Сцена четвертая

Влада

Валера – художник

Макаров |

Немакаров | – актёры

Глюк |

Кошкин – доктор

Маха

Светка

Дина

Павел Петрович, Полкоша – отец Валеры

Копыткина – из жилконторы

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Мастерская Валеры – большая мансарда в старом доме. Окно. Справа – дверь ведёт прямо на лестницу. Слева – проход в кухню. Ранняя осень. День.

В а л е р а колдует над большим столом, заваленным всякой всячиной.

Звонят в дверь.

Валера (размешивая что-то в тазике, с досадой). Чёрт! Принесла нелёгкая... так ведь и знал, что кто-нибудь притащится... Этот гипс как разведешь – сразу весь город тут как тут, в двери, в окна ломятся! (В сторону двери.) Меня нету-у! Слышите? Совсем, совсем нету-у...

Вновь раздаётся звонок.

Или это Никлыч вернулся? Не, Никлыч же не мог, у Никлыча – ту-ту! У нашего Никлыча поезд... (В сторону двери, нараспев.) Все – кыш-ш! Я работаю-ю! Ясно?

Звонок повторяется.

Ч-чёрт! Да – иду же, иду! Имейте терпение, господа взломщики!

Валера, смешно растопырив перепачканные руки, идёт к двери и локтем поддевает дверной крюк. Дверь открывается – на пороге стоит В л а д а.

Влада. Извините… А я уже уйти хотела. Я не вовремя... кажется. Какой древний тут у вас звонок, механический. Никогда таких раньше не видела. (Снова звонит и виновато отдёргивает руку.)

Валера. Вы к кому, девушка? Вы не заблудились?

Влада. Я? Я – нет. Понимаете… (Решительно.) Мне нужен Маевский. Да. Художник Маевский. Валерий.

Валера (слегка удивлённо). Ну, я – художник. И Маевский, к примеру, – тоже я. Он же, до кучи, и Валерий. Как долбят в рекламах: три в одном. Простите, а вы, собственно... по какому делу? Ой, да что это я – девушка пришла, такая симпатичная, а я на пороге прямо пытаю. Обалдел немножко. Проходите вот, падайте… (указывает на стул) сюда, сюда, пожалуйста. У меня, понимаете, там гипс сейчас схватится… Схватится-сцепится, водой не разольёшь. Я пока быстренько одну отливочку забабахаю, а вы говорите, говорите (машет рукой) – рассказывайте.

Валера возвращается к столу и возится с гипсом, время от времени с любопытством поглядывая на Владу. Она закрывает дверь на крюк, осматривается, потом садится на стул.

Какое знакомое у вас лицо… Вы меня заинтриговали, прямо. Что же у вас может быть за дело такое? Не-не-не, молчите, – попробую сам догадаться. Так гораздо интереснее! Кого-то вы мне до жути напоминаете… Вас же доктор прислал, да? За отливочкой? А отливочка-то ещё не того… отливочка ещё не готова. Ещё просохнуть должна, родимая. Поторопился, брат Кошкин, как всегда, поспешил, чёртяка.

Влада (удивлённо). Кошкин? Что, правда, такая фамилия?

Валера. Ну, да – Кошкин. Доктор Кошкин, хирургец, мастер художественной резки... по живому всё, по живому. Знакомец мой.

Влада. Доктор Кошкин… Прелесть какая!

Валера. А он и сам – ничего, доктор-потрошитель. Вот слепок своей руки заказал, на память благодарному спасённому человечеству. (Разочарованно.) Та-ак, а вы, значит, и не от Кошкина даже. Тогда… Тогда, конечно, от Макарова! Как я мог забыть?! Он же мне о вас все уши прожужжал! Это вам до зарезу-срочно нужен его портрет!

Влада (смеясь). Нет, не нужен.

Валера. Как? Вы разве не поклонница Макарова? Ну-у-у... Это очень странно… Дело начинает принимать гадостный оборот. (Огорчённо.) Значит, вас мадам Копыткина ко мне подослала. Вы из жилконторы пришли ругаться, да? Признавайтесь: опять из-за этой несчастной газовой плиты, да? Как это скучно… Я ведь плиткой пытался пользоваться, честно. Но здесь такие дохлые пробки, что всё время гаснет свет. А художнику в темноте нельзя! (Укоризненно.) Такая милая девушка, славная – и из жилконторы! Фу-у-у... Нехорошо!

Влада (серьезно). Я – не из жилконторы. Вы, всё равно, не догадаетесь, кто я. Я… Я всё сейчас объясню. Сейчас. (Встаёт, подходит к окну.) Как у вас тут здорово: высоко! Всё сверху видно, город весь! Крыши, крыши…

Валера. Самое место для творчества – вершина мира. И, всё-таки, вы мне кого-то жутко напоминаете…

Влада (внезапно решившись). Скажите, вы вспоминаете свою маму?

Валера. Маму? Зачем… зачем вы – про маму вдруг спросили?

Влада. Вашу маму звали Анна Сергеевна, ведь так? Анна Сергеевна Маевская.

Валера медленно вытирает руки тряпкой, подходит к Владе и встаёт у нее за спиной.

Валера. Что вы знаете о моей матери? Это она вас послала? Вы от неё, да?

Влада. В каком-то смысле… от неё.

Валера (напряжённо). Понимаете, вы человек посторонний и очень симпатичный, и мне не хотелось бы быть невежливым с вами – уж простите заранее. Просто тема такая… такая больная, неловкая. Но… я не видел её двадцать лет, свою маму, понимаете? Двадцать лет живу без неё. И у меня это прекрасно получается. Это было очень трудно, очень; но мы все тогда сделали этот чёртов выбор: и она, и отец. И я тоже, хотя совсем ещё пацаном был. Вот такие, вкратце, дела… (Пауза.) Да, и вот что… Я человек небогатый, но, если она в чём-то нуждается, если ей нужны деньги… или ещё что-то, могу, разумеется…

Влада. Нет, деньги ей не нужны. Знаете, это так странно… ей больше ничего ведь не нужно. Совсем ничего. Ведь она… её нет. Она умерла.

