Глава 18. Анжелика сидела во дворце, в галерее с венецианскими окнами

Анжелика сидела во дворце, в галерее с венецианскими окнами. Она не знала, как ей быть теперь, как держаться с Жоффреем де Пейраком. Она вернулась из домика на Гаронне утром, но еще не видела мужа. Клеман Тоннель сообщил ей, что мессир граф заперся с мавром Куасси-Ба в лаборатории, где он обычно занимается алхимией. Анжелика в досаде кусала губы. Жоффрей может просидеть там много часов. Впрочем, она и не жаждала его видеть. Ей все равно. Она еще не простила ему его вчерашнюю мистификацию.

Анжелика решила пойти на кухню, где в тот день разливали по бутылкам первую наливку. Стол Отеля Веселой Науки считался самым утонченным во всем Лангедоке. Жоффрей де Пейрак сам принимал участие в составлении меню для своих гостей, и Клеман Тоннель, который, бесспорно, был отличным дворецким, великолепно вел хозяйство.

Однако едва Анжелика вошла в кухню, пропитанную запахами апельсинов, аниса и ароматных специй, как вбежал запыхавшийся арапчонок с вестью, что прибыл мессир барон Бенуа де Фонтенак, архиепископ Тулузский, и хочет видеть госпожу и мессира графа.

Обычно гости приезжали не утром, а к вечеру, когда спадала жара. Кроме того, уже несколько месяцев, после какой-то очередной ссоры, когда его преосвященство обвинил графа в дурном влиянии на умы жителей Тулузы, архиепископ не бывал в доме графа де Пейрака.

Заинтригованная и несколько обеспокоенная Анжелика сняла фартук, который она только что приколола к корсажу, и поспешила в гостиную, на ходу взбивая волосы, которые у нее, согласно моде, длинными локонами спадали на кружевную пелеринку.

Она дошла до прихожей и увидела у входа высокую фигуру архиепископа в красной мантии с белыми брыжами.

Внизу, в саду, стояла карета с шестериком вороных, а вокруг Шумела свита архиепископа, его лакеи со шпагами на боку, пажи и знатные сеньоры верхом на лошадях.

Анжелика поспешно опустилась на колени, чтобы приложиться к пастырскому перстню, но архиепископ поднял ее и поцеловал ей руку, как бы давая понять этим светским жестом, что визит его неофициален.

– Прошу вас, сударыня, не надо, слишком большая почтительность только подчеркивает, насколько я стар по сравнению с вашей юностью.

– Ваше преосвященство, я лишь хотела выразить уважение, которое питаю к такому выдающемуся человеку, удостоенному высокого духовного сана самим его святейшеством папой Римским и даже самим богом…

Каждый раз, когда Анжелике приходилось произносить подобные слова, она невольно вспоминала сестру Анну, которая в монастыре вела уроки светского воспитания. Да, сейчас сестра Анна осталась бы довольна своей некогда слишком строптивой ученицей.

Прелат снял свою шапочку, перчатки, передал молодому аббату из своей свиты и жестом руки отослал его.

– Мои люди подождут меня во дворе. А мне бы хотелось, сударыня, побеседовать с вами вдали от нескромных ушей.

Анжелика бросила насмешливый взгляд на аббата, обвиненного в нескромности, и он залился краской.

В гостиной Анжелика распорядилась, чтобы принесли освежающие напитки, и попросила гостя извинить ее мужа за то, что он до сих пор не вышел. Она сейчас пошлет сказать ему.

– Я очень огорчена, что и сама заставила вас ждать. Я отлучилась на кухню, чтобы присмотреть за изготовлением наливки. Но я злоупотребляю вашим временем, ваше преосвященство, рассказывая вам о таких пустяках.

– Для господа бога нет пустячных дел. Вспомните историю служанки Марфы. В наши дни такая редкость, чтобы знатная дама сама вела хозяйство. А ведь именно от хозяйки зависит достойный тон дома и поведение слуг. Если же в ней, как в вас, графиня, к тому же сочетаются очарование Марии Магдалины и мудрость Марфы…

Однако голос архиепископа выдавал его рассеянность, и светская болтовня, судя по всему, не принадлежала к тем видам занятий, которые увлекали его. Несмотря на величественную осанку и подчеркнуто прямой взгляд голубых глаз, в нем всегда сквозила какая-то подозрительность, и это смущало его собеседников. Однажды Жоффрей де Пейрак в беседе заметил, что архиепископ обладает удивительным даром внушать человеку чувство вины.

