был он. Я приползал к нему после каждой неудачи. Он приходил за мной, если я слишком долго и удачно пытался его кем-то заменить.
Знающие нас посмеивались над такими кипучими итальянскими страстями. Но всё равно, как мне, кажется, немного завидовали. Наши отношения неровными стежками дрожащих жил растягивались на годы. Короткие вулканические взрывы сменялись вялотекущей тихой обыденностью и покоем. Мы бились в кровь и принимались нежно зализывать друг другу раны, чтобы в следующий миг вновь вцепиться в глотку или смешаться в горячих объятиях, разбрасывая клочья шерсти вокруг.
Но вернувшись из Москвы, я не смог пойти к Олегу. Не в этот раз. Что-то сломалось внутри, и хотелось отлежаться в норе, зализывая раны, сращивая осколки себя прежнего.
Я просто не мог вновь униженно приползти в надежде, что меня примут. Перешагнуть новый, выпирающий будто сломанной костью, болезненный барьер. Не в этот раз.
А может я повзрослел?

- Артур, Вы стали часто пропускать назначенные встречи. Плохо себя чувствуете? – психолог, демонстрируя полное спокойствие, деликатно отпил из крошечной чашечки.
- Я не хочу никого видеть, - усталость просочилась в плечи и растеклась волной слабости по спине.
- Для наилучшего результата необходима регулярность наших бесед.
- Мне плевать, что Вам необходимо, - Артур потёр лицо пересохшей шершавой кожей ладоней.
- Это необходимо не мне, а Вам. Мне очень жаль, что Вы этого не понимаете. Когда Вы в последний раз ели?
- Не помню.
- Почему Вы не пьёте чай?
- Не хочу.
- Вы не принимаете назначенные мной препараты? Перестали выходить из дома даже по необходимости?
- Да! – резкий толчок агрессивной злобы, который тут же растёкся, плавно растворился в следующем выдохе, оставляя противное послевкусие.
- Если так пойдет дальше, я буду вынужден рекомендовать Вашим родителям поместить Вас в нашу клинку для стационарного лечения. Кормить Вас будут насильно. Вам назначат более сильные препараты. Вы этого хотите?
- Не надо меня пугать. Я прекрасно знаю, что без моего согласия это невозможно, - ухмылка неудержимо кривит губы.
- Ошибаетесь. Достаточно моего заявления о том, что Вы, в Вашем нынешнем состоянии, представляете угрозу собственной жизни и здоровью, и Вашего согласия никто не спросит. Так что, будем сотрудничать? – острая холодность в лице и голосе, хвалёная немецкая жёсткость во взгляде.
- Да, - обреченный кивок утыкает лицо в скрещенные ладони.
- Пейте чай, Артур, - умиротворяющий певучий полушёпот.
Мягкая навязчивость бытия.

Дата добавления: 2015-08-05