Валера замирает.

Я вас долго искала. Мне всё как-то не везло. Оказывается, в нашем городе просто тьма Маевских.

Валера (глухо). Когда она... Когда это случилось?

Влада. Год назад. Весной. Она почти и не болела даже – как-то сразу, вдруг. Мы даже не успели ничего понять… И… И всё.

Валера. Мы…

Влада. Да, мы – я и соседка. Мы живём… то есть, я теперь… я в коммуналке живу. У нас… у меня… чудная соседка такая, Наталь Иванна, совсем одинокая. Она мне как родная.

Валера. Скажите, а вы… Вы-то сами – кто?

Влада. Я? Да, я... Я – дочка. Мамы... вашей, Анны Сергеевны, дочка. Говорят, я на неё похожа... (Пауза.) Я – ваша сестра.

Валера какое-то время смотрит на нее, потом отходит и тяжело опускается на стул.

Так уж вышло, что вы – мой брат. Мама часто говорила: у тебя, детка моя, есть братик Валера. Так и говорила: братик. Мне казалось, вы должны узнать про… про маму.

Ну вот, теперь вы знаете…

(Медленно подходит к двери, берётся за дверную ручку, дёргает её, не снимая крюка.)

Какой странный сегодня день. Я так долго искала вашу мастерскую, совсем запуталась в дворах этих – проходы какие-то, тупики, тупики, подворотни… А потом здесь, внизу, в подъезде, торопливый такой человек в клетчатом плаще – нелепом, будто клоунском – задел меня рюкзаком… и извинился. Улыбнулся так растерянно – и сказал: «Прости, сестричка».

Валера. В клоунском плаще, с рюкзаком? Это Никлыч был, точно. Он на поезд бежал, опаздывал.

Влада. Так вот и сказал: «Прости, сестричка». Я подумала: а, вдруг, это и есть мой брат? И сейчас он просто уйдёт, так ничего не узнает. Я совсем растерялась, не знала, что делать. Глупо же спрашивать у первого встречного прямо на лестнице: «Вы, случайно, не мой брат?» Глупо, да? Я молча стояла в дверях, словно идиотка, и глядела ему вслед, как он вприпрыжку через двор бежит. У самой подворотни он вдруг обернулся, точно что-то почувствовал, остановился – и так пристально посмотрел мне в глаза. А потом махнул рукой – и исчез. Какой странный у него взгляд – весёлый… до отчаяния…

(Снова дёргает ручку двери, потом берётся за крюк.)

Валера. Подожди. Не уходи. Сядь.

Встаёт и подвигает ей стул, Влада неуверенно садится.

Я не хочу, чтобы ты так… так ушла. Не по-братовски это как-то… А ты, правда, похожа на маму, правда – такая же красивая. А я, болван, вижу, что лицо знакомое, а не понял, что мамино. Я ведь совсем запретил себе о ней вспоминать, совсем – слишком больно было. Сначала, конечно, не получалось ничего, по ночам особенно... а потом – потом ничего, привык… вроде. А мне столько хотелось ей сказать, спросить. Понять, понять хотелось! Почему она так с нами – со мной, с батей... Я всё говорил, говорил с ней – тут, внутри, про себя; целые разговоры проговаривал, думал: когда-нибудь потом, позже, однажды… А теперь уже, значит, всё... Теперь – ничего. И никаких этих «позже»... (Пауза.) Ты-то чем сама занимаешься? Учишься?

Влада. Нет. Работаю.

Валера. Почему не учишься?

Влада. Так уж вышло. Теперь на жизнь зарабатывать надо.

Валера. А этот, что, мало зарабатывает? Ну – твой отец?

Влада. Отец? Он, должно быть, есть где-то… Я его никогда не видела. Мы с мамой жили вдвоём.

Валера. Но ведь мама тогда ушла к нему? От нас с батей ушла. К нему. Не понимаю… Они что, разошлись? Он её бросил? Как, когда?

Влада. Не знаю. Мы с ней никогда об этом не говорили. Почему-то – не говорили… Мне кажется, мы всегда были только вдвоём, сколько себя помню. И ещё – соседка, Наталь Иванна.

Валера. Чушь какая-то, бред! Из-за него мама оставила моего батю. Он так жутко переживал, пить потом начал. Не мог я его одного бросить, не мог! Мне ведь уже четырнадцать было. Страшно на неё злился, страшно… Не мог простить. Я тогда с батей остался. А она, значит, все эти годы совсем одна… Нет, не одна. С тобой, конечно…

Влада. А как он теперь… твой батя?

Валера. Сдал, старенький уже. Он так и не справился с бедой этой. Сломалось в нём что-то. Мне тогда казалось – он сильный человек, военный. Я им жутко гордился. И вдруг – такая история…

Звонят в дверь. Валера отпирает. Входит М а х а.

Маха (весело). Маевский, ого-го! Ты тут, я вижу, с пользой проводишь время? Ну-ка, познакомь с девушкой!

Валера (Владе). Это вот – Маха, половинка моя.

Маха. Лучшая половинка, лучшая!

Валера (Махе). А вот… (растерянно) вот моя сестра. (Владе.) Как тебя зовут?

Влада. Влада.

СЦЕНА ВТОРАЯ

Там же, спустя несколько дней.

Вечер. Посреди мастерской – частично накрытый стол.