Задумчиво потерев ладони, архиепископ сказал, что для него большая радость снова увидеться с молодой дамой, которая с того давнего дня, когда он венчал ее в соборе святого Северена, весьма редкая гостья в этом соборе.

– Я иногда вижу вас в церкви и могу только воздать вам хвалу за то, что вы усердно посещали службы во время поста. Но должен признаться, дочь моя, меня несколько разочаровало, что я не слышал вашего голоса в моей исповедальне.

– Я исповедуюсь капеллану монастыря визитандинок, ваше преосвященстве.

– Он достойный пастырь, но, по моему мнению, сударыня, ваше положение в обществе…

– Простите, ваше преосвященство, – рассмеялась Анжелика, – но я вам объясню, чем я руководствуюсь: мои прегрешения слишком незначительны, так зачем же я буду отнимать время для исповеди у такой особы, как вы, – мне было бы неловко.

– Мне кажется, дитя мое, вы неверно понимаете самую суть таинства исповеди. Не грешнику судить о тяжести его проступков. Городская молва доносит до меня слухи об оргиях, которые устраивают в этом дворце, и, на мой взгляд, молодая и прелестная женщина едва ли может остаться здесь столь же невинной, как в день своего крещения.

– Я и не притязаю на это, ваше преосвященство, – прошептала Анжелика, опустив глаза, – но думаю, что молва преувеличивает. Да, это верно, праздники во дворце бывают веселые. Здесь слагают стихи, поют, пьют вино, говорят о любви, много смеются. Но я ни разу не сталкивалась с распутством, которое возмутило бы мою совесть…

– Пусть я останусь в убеждении, что вы скорее наивны, чем лицемерны, дитя мое. Слишком юной отдали вас в руки супругу, чьи речи не раз были близки к ереси, а его хитрость, его богатый опыт общения с женщинами позволили ему без труда ввести в заблуждение вашу податливую еще душу. Возьмем хотя бы печально знаменитые диспуты о любви, которые он ежегодно устраивает в своем дворце и на которые собираются не только знатные тулузские сеньоры, но и жены именитых горожан и юные дворяне со всей провинции, и я содрогаюсь, я дрожу от ужаса, видя, как он благодаря своему богатству с каждым днем оказывает все большее влияние на город. Главные капитулы – а они, как вы знаете, являются консулами наших провинций, – эти суровые и неподкупные магистраты, обеспокоены тем, что их супруги посещают Отель Веселой Науки.

– Не поймешь этик людей, – проговорила Анжелика, делая вид, что она задета, – я вечно слышу разговоры о том, что богатые горожане, наоборот, стремятся быть принятыми в кругу высшего дворянства в ожидании дня, когда король в своей милости пожалует и им дворянский титул. Мой муж не кичится ни своим гербом, ни древностью рода Он принимает всех – и мужчин и женщин, лишь бы они не были глупы. И то, что господа капитулы выражают недовольство, меня просто удивляет.

– Прежде всего – душа! – прогремел архиепископ, словно проповедуя с кафедры. – Прежде всего – душа, сударыня, а уж потом титулы.

– И вы действительно думаете, что моей душе и душе моего мужа угрожает серьезная опасность, ваше преосвященство? – спросила Анжелика, широко раскрыв свои глаза цвета морской волны.

Анжелика покорно выполняла все, что церковь требовала от женщин ее круга

– посещала службы, постилась, исповедовалась, причащалась, – но, от природы обладая здравым смыслом, она яростно бунтовала, когда сталкивалась с ее деспотизмом.

Сейчас же, сама не зная почему, она чувствовала, что архиепископ неискренен.

Опустив веки, положив руку на свой усыпанный брильянтами и аметистами крест, архиепископ, казалось, погрузился в раздумье, стараясь отыскать в глубинах своей души ответ всевышнего.

– Разве я могу это знать? – вздохнул он наконец. – Я не знаю ничего. Все, что происходит в этом дворце, долгое время оставалось для меня тайной, и с каждым днем тревога моя все возрастает.

Неожиданно он спросил:

– Сударыня, а вы осведомлены об опытах вашего супруга в области алхимии?

– Нет, не осведомлена, – невозмутимо ответила Анжелика. – Граф де Пейрак увлечен наукой, но…

– Говорят даже, он крупный ученый.

– Я верю в это. Он по многу часов проводит в своей лаборатории, но ни разу не пригласил меня заглянуть туда. По-видимому, он считает, что подобные вещи не могут интересовать женщин.

Она раскрыла свой веер и поднесла его к лицу, чтобы скрыть улыбку, а может быть, и замешательство, в которое приводил ее пристальный взгляд архиепископа.

– Изучать человеческие души – моя обязанность, – сказал он, словно угадав ее смущение. – Но пусть вас это не беспокоит, дочь моя. Я вижу по вашим глазам, что вы честны и прямодушны и, несмотря на свои юный возраст, характера незаурядного. А вашему супругу еще, может быть, не поздно раскаяться в своих прегрешениях и отказаться от ереси.

Анжелика даже вскрикнула от возмущения.

– Ваше преосвященство, клянусь, вы заблуждаетесь! Возможно, мой муж не является примерным католиком, но его совершенно не интересует ни Реформация, ни прочие гугенотские ереси. Я даже слышала, как он насмехался над этими «мрачными бородачами из Женевы», на которых, по его словам, небо возложило миссию отбить у человечества охоту смеяться.

– Лживые слова, – мрачно изрек прелат. – Разве в доме у него, у вас, сударыня, не бывают постоянно самые ярые протестанты?

– Но это ученые, с которыми он беседует о науке, а не о религии.

– Наука и религия тесно связаны. Недавно мне сообщили, что у него был с визитом небезызвестный итальянец Берналли. А знаете ли вы, что этот человек после конфликта с Римом из-за своих святотатственных сочинений бежал в Швейцарию, где перешел в протестантскую веру? Впрочем, не будем задерживаться на этих доказательствах прискорбного, с моей точки зрения, состояния духа. Но есть один вопрос, который интересует меня уже много лет. Граф де Пейрак очень богат, и с каждым годом богатство его возрастает. Откуда у него столько золота?

– Но, ваше преосвященство, разве он не принадлежит к одному из древнейших родов Лангедока, к тому же породнившемуся со старинным родом графов Тулузских? А графы Тулузские были в Аквитании столь же могущественны, сколь в свое время короли в Иль-де-Франсе?

Архиепископ презрительно усмехнулся.

– Это верно. Но ветви генеалогического древа ни дают богатства. Родители вашего супруга были настолько бедны, что великолепный замок, где вы сейчас царите, лет пятнадцать назад начал превращаться в развалины. Граф де Пейрак никогда не рассказывал вам о своей юности?

– Н-нет, – тихо ответила Анжелика, сама удивляясь своей неосведомленности.

– Он младший сын в семье и, повторяю вам, был так беден, что в шестнадцать лет отправился в плавание в дальние страны. Долгие годы от него не было никаких вестей, и все уже считали, что он где-нибудь сложил свою голову, как вдруг он вернулся. Его родители и старший брат к тому времени умерли, кредиторы забрали родовые земли. Он все выкупил, и с тех пор его богатство все растет. А ведь он не получает никакой пенсии от короля, его никогда не видели при дворе, и он даже подчеркивает свое нежелание там бывать.

– Но у него много земель, – сказала Анжелика, чувствуя, что ей становится трудно дышать, возможно, из-за все усиливающейся жары, – а в горах пастбища, где пасутся стада овец, которые дают шерсть, и большая мастерская, где из этой шерсти ткут материю, у него оливковые и тутовые плантации, прииски, где он добывает золото и серебро.

– Вы не оговорились, золото и серебро?

– Да, ваше преосвященство, граф де Пейрак владеет во Франции приисками, на которых, как он утверждает, добывают много золота и серебра…

– Сударыня, вы употребили совершенно правильный глагол, – медовым голосом заметил прелат. – Он именно утверждает, что добывает там золото и серебро… Вот это я и хотел услышать. Ужасное предположение подтверждается.