В л а д а и С в е т к а расставляют посуду.

Светка (поглядывая на Владу). Надо же… Хоть пьесу пиши, хоть киношный сценарий! Ну, нет, правда – сестра, Валеркина сестра! Всё не верится. Просто мистика! Мне Маха когда рассказала, я потом целую ночь не спала, вертелась – всё про вас думала. Какая она, жизнь, потрясная штука, как иногда круто выворачивает!

Влада (рассеянно). Да вот, жизнь... (Пауза.) Свет, а сколько тут будет народу? Сколько ставить тарелок?

Светка. Здесь этого, Владочка, знать никак невозможно. Может – два голодных оглоеда нагрянут, а может – сразу двадцать два. Это всегда тайна, покрытая мраком.

Из кухни появляется М а х а с кастрюлищей салата в руках.

Маха. Ну, уж и тайна! Любишь ты, Светка, туману напускать. (Владе.) Это она, Владя, по жизни такая: что гобелены свои из канатов ручищами выплетает… что языком всякую чушь.

Светка надувается.

(Светке.) Ну-ну, не дуйся! Тащи-ка, быстренько, стаканы – там, на кухне, знаешь – в шкафчике.

Светка выходит в кухню.

(Владе.) Тут народ бывает известный, прикинуть не трудно. (Считает на пальцах.) Ты, я, Валерка – понятно, трое. Светка (кивает в сторону кухни) – уже четверо. Кошкин…

Влада (улыбаясь). Доктор Кошкин?

Маха. Вот именно – доктор. Айболит. С Кошкиным будет сразу пятеро. Потом – Макаров, Немакаров, с ними обязательно ещё кто-нибудь из обжор театральных увяжется – считай, все десять.

Влада. Немакаров – это такая фамилия?

Маха. Не, не фамилия. Чистая бутафория. Вернее – сильно потёртый реквизит. (Продолжает считать.) Да, ещё Динка, конечно, приползёт, обязательно… Ну, Динку ты уже на днях видела, помнишь. И Полкоша, именинник наш! Глядишь, человек двенадцать наберётся!

Влада. Дюжина.

Маха. А не уехал бы Никлыч – была бы чёртова дюжина.

Влада. Никлыч? Это с ним я, наверно, тогда столкнулась – там, внизу, когда впервые была у Валеры… Никлыч – он кто?

Маха. Никлыч – это Никлыч. Он с Валеркой в одном классе учился, с первого класса прямо. Друзья – не разлей вода. Валерку в школе Фанериком прозвали, а его – Никлычем вот, почему-то. Такие дела.

Влада. Он тоже – художник?

Маха. Художник? (С ухмылкой.) Художник! Ну, вроде того. Каким-то боком – и художник.

Входит Светка со стаканами и ставит их на стол.

Светка. Конечно, художник! Никлыч – он на все руки у нас, умница: и печник, и плотник, и театральный осветитель…

Маха. И трепло кукурузное!

Светка. Он даже на врача учился. С Кошкиным вместе.

Маха. Ну, было дело – учился. Учился-учился, да не выучился. Так и остался вечным студентом, недоучкой.

Светка. Что ты понимаешь! Он – человек в свободном творческом полёте! (Владе, восхищённо.) Никлыч – он такой, такой… Он удивительный! Знаешь, он как поёт? Такой голос, умереть... У-у-у! А какие стихи, какие стихи… (Декламирует, подвывая.)

В обнажённом, отражённом, опрокинутом лесу

Бродят чёрные вороны – вверх ногами, на весу,

Бродят чёрные вороны в подзеркальной вышине

И кричат гортанно-сонно что-то праведное мне.

Изведусь от мокрых хрипов

В этих глотках налитых…

Маха. Ну вот, понесло-поехало! Иди, иди хлеб лучше режь, ненормальная.

(Выталкивает Светку на кухню. Владе.)

Нет, Никлыч, он, конечно, ничего человечина, занимательный. Главное – добрый. И с ним не скучно. Но Светку надо в узде держать, у неё от него просто крыша едет! Фанатка полоумная.

Влада. А он?

Маха. А что – он? Он влюблён в Динку, Динка у нас красавица. На что ему Светка-толстуха? (Пауза.) Только Динка-то его недавно взяла – и бросила. Такие дела.

Звонок в дверь. Маха отпирает – входит В а л е р а, ведя под руку П о л к о ш у.

Валера (Полкоше, громко). Батя, а у них уже всё-всё готово! (Девушкам.) Умницы вы мои! (Полкоше, подводя его к креслу.) Ты, батя, сюда падай. Отдохни, пока остальные подгребут.

Полкоша опускается в кресло. Валера жестом подзывает Владу, та подходит.

Батя, вот познакомься – это Влада.

Полкоша кивает и напряженно глядит на Владу, точно пытаясь что-то вспомнить. Валера перехватывает его взгляд – и отводит сестру в сторону.

(Владе, тихо). Батя у меня глуховат стал. И почти не говорит, молчит всё. Я ему пока не сказал, кто ты. Не хотел его сегодня расстраивать, это ведь его праздник. Но он, мне кажется, что-то почувствовал…

Влада. Может – лучше мне уйти незаметно?

Валера. И не вздумай! Пусть он к тебе понемножку привыкает. А потом, потихоньку-полегоньку, всё ему и доложим. Эх, не вовремя Никлыч смылся! С ним было бы проще всё – у него на всякие такие душевные дела рука очень лёгкая. И слова нужные всегда на языке. А вообще-то, язык у него без костей.

Влада. Скажи, а почему он – Никлыч?

Валера. Чёрт его знает! (Ненадолго задумывается.) Смешно: не помню уже! Я, выходит, уже ничего не помню...