– Что вы хотите сказать этим, ваше преосвященство? Вы меня пугаете.

Архиепископ Тулузский снова устремил на нее взгляд своих слишком ясных глаз, которые порой становились холодными как сталь, и медленно проговорил:

– Я не сомневаюсь, сударыня, что ваш супруг – один из крупнейших ученых нашего времени, и именно потому подозреваю, что он действительно нашел философский камень, то есть открыл секрет, которым владел царь Соломон, секрет превращения металла в золото. Но каким путем он достиг этого? Я очень опасаюсь, что ради достижения такого могущества он вступил в сделку с самим дьяволом.

Анжелика снова прикрыла веером лицо, с трудом сдерживая смех. Она ждала намека на торговлю, которую вел граф и о которой она знала по рассказам Молина и отца; она беспокоилась, зная, что коммерция – недостойное занятие для дворянина, и это могло бросить тень на имя графа. Но нелепое обвинение архиепископа, который как будто слыл человеком большого ума, показалось ей сначала чрезвычайно смешным. Но может быть, он пошутил?

Мысли Анжелики невольно обратились к прошлому, и она вдруг вспомнила, что Тулуза – французский город, в котором инквизиция еще сохраняет свою власть. Чудовищный суд инквизиции над еретиками, который в прежние века свирепствовал повсюду, еще существовал в Тулузе, и его прерогативы не осмеливался оспаривать даже сам король.

Тулуза, этот веселый город, был также городом кровавым, именно здесь за последние сто лет умертвили гугенотов больше, чем в каком-либо другом городе Франции. Еще задолго до Парижа здесь была своя Варфоломеевская ночь. В Тулузе особенно часто устраивались всевозможные религиозные церемонии. Это был воистину «звенящий остров», где колокола, не умолкая, созывали верующих на молитву, город, утопающий не только в цветах, но и в распятиях, святых образках, мощах. Пламя костров испанской инквизиции испепелило истинно латинский дух, занесенный сюда римскими завоевателями. Наряду с такими легкомысленными братствами, как «Властелины любви» и «Вожаки юности», которые славились своими веселыми проделками, на улицах города можно было встретить процессии флагеллантов – с горящими глазами фанатиков они истязали себя хлыстами и терниями, обагряя своей кровью булыжную мостовую.

Анжелика, захваченная вихрем развлечений, не обращала внимания на эту сторону жизни Тулузы. Но она знала, что именно архиепископ, вот этот самый человек, что сидит сейчас перед ней в высоком, обитом штофом кресле и попивает ледяной лимонад, и есть Великий инквизитор Тулузы.

Вот почему у нее действительно дрогнул голос, когда она тихо спросила:

– Надеюсь, ваше преосвященство, вы не собираетесь обвинить моего мужа в колдовстве?.. Ведь добыча золота – занятие не столь редкое в нашей стране, которую бог так щедро одарил, рассыпав его в чистом виде по земле!

И она лукаво добавила:

– Я слышала, что у вас тоже есть золотоискатели, они промывают в корзинах гравий из Гаронны и зачастую приносят золотой песок и самородки, которые вы жертвуете на благотворительные цели…

– Ваши слова не лишены здравого смысла, дочь моя. Но именно потому, что я знаю, сколько добывается золота на приисках, я вправе утверждать следующее: даже если промыть гравий всех рек и ручейков Лангедока, все равно не собрать и половины того золота, которым, судя по всему, владеет граф де Пейрак. Я прекрасно информирован, поверьте мне, «В этом я не сомневаюсь, – подумала Анжелика. – И впрямь махинации с испанским золотом ведутся уже давно…»

Взгляд голубых глаз подстерегал, не выдаст ли она свою растерянность. Анжелика немного нервным жестом захлопнула веер.

– Ученый – не обязательно пособник дьявола. Ведь говорят же, что при дворе есть ученые, которые установили подзорную трубу и разглядывают через нее небесные светила и горы на луне, и дядя короля, герцог Гастон Орлеанский, ведет эти наблюдения под руководством аббата Пикара?

– Да, это так, и я даже знаком с аббатом Пикаром. Он не только астроном, но и главный геометр короля.

– Вот видите…

– Церковь, сударыня, обладает широтой взглядов. Она разрешает вести всевозможные научные исследования, даже столь смелые, как те, что ведет упомянутый вами аббат Пикар. Я скажу еще больше. В архиепископстве под моим началом работает один ученый монах-францисканец, некий Беше. Он уже многие годы занимается проблемой превращения металла в золото, но он получил на это благословение мое и самого Рима. Не скрою, пока его труды обходятся мне очень дорого, особенно много денег ушло на особые ингредиенты, которые мне приходится заказывать в Испании и Италии. Этому человеку ведомы все самые древние правила его ремесла, и он утверждает, что для достижения успеха необходимо просветление свыше, то есть просветление, ниспосланное богом или сатаной.

– И он достиг успеха?

– Пока еще нет.

– Бедняга! Несмотря на ваше высокое покровительство, к нему плохо относятся и бог и сатана.

Анжелика прикусила губу, тут же пожалев о своей язвительной реплике. У нее было такое чувство, будто она задыхается, и она готова была нести любую чепуху, лишь бы выйти из этого состояния. Разговор казался ей столь же глупым, сколь и опасным.

Она повернулась к двери в надежде услышать в галерее характерные шаги мужа и вздрогнула, увидев его самого:

– Как, вы здесь?

– Я только что вошел, – ответил граф и обратился к архиепископу. – С моей стороны было непростительно, сударь, заставить вас ждать так долго. Не скрою, мне доложили о вашем прибытии около часу назад, но я не мог остановить очень тонкий процесс в одной из реторт.

Граф де Пейрак так и пришел в своем длинном, до пят, балахоне алхимика, похожем на широкую рубаху, на которой вышитые знаки Зодиака смешивались с разноцветными пятнами от кислот. Анжелика была уверена, что он нарочно не снял халат и нарочно, обращаясь к архиепископу Тулузскому, назвал его «сударь», подчеркнув тем самым, что говорит с ним как с бароном Бенуа де Фонтенаком, то есть как равный с равным.

Граф знаком подозвал слугу, находившегося в прихожей, чтобы тот помог ему снять балахон.

После этого он подошел к прелату и поклонился. Луч солнца осветил его темные волосы с крупными блестящими локонами, за которыми он тщательно следил, и они могли бы с успехом соперничать с лучшими парижскими париками, начинавшими тогда входить в моду.

«У него самые красивые волосы на свете», – подумала Анжелика.

Ее сердце трепетно забилось, хотя она и не хотела себе в этом признаться. В памяти всплыла вчерашняя сцена.

«Это не правда, – снова упрямо повторила она. – Пел кто-то другой. О, я ему никогда этого не прощу!»

Тем временем граф де Пейрак приказал придвинуть высокий табурет и сел около Анжелики, чуть позади нее.

Она не видела мужа, но до нее доходил аромат его дыхания, который сейчас напоминал ей только одно – то сладостное мгновение. К тому же она инстинктивно чувствовала, что Жоффрей де Пейрак, обмениваясь незначительными фразами с архиепископом, не отказывает себе в удовольствии взглядом ласкать затылок и плечи своей молодой жены и, более того, что его взгляд дерзко погружается в манящую глубину корсажа, скрывающего ее безупречную грудь, которой граф любовался накануне.

Это был словно вызов прелату, который слыл непреклонным в своей добродетели.

И в самом деле, архиепископ Тулузский, хотя и унаследовал сан от одного из своих дядей, все же пожелал еще принять монашество, чтобы, возложив на свои плечи ответственность за управление одной из крупнейших епархий Франции, стать также истинным пастырем верующих. И именно потому, что его безупречная жизнь могла служить примером благочестия, он был особенно опасен.

***

Анжелику так и подмывало обернуться к мужу и умоляюще сказать ему: «Прошу вас, будьте осторожны».

И в то же время мысли ее были заняты другим: она наслаждалась этим безмолвным выражением чувств. Ей хотелось, чтобы он коснулся ее девичьей кожи, не знавшей ласки, она жаждала поцелуя, который погрузил бы ее в негу. Анжелика сидела очень прямо, даже немного напряженно, и чувствовала, как у нее начинают пылать щеки. Она твердила себе, что ее страхи нелепы и в поведении графа нет ничего, что могло бы раздражить архиепископа, – ведь она, в конце концов, жена графа де Пейрака и по закону принадлежит ему. И ее вдруг охватило желание действительно принадлежать ему, забыться, закрыть глаза и довериться его объятиям. Ее волнение наверняка не ускользнуло от графа, и он, верно, посмеивается над нею. «Он играет со мной как кошка с мышкой. Он мстит мне за то, что я пренебрегла им», – в растерянности думала она.