Звонок. Валера открывает дверь. Входит доктор К о ш к и н.

О, кошкин хвост, наше вам, пламенное! Дай-ка, за усы подёргаю.

Кошкин. Не-не-не – не меня, не меня! Сегодня дёргать полагается нашего дорогого именинника! (Подходит к Полкоше, кланяется.) Дорогой Пал Петрович! Дай тебе бог всего-всего… И ещё с довесочкой.

Кошкин протягивает Полкоше подарок. Валера перехватывает подарок и разворачивает – это чайник в форме домика. Полкоша приподнимается с кресла и обнимается с Кошкиным.

Валера (Полкоше, громко). Смотри, батя! Кошкин тебе целый чайный дом приволок! Чайный дом «Кошкин и компания»!

Все смеются. Полкоша берёт подарок, садится, разглядывает.

Кошкин. Так что, будете теперь чаёк попивать из кошкиного дома! (Озираясь.) А Диночки пока нет?

Маха (переглянувшись со Светкой). Пока нет.

Валера (подводя к Кошкину Владу). Знакомься, Влада: это он, Кошкин.

Влада (улыбаясь). Здравствуйте, доктор Кошкин!

Кошкин (оживлённо). Вы – Влада? Нет, правда? Та самая? (Валере.) А она прехорошенькая! Тебе повезло с сестричкой! А ещё одной сестрички для меня, сиротинушки, у вас в запасе не найдётся?

Валера. Т-с-с! Батя пока не знает. Мы хотим его… тихонько подготовить.

Кошкин понимающе кивает.

Раздаётся несколько звонков.

В незапертую дверь шумно вваливаются М а к а р о в, Н е м а к а р о в и Г л ю к.

Глюк в потрёпанном сером паричке с косичкой, съехавшем на ухо, в расстёгнутом камзоле и вытертых джинсах.

О, Макаров пожаловали!

Макаров (с пафосом). Здравствуйте, люди! Принимайте-ка нас, самых дорогих и желанных гостей! (Буднично, тыча в Немакарова.) Ну, Немакаров – фигура неизменная, чего о нём говорить… (Указывает на Глюка.) Зато сегодня мы привели к вам самого маэстро Глюка! Видите, вот он – весь как есть, только что со сцены.

Немакаров. И из роли выходить собирается прямо к вам за стол.

Глюк. Не прогоните голодного Глюка?

Кошкин. Из роли – так из роли, мы здесь рады и глюкам! Из себя, только, не выходите, уважаемый маэстро, и посуду не бейте в больших количествах, на это мы и сами все тут мастера.

Глюк раскланивается. Все хлопают. Макаров подбегает к Полкоше, трясет ему руку, за ним подходят к имениннику Немакаров и Глюк.

Макаров (оглядывая стол). Ого-го-го! какая роскошь! Да как же вам не стыдно игнорировать такое обжирательское великолепие?! А ну-ка, ну-ка – все за стол, быстренько! Будем срочно поздравлять юбиляра.

Маха. Он и не юбиляр вовсе. Просто деньрожденник. И ты, Макаров, не шуми. Ещё не все собрались. (Оглядев гостей.) А, впрочем, чего уж там – давайте, что ли, за стол.

Все шумно усаживаются за стол. Валера помогает Полкоше.

Макаров (усаживаясь). Семеро одного не ждут – это широчайше известно, а нас тут гораздо больше, гораздо… (Оглядывает гостей и замечает Владу.) О-о-о, я вижу здесь новые лица! И какие прекрасные!

Маха. Это наша Влада.

Макаров. Влада? О! (Владе, пересаживаясь к ней.) Чур, я сижу тут! Таинственная незнакомка, позвольте мне весь вечер ухаживать исключительно за вами!

Маха. Ну-у-у, распустил перья, павлин наш! (Владе.) Не слушай его – он бабник.

Макаров. Ну, зачем же так прозаически, хозяюшка! Не бабник, а галант, кавалер, дамский угодник. Казанова, если желаете…

Валера. Вот так новость – казановость! Макаров ты – вот и весь сказ!

Макаров (гордо). Да, Макаров! Вслушайтесь в это имя – как звучит: Макаров! Какой значимостью, какой древностью веет! А? Макария, старец библейский! Адмирал Макаров, набережная Макарова! Горьковский Макар Чудра. Макаренко, Макаревич, Макарский, И ещё этот, как его, жук старый? Пол Макартни!

Немакаров (садясь возле Влады, с другой стороны, мрачно). Ты забыл макрель, макраме и макароны. Имя, имя... Имя тогда хорошо, когда оно созвучно человеку. А если нет – ерунда, бессмыслица, жестяная бирочка на беззащитной в реальности ноге. И о чём только думают родители, когда придумывают нам эти имена? Как дьявольски тешат собственное самолюбие… Я давным-давно отбросил своё имя, точно пустой звук.

Влада. А почему у вас такой псевдоним?

Немакаров (глядя на Владу). Вам, детка моя, я поведаю эту давнишнюю историю, хотя, в принципе, это тоже ерунда. Мы с Макаровым давно вместе, в одной труппе творчествуем. В молодости ещё, так случилось, за одной прекрасной девой ухаживали. Ну, Макарову, понятно, отдавалось явное предпочтение. Но и я не сдавался, надеялся на некую справедливость судьбы. И представьте себе: как в гости к пассии нашей ни приду, так сестрёнка её маленькая дверь бежит отпирать. Отопрёт – и мигом к старшенькой, докладывать: «Там к тебе!» – «Кто? Макаров?» – «Нет, не Макаров!» Тогда для нашей прекрасной девы всё в мире делилось на две, до обидного неравные, части: собственно Макаров – и всё прочее, что Макаровым точно не является. Пришлось мне смириться с тем, что я – всего лишь Немакаров, некая макаровская антитеза… детка моя.