Чтобы скрыть свое смятение, она подозвала арапчонка, который прикорнул на подушке в углу комнаты, и приказала ему принести бонбоньерку. Когда мальчик принес ящичек из черного дерева с перламутровыми инкрустациями, наполненный орехами, засахаренными фруктами, драже с изюмом и розовым сахаром, Анжелика уже взяла себя в руки и теперь стала следить за разговором мужчин с большим вниманием.

– Нет, сударь, – говорил де Пейрак, с беспечным видом жуя пастилку с запахом фиалок, – не думайте, что я занялся наукой с целью овладеть тайнами, которые дали бы мне власть и могущество. Просто меня всегда влекло к знаниям. И если бы, к примеру, мне не удалось разбогатеть, я бы попытался получить должность смотрителя королевских вод. Вы, вероятно, не представляете себе, насколько Франция отстала в таких вопросах, как искусственное орошение, откачивание воды насосами… Римляне были в десять раз более сведущи, чем мы, а когда я путешествовал по Египту и Китаю…

– Я знаю, граф, что вы очень много путешествовали. А вы не бывали в тех странах Востока, где еще не утрачены секреты волхвов?

Жоффрей де Пейрак рассмеялся.

– Бывал, но волхвов там не встречал. Магия – не мое призвание. Ее я оставляю вашему мужественному и наивному Беше.

– Беше все время спрашивает, когда же вы разрешите ему присутствовать хотя бы при одном из ваших опытов и стать вашим учеником?

– Сударь, я не школьный учитель. Но даже если бы я был им, я, уверяю вас, не подпускал бы к науке людей ограниченный.

– Но этот монах слывет человеком тонкого ума.

– В схоластике – возможно, но в науке, где требуется умение наблюдать, он ничтожество: он видит вещи не такими, каковыми они являются на самом деле, а такими, какими они представляются ему. На мой взгляд, это человек неумный и ограниченный.

– Пусть так, это ваша точка зрения, я же недостаточно разбираюсь в мирских науках, чтобы судить, насколько ваша антипатия к нему обоснованна. Но не забывайте, что монах Беше, которого вы считаете человеком невежественным, написал замечательную книгу по алхимии, она вышла в 1639 году, и мне, кстати, с трудом удалось добиться от Рима разрешения на ее издание.

– Если это воистину научный труд, то для него неважно, одобрен он церковью или нет, – довольно сухо заметил граф.

– Разрешите мне остаться при ином мнении. Разве дух церкви не простирается на всю природу и все ее явления?

– Я не вижу причины, почему это должно быть так. Вспомните, монсеньор, слова господа бога: «Воздайте кесарю кесарево». Кесарь – внешняя власть людей, но также и внешняя власть вещей. Этими словами Сын Божий захотел утвердить независимость души и религии от материального мира, и я не сомневаюсь, что сюда относится и отвлеченная наука.

Прелат покачал головой, и его тонкие губы вытянулись в приторной улыбке.

– Восхищаюсь вашей диалектикой. Она достойна великих традиций и показывает, что вы прекрасно усвоили теологию, которой обучались в университете нашего города. Однако именно на эту область и простирает свой суд высшее духовенство, чтобы покончить со спорами, ибо ничто так не походит на здравый смысл, как его отсутствие.

– Эта фраза в ваших устах, монсеньор, в свою очередь, вызывает у меня восхищение. Действительно, если речь идет о вопросах, не касающихся непосредственно церкви, то есть не о догмате или нравственных устоях, то я убежден, что должен опираться в науке на опытные данные, а не на всевозможные логические уловки. Другими словами, я должен довериться методам наблюдения, изложенным Бэконом в его «Новом Органоне», вышедшем в 1620 году, а также указаниям, данным математиком Декартом, чьи «Рассуждения о методе» останутся краеугольным камнем философии и математики…

Анжелика видела, что имена этих двух ученых почти ничего не говорили архиепископу, хотя он и слыл эрудированным человеком. Она волновалась, как бы спор не принял более острый характер, ведь Жоффрей не станет церемониться с архиепископом.

«И что у мужчин за страсть спорить о всяких пустяках?» – подумала она. Больше всего ее страшило, как бы архиепископ ловкими маневрами не завлек графа в западню.

На этот раз слова Жоффрея де Пейрака, казалось, задели архиепископа – его бледные, чисто выбритые щеки вспыхнули румянцем, он опустил веки, и на лице его появилось выражение надменного коварства, которое напугало Анжелику.

– Мессир де Пейрак, – сказал он, – вы говорите о власти, о власти над людьми, о власти над вещами. Неужели вам никогда не приходило в голову, что ваше поразительное преуспеяние в жизни может многим показаться подозрительным и особенно насторожить неусыпную бдительность церкви? Ваше богатство, которое возрастает с каждым днем, ваши работы, которые привлекают к вам ученых, поседевших над книгами… В прошлом году я беседовал с одним немецким математиком. Он недоумевал, как вам удалось, словно играючи, разрешить столь сложные проблемы, над которыми тщетно бились крупнейшие умы нашего времени. Вы говорите на двенадцати языках…

– Пико дела Мирандола, живший полтора века назад, знал восемнадцать языков.

– У вас великолепный голос, который заставляет бледнеть от зависти великого итальянского певца Марони, вы с легкостью пишете стихи и в совершенстве владеете искусством – простите меня, сударыня! – покорять женские сердца…

– А как же это?

Анжелика догадалась, что муж показал рукой на свою изуродованную щеку, и у нее сжалось сердце.

На мгновение архиепископ смутился, но тут же с раздражением бросил:

– А-а! Уж не знаю как, но вам удается заставить их забыть об этом. У вас слишком много талантов, поверьте мне.

– Ваша обвинительная речь удивляет меня и беспокоит, – медленно проговорил граф. – Я даже не предполагал, что вызываю такую зависть. Ведь мне-то казалось, что, наоборот, я обижен судьбой.

Он склонился к архиепископу, и глаза его вдруг заблестели, словно в предвкушении хорошей шутки:

– А знаете ли вы, монсеньор, что я в некотором роде мученик-гугенот?

– Вы? Гугенот? – в ужасе вскричал прелат.

– Я сказал – в некотором роде. Вот моя история. Когда я родился, моя мать отдала меня кормилице, которую она выбрала, руководствуясь не вероисповеданием, а величиной ее груди. Кормилица же была гугенотка. Она увезла меня в Севенны, в свою деревню, над которой возвышался замок мелкого сеньора-гугенота. А неподалеку, как водится, был замок другого сеньора, католика, и рядом – католические деревушки. Не знаю, с чего все началось, мне было три года, когда произошла схватка между католиками и гугенотами. Моя кормилица и другие женщины из ее деревни спрятались в замке дворянина-гугенота. Ночью католики взяли этот замок штурмом. Всех, кто там прятался, убили, а замок подожгли. Меня же, полоснув трижды по лицу саблей, выбросили в окно с третьего этажа прямо в снег. Снег и спас меня от горящих веток, которые падали вокруг. Наутро один из католиков, придя в замок, чтобы поживиться чем-нибудь – а он знал, что я сын тулузского сеньора, – увидел меня, подобрал и сунул в корзину, что была у него за спиной, вместе с моей молочной сестрой Марго, единственной из местных жителей, уцелевшей после резни. Нашего спасителя в пути несколько раз застигали снежные бураны, и он с трудом добрался до долины. Когда он пришел в Тулузу, я был еще жив. Моя мать раздела меня, вынесла на солнечную террасу и запретила врачам приближаться ко мне, заявив, что они могут только доконать меня. Так я и лежал несколько лет на солнце. Только к двенадцати годам я начал ходить. А в шестнадцать я уже уплыл на корабле, Вот каким образом я сумел столько всего узнать. Сначала мне помогла болезнь и вынужденная неподвижность, затем – путешествия. И в этом нет ничего подозрительного.

Помолчав, архиепископ задумчиво проговорил:

– Ваш рассказ объясняет многое. Теперь меня не удивляет ваша симпатия к гугенотам.