Влада. Странно. Детка моя – так меня мама всегда называла.

Глюк. Немакаров имена душой чует. Он на человека только глянет – и знает его истинное имя. Он и мне псевдоимя подобрал – Глюк.

Немакаров. Это не псевдоимя, это сущая правда. Что такое актёр? Чистый Глюк. Всю жизнь показывает публике то, чего нет, чего в природе не существует – именно глюк.

Кошкин. Нехорошо философствовать на трезвую голову, как врач вам говорю: очень для пищеварения вредно. Предлагаю немедленно тост за нашего дорогого Пал Петровича!

Макаров. За Полкошу! За именинника!

Все чокаются и пьют.

Влада (Немакарову, тихо). Простите… а почему – Полкоша?

Немакаров. Вы просто непомерно любопытны, юная дева. (Смотрит на нее искоса.) Впрочем, вам простительно. Вы так возмутительно молоды. Жизнь ещё увлекает вас в свои хитроумные ловушки…

Макаров (наклоняясь к Владе). Полкоша – он бывший полковник. Вот мы и прозвали его так… ласково. Старику нравится. Что за духи у вас? Прямо кружится голова.

Маха. Макаров, прекрати. Владу мы тебе без боя не отдадим.

Макаров. А я не сдамся! Буду биться… (поднимает рюмку) за вас, волшебница! Вы, конечно, были в нашем театре? Видели меня в блистательной роли Демона?

Влада. Нет.

Глюк. Он – Демон от бога!

Немакаров. Будьте осторожны. Он хочет предстать перед вами во всём своём дьявольском великолепии. Это пагубно действует на неокрепшие души.

Влада. Я устою.

Макаров. Обязательно приходите – не пожалеете. Мы из вас ещё актрису сделаем!

Маха. Ну вот, затянул свою песню, бес театральный! (Владе.) Не слушай его, он всем так говорит.

Звонят в дверь. Незапертая дверь распахивается – на пороге К о п ы т к и н а.

Валера (вскакивая). Как? Сама мадам Копыткина? К нам? Какая честь!

Копыткина (озираясь, с одышкой). Ну что, гражданин Маевский? Празднуем, значит?

Валера. Празднуем.

Копыткина. Я так и знала! Так и знала! Я же специально проверить пришла. Я ведь всё вижу! Опять в нежилом помещении пользуетесь газом? Я ведь предупреждала: штраф наложу за самовольное подключение к газовым коммуникациям аварийного нежилого фонда. Опять не слушаетесь? Мне с вами, с художниками, одна морока. Курите, пьёте. Ходите толпами. Как на пороховой бочке! Хотите мне тут устроить пожар, да? Мне комиссию привести, да?

Валера. Ни-ни-ни! Не надо комиссию! Мы чисты, как младенцы – сами убедитесь. Газ – сам по себе, и мы – сами по себе.

Копыткина проходит в кухню и тут же возвращается.

Копыткина (из кухни). Да, заглушка, вроде, на месте... (Возвращаясь и указывая на стол, с подозрением). Что-то я вам не верю… А это всё откуда?

Маха. Из дому, из дому!

Копыткина. Опять всё врёте мне! А картошка – откуда взялась, горячая?

Макаров. Картошку я принёс, лично! За пазухой нёс, обжигался. Людям нёс, как Данко нёс своё горящее сердце. (Встаёт из-за стола, подходит к Копытиной.) Сам за кулисами, в антракте, на плитке варил, вот этими вот творческими руками! (Пугая, тянет к Копытиной растопыренные руки. С пафосом.) Молилась ли ты на ночь, жилконтора?

Копыткина отступает. Макаров пристально смотрит на неё.

(Обычным голосом.) Это она! Она, точно! Я узнаю этот бюст! Это же бывшая завхозиха из нашей пятьдесят пятой, вечерней! Это она пыталась совратить меня, да! Во время дежурства, в девятом классе!

Копыткина. Как?! Я?! Да ты как смеешь, сопляк, молокосос бессовестный?! Ты мне в сыновья годишься!

Макаров (с пафосом). Вот именно – в сыновья! Преступная! Ты покусилась на самое святое, что у меня было – на мою отроческую невинность!

Все хохочут.

Копыткина (Макарову). Ах ты, дрянь же какая! Псих! Шизик! Да ты чего несёшь?!

Валера. Не слушайте его, он треплется, актёрствует. Это ерунда, это всё из роли.

Макаров (надвигаясь на Копыткину). Скажи спасибо, что я не предал тебя суду, преступная!

Копыткина (отступая на лестницу). Псих! Хулиган! Свинья! Я милицию вызову! Я сюда комиссию приведу! Повылетаете все из мастерской, как пробка из бутылки! (Из-за двери, уходя.) Я вам покажу… невинность…

Макаров (возвращается к столу, берёт свою рюмку, с пафосом). Так выпьем же за преступных матерей, которые соблазняют чужих детей! (Пьет.)

Маха (смеясь). Трепло театральное!

Валера хочет запереть за Копыткиной дверь, но на пороге появляется Д и н а.

Кошкин (вскакивая). Диночка! Наконец-то! Мы тебя так ждали!

Доктор Кошкин быстро подходит к Дине, целует ей руку и провожает к столу. Маха и Светка переглядываются.

Дина (садясь). Думаю, не так уж и ждали. Кого это вы там спустили с лестницы?

Макаров (жуя). Коварную растлительницу несовершеннолетних агнцев.