– Я не испытываю симпатии к гугенотам.

– Ну, тогда скажем – ваша антипатия к католикам.

– Я не испытываю антипатии к католикам. Я, сударь, человек несовременный, и мне трудно жить в наш век нетерпимости. Мне следовало бы родиться на век или на два раньше, в эпоху Возрождения – даже название больше ласкает слух, чем Реформация, – когда французские бароны открывали для себя Италию и благодаря ей блистательное наследие античного мира: Рим, Грецию, Египет, библейские земли…

Барон де Фонтенак едва заметно встрепенулся, и это не ускользнуло от Анжелики.

«Он все-таки завел его туда, куда хотел», – мелькнула у нее мысль.

– Поговорим о библейских землях, – мягко начал архиепископ. – Ведь сказано же в писании, что царь Соломон был одним из первых волхвов и уплыл на корабле в Офир, где вдали от нескромных глаз превратил простые металлы в драгоценные? Писание гласит, что он вернулся на кораблях, нагруженных золотом.

– Священное писание гласит также, что, вернувшись, царь Соломон удвоил налоги, что свидетельствует о том, что он привез не так уж много золота, а главное – не знал, когда сможет снова пополнить свои запасы. Если бы царь Соломон действительно нашел способ получать золото, он не стал бы ни увеличивать налоги, ни посылать корабли в Офир.

– Возможно, в своей мудрости он не пожелал раскрывать своим подданным тайны, которыми они могли бы злоупотребить.

– А я скажу больше: царь Соломон не мог знать секрета превращения металлов в золото, потому что такое превращение невозможно. Алхимия не наука, это просто зловещий фарс, выдуманный в прошлые века. Придет время, и над этим будут смеяться, потому что никто никогда не сможет превратить никакой металл в золото.

– А я вам скажу, – бледнея, воскликнул архиепископ, – что собственными глазами видел, как Беше окунул оловянную ложку в приготовленный им состав и, когда вынул ее, она превратилась в золотую.

– Она не превратилась в золотую, а просто покрылась слоем золота. Если бы ваш простофиля взял на себя труд слегка поцарапать верхний слой, он обнаружил бы под ним олово.

– Совершенно верно, но Беше утверждает, что это начало превращения, первая стадия феномена.

Наступило молчание. Рука графа скользнула по подлокотнику кресла, в котором сидела Анжелика, и коснулась ее запястья.

– Если вы уверены, – небрежным тоном сказал граф, – что ваш монах нашел волшебную формулу, о чем же вы пришли просить у меня сегодня?

Архиепископ и глазом не моргнул.

– Беше убежден, что вы владеете главным секретом, который позволит довести этот процесс до конца.

Граф звонко расхохотался.

– Никогда еще я не слышал более забавного утверждения. Неужели бы я стал тратить время на такие глупые поиски? Бедняга Беше, я охотно оставляю ему все волнения и все чаяния, которые может принести эта его лженаука, и…

***

Страшный грохот, подобный удару грома или пушечному выстрелу, не дал ему договорить. Жоффрей де Пейрак, побелев, вскочил.

– Это… это в лаборатории. Боже мой, только бы не убило Куасси-Ба.

И он торопливо бросился к двери.

Архиепископ поднялся во весь рост с видом вершителя правосудия. Он молча смотрел на Анжелику.

– Я уезжаю, сударыня, – сказал он наконец. – Мне кажется, в этом доме одно мое присутствие вызывает ярость сатаны. Позвольте мне удалиться.

И он широким шагом направился к выходу. Послышалось щелканье кнутов, крики кучера, и карета архиепископа выкатилась через главные ворота.

Оставшись одна, ошеломленная Анжелика вытерла платочком выступивший на лбу пот. Разговор между архиепископом и мужем, который она слушала с большим волнением, привел ее в замешательство. Она твердила себе, что ей смертельно надоели все эти споры о боге, о царе Соломоне, о ереси и о магии. Но тут же она упрекнула себя в богохульных мыслях и раскаялась в них. В конце концов она пришла к выводу, что мужчины невыносимы со своими разглагольствованиями и, наверно, они надоели даже самому богу.

Дата добавления: 2015-08-05