Валера (Макарову). Тоже мне – агнец нашелся! (Дине.) Это Копыткина была, из жилконторы. Наш злобный гений-хранитель газовых коммуникаций. Запрещает несчастным художникам, пользоваться в мастерских газом: хочет, точно по инструкции, заморить нас голодом… (Макарову.) Ух, ну и разозлил же ты её! На мне потом отыграется, факт. Да, жалко, что Никлыча нет! Он как-то умел с этой фурией ладить, она от него просто млела…

Немакаров. О нём что-нибудь слышно?

Валера. От него открытка вчера пришла. (Хлопает себя по карманам, вытаскивает помятую открытку.) Поздравляет батю. Смотрите, чего пишет: (читает) «Полкоша и Фанерик! Скучно без вас, вы мне всюду мерещитесь на улицах. Вижу в прохожих Фанериков маленьких и длинных, лысых и пьяненьких. Один даже негр попался». (Растроганно.) Негр! Вот чудила! (Читает.) «Тут у моей бабки кот – размером с собаку. Загрыз соседского пса, передушил кроликов и до смерти напугал почтальона. Так что, мне не пишите – всё равно почту к нам больше не носят…»

Влада. А где он?

Валера. Никлыч? Сейчас в деревне, у бабки своей. Бабка жутко древняя, ей лет сто, не меньше.

Дина (раздражённо). И где это он откопал в деревне негра?

Немакаров. Обычный деревенский негр. Пьёт самогон, ходит в валенках, спит на печке.

Дина. Всё – враньё. И про негра, и про кота – всё! Он без вранья не может. Превратил свою жизнь… в клоунаду.

Светка. Не надо так про Никлыча – слышишь? То, что вы расстались, ещё не даёт тебе никакого права…

Дина (нервно). Я буду говорить всё, что сочту нужным. Думаете, я не вижу? Вы же все меня в чём-то обвиняете. Нет? Думаете, я не замечаю этих ваших косых взглядов? Да, я бросила его, вашего обожаемого свихнутого апостола. Да, вот взяла – и сама бросила. И не жалею. Мне надоел этот… весь этот богемный трёп. Эти вечные поиски какой-то там бредовой истины… по помойкам, этот жуткий быт на грани... полной катастрофы. (Светке.) А ты… ты просто злишься от зависти. Тебе всегда хотелось быть на моём месте.

Кошкин (поглаживая Динину руку). Девочки, ну-ну – не надо, не ссорьтесь! Посмотрите, какой чудесный стол, какие закусочки – м-м-м! Давайте выпьем за… за нашу замечательную хозяюшку, за Машеньку!

Макаров. И за наших прекрасных дам! (Владе, громким шепотом.) Я пью за вас, очаровательница! (Пьет.) О, какой ледяной взгляд! Вы разбиваете мне сердце!

Кошкин (смеясь). Твоё сердце, Макаров, посуда небьющаяся – жизнью проверено!

Немакаров. Доктор, доктор, доктор! Двойка вам по анатомии! Вы впадаете в романтический метафоризм, точно интернет-поэтишка какой-нибудь!

Кошкин. Да, друзья мои, сейчас я – романтик, если хотите! Если хотите – я даже и поэт! Я… я просто не могу молчать! Мы хотели объявить позже, но, раз уж тут все собрались, все дорогие мне люди… Мы с Диночкой женимся!

Все замирают.

Дина. Кошкин, господи! Умеешь ты выбрать время…

Кошкин. Я так долго ждал – прости, прости! Диночка, я ведь столько лет… Да что там, все же всё отлично знают... А теперь – я так счастлив! Я хочу со всеми немедленно разделить свою радость! Нашу радость!

Дина. Я не уверена, что все тут её разделяют… (Выразительно смотрит на Светку.) А ты могла бы быть и повеселее – дорога теперь открыта!

Светка молча показывает ей кулак, выходит из-за стола и встаёт у окна. Маха подходит к ней.

Валера. Ну, чего уж, ребятки. Жизнь – есть жизнь, точно. (Поднимает рюмку, глядя на Кошкина и Дину.) За вас! (Наклоняется к Полкоше.) Батя, наш Кошкин и Дина женятся. Пожелай им счастья.

Полкоша кивает и пристально глядит на Владу.

Полкоша (говорит с трудом). Счастья тебе… Анечка.

Валера. Батя, не Анечка, а Дина. Кошкин наш женится на Дине.

Полкоша (кивая на Владу). Это она, Анечка моя.

Валера. Нет, батя, это не Анечка, это – Влада.

Полкоша (Владе). Анечка, что же ты так долго не возвращалась? Так долго… Я скучал по тебе… Аня, скучал… Ты только… не уходи теперь. Не уходи…

Валера. Господи, он думает – это мама.

Все смотрят на Владу. Она медленно встаёт, подходит к Полкоше и гладит его по руке.

Влада. Я вернулась. Я больше не уйду.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Лето. На даче у Кошкиных.

Вечер, комната освещена предзакатным солнцем. Стол, на столе – стеклянный кувшин с водой. На стене – картина, изображающая странный фантастический лес.

В л а д а рассматривает картину. Входит К о ш к и н, с двумя корзинками: в одной ягоды, другая пуста.

Кошкин (ставит корзинки на стол). Малина, малина – сплошная малина. Нет, зря говорят: «Не жизнь, а малина!» Малина – это не жизнь, малина – это жуть! Даже в глазах рябит. Сегодня всю ночь сплошняком малина будет сниться… (Плюхается на стул и жадно пьет воду из кувшина.) Вот и сейчас: глаза закроешь – кругом одна чёртова малина! Устал… Главное: абсолютно никто не хочет помогать – все на речке, плещутся. И правильно! В такую жару разумному организму показаны исключительно водные процедуры, а не каторжные работы… (Пьёт.)

Влада. Кошкин, это что за картина?

Кошкин. О-о-о, это моя любимая картина. Никлыч подарил – его работа. Он сказал, что в ней скрыто моё будущее – надо только приглядеться. Ты знаешь, Владя, а я верю. Я часто смотрю на неё, смотрю подолгу, пытаюсь что-то увидеть... хоть что-нибудь... А Диночка сердится. Она не любит.

Влада. Картину?

Кошкин. И картину. (Виновато.) И меня, иногда. Впрочем, давай-ка, Владя, будем ягоды перебирать, а то от Диночки сильно влетит.

Влада садится к столу и перебирает ягоды вместе с Кошкиным.

Как дела в театре?

Влада (гордо). Мне, наконец, дали роль.

Кошкин. Главную, разумеется?

Влада. Самую главную. В первом действии я пробегаю через сцену с криком: «Актёры приехали!»

Кошкин. Роль, прямо-таки, героическая. (Смеются.)

Влада. Тебе смешно, а я, всё равно, волнуюсь до смерти. Немакаров говорит, что в театре все роли – главные. Они – как айсберги в океане: одни поднимаются высоко над водой, у других – торчит одна макушечка, а некоторые в глубине скрыты, едва угадываются... Актёру только надо этот айсберг целиком увидеть – вот и всё. (Пауза.)

Кошкин. Где-то я уже всё это слышал... Айсберги, говоришь? Титаника на них нету...

Влада. Кстати, о Титаниках. Немакаров признался, что пишет пьесу, и там будет роль… специально для меня.

Кошкин. О чём пьеса?

Влада. Немакаров пока скрывает.

Кошкин. Старый партизан... А тебе там нравится, в их театрике?

Влада. Мне кажется – только там я действительно дома. По вечерам, после работы, я занимаюсь в театральной студии. В выходные прихожу на спектакли, на репетициях частенько в зале сижу. Я уже раз по сто всё пересмотрела, но каждый спектакль, знаешь, – всё равно как впервые… Постоянно открываю что-то новое… Иногда меня занимают в массовках. Теперь вот даже ответственную роль дали. (Смеётся.) Странно, раньше я и подумать не могла, что в моей жизни не достаёт именно этого… Понимаешь: сцена, этот свет, особый такой свет – свет в полной темноте… Этот затаивший дыхание зал… Целый зал, словно один человек. Немакаров говорит, что человечество специально придумало театр, чтобы посмотреть на себя. Просто сесть и посмотреть на себя... со стороны.

Кошкин. Немакарову, конечно, виднее. Он с человечеством на короткой ноге. А как Валера?

Влада. После похорон бати он стал очень тихим. Сидит подолгу и думает что-то, грустно так улыбается… Маха дразнит его блаженненьким… Он не обижается.

Входит Д и н а.

Дина. Кошкин! Боже! А дети с кем?

Кошкин. Котята там, с Макаровым, у речки.

Дина. Кошкин, ты что?! Нет, ты явно перегрелся! Разве можно доверять детей этому балбесу?! А если случится что-нибудь? Немедленно беги к ним!

Кошкин, вздохнув, выходит. Дина садится на его место и возмущённо перебирает ягоды.

Эти мужики прямо могут свести с ума!

Влада смеётся.

Смеёшься? Вот, погоди-погоди, выскочишь замуж – наплачешься. Как у тебя дела с Макаровым?

Влада. Никак. Никаких дел у меня с Макаровым нет.

Дина. Не глупи. Видно, как он по тебе сохнет. Раньше за ним такого не водилось, поверь. По-моему, это очень серьезно.

Влада. Серьезно? Не знаю… Просто ему первый раз в жизни отказали – его и зацепило.

Дина. Неужели тебе не льстит такое внимание? Да за ним поклонницы толпами бегают! Целыми толпами! Любая мечтала бы оказаться на твоем месте…

Влада. Любая? И ты?

Дина. Что – я? У меня семья, дом, близняшки. Кошкин мой… Бурные страсти остались в прошлом… (Смотрит на картину.)

Влада (перехватывая взгляд Дины). Ты не жалеешь?

Дина. О нём? Ты хоть видела его когда-нибудь?

Влада. Один раз… мне кажется.

Дина. Ты знаешь, я где-то слышала, что бывают люди для жизни, а бывают – иные… Вот Никлыч – он точно иной. Он – словно мальчик, отбившийся от своих товарищей (кивает на картину) и заблудившийся в этом бредовом лесу: хочет вернуться на тропинку, а находит странные непонятные вещи, увлекается ими… а вокруг – ещё, ещё, ещё… Всё интересно, глаза разбегаются, всё хочется рассмотреть, потрогать… И не остановиться… Товарищи давно вперёд ушли, нарубили деревьев, напилили досок, сколотили дома, живут как-то… по-нормальному. А он всё бродит и бродит в своём чёртовом лесу… Я-то, дурища, билась о стенку, мучилась, пыталась приспособить его к простому человеческому житью, к самому, что ни на есть, обыкновенному… пока однажды не поняла всего этого. Тогда я и ушла. Надо было рвать, рвать, пока не оказалось слишком поздно… пока я сама ещё видела хоть какую-то тропинку, хоть малюсенькую... (Пауза.) А с Кошкиным мне спокойно.

Слышен крик Кошкина: «Диночка! Котюня сандалики намочил!»

Дина (вставая). Ну вот! Так ведь и знала! Сан-далики! (Выходит.)

Влада встаёт, подходит к картине, проводит по ней рукой. Тихо появляется Н е м а к а р о в.

Немакаров. Что, бабка-Ванга? Осязаешь будущее нашего Кошкина?

Влада (вздрагивая). Ты меня напугал. Ты откуда?

Немакаров садится к столу и ест ягоды.

Немакаров. С острова. Мы с Валерой с утра рыбачили. Комаров там! Мне надоело. Идиотское занятие эта рыбалка: сидишь, дурак-дураком, покорно ждёшь чего-то. А чего ждёшь, в сущности? Сперва глупая рыба жадно жрёт червяка, потом глупый человек сжирает рыбу, радостно питая бренную плоть… Но и у червяков впереди пропасть времени, они тоже преотлично умеют ждать… Все мы, детка моя – наживка для чьей-то гнусной рыбалки.

Влада (шутливо). «Гамлет перестань!» (Серьезно.) А душа?

Немакаров. Душа, да! Эта пожизненная пытка здесь… (похлопывает себя по груди в области сердца) или здесь… (Постукивает себя по голове.) Короче, где-то внутри (трёт себя в области солнечного сплетения). Так же неприятно, как изжога. А от этих кислющих ягод она мне, точно, обеспечена.

Влада серьёзно смотрит на него. Немакаров подходит к ней, берёт за руки.

Не слушай меня, детка моя. Ты же знаешь, я иногда несу полный бред. Почему-то ты странно на меня действуешь. Будь я Макаровым, я бы тупо старался тебе понравиться. Но я, разумеется, – не Макаров.

Влада (шутливо и ласково). Ты – Немакаров. И поэтому ты слишком стараешься мне не нравиться. Но, хочу сказать, у тебя это плохо получается, очень плохо…

Немакаров (серьёзно, глядя ей в глаза). Не играй так со мной… Детка моя, ведь ты не жестока? Меня пугают такие игры. Я же могу и поверить… (Сильно сжимает ей руки.)

Влада. Бедный Немакаров! Ведь я… У меня нет человека, ближе тебя. Ты мне… точно брат, душа родная... Я... я не знаю, как сказать… Слова всё убивают…

Немакаров прижимает руки Влады к своему лицу, потом отпускает их и отходит в сторону.

Немакаров. Ты даже не представляешь, насколько ты права, детка моя. У меня немножечко от жары крыша съехала. А слова… слова, действительно – страшные кровопийцы: могут высосать из бедного писаки всю его больную душу. Пойду биться с ними. Или нет… (трёт желудок) выпью-ка, сперва, водки… Для писателевского вдохновения.

Входит М а к а р о в.

Макаров, водки хочешь?

Макаров (рассеянно). Водки? В такую жару? Пожалуй… (Владе.) Влада, мне с тобой нужно поговорить… это важно.

Немакаров (снисходительно похлопывая Макарова по плечу). Ладно, жду тебя на задней веранде. У тебя ровно десять минут – или стартую один. Отсчёт пошёл.

Немакаров выходит. Макаров подходит к столу.

Макаров (предлагая Владе стул). Сядь, пожалуйста. Ты весь день от меня бегаешь. Что происходит?

Влада (садясь, устало). Что ты хочешь услышать?

Макаров. Не знаю... Я просто хочу быть счастливым. Разве это так уж много, Владь? Разве – нельзя? Зачем ты меня мучаешь? Ну, почему опять молчишь?

Влада. Я не знаю, что говорить… Что сказать, чтобы порадовать тебя, Макаров. Хочешь ягод?

Макаров. Нет. (Берёт из корзинки горсть ягод и кладёт в рот.) Кислятина… Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.

Влада. Не знаю. Это тебе кажется, что ты знаешь, как ты ко мне относишься.

Макаров. Мне не кажется. Это же чёрт знает что! Понимаешь, я всю жизнь врал. Да, врал, говорю об этом с гордостью! И мне верили. И как верили! Всему верили. А сейчас я говорю правду, правду – и я беспомощен. Ты не веришь, не слышишь меня! Да мне кричать хочется! Владь, дорогая моя, что мне сделать, чтобы ты услышала, поверила? Да, я раньше вёл себя как дурак, да – каюсь. Но теперь я изменился! Не смейся – изменился, да! Это все говорят. И даже я чувствую. Это так странно, сам не понимаю… Не бойся меня, не избегай, а? Давай начнем всё с начала, с белого листа…

Влада. Ты говоришь серьёзно? Ты серьезно считаешь, что в жизни возможны черновики, что можно вот так взять – и вырвать испорченный листок?

Макаров. Давай поженимся, а? Владь, я решился – давай! Ты знаешь, раньше я до смерти боялся этих слов, а теперь сам говорю их… и даже, кажется, с радостью…

Влада. Какой ты беспросветный эгоист, Макаров, просто жуть берёт. Тебя волнует только твоё всё – твоя свобода, твоё какое-то счастье. А другие? Другие люди? А я? А где же я? Тебя хоть немножко интересует, что чувствую я? Я сама ещё про себя ничего не знаю, совсем ничего…

Макаров. И – что же мне делать?

Влада. Не знаю. Жить. (Пауза.) Тебя, кстати, там Немакаров с водкой дожидаются… на задней веранде.

Макаров смотрит на Владу – и стремительно выходит. Она подходит к картине, долго глядит на неё.

Скажи, Никлыч, что делать? Я ведь тоже не нахожу тропинки… Никлыч-Никлыч… Где ты бродишь? (Прижимается лбом к картине.)

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

За кулисами: маленькое актёрское фойе – диван, кресла. На столике бутылка воды.

Заканчивается спектакль. Слышны звуки и голоса со сцены.

Н е м а к а р о в нервно расхаживает по фойе, кусая ногти.

Со сцены вбегает М а к а р о в в фэнтези-костюме героя.

Немакаров. Ну? Как там всё?

Макаров (утирая пот со лба). Нормально так.

Немакаров. Она – как?

Макаров. В начале психовала – жуть! Один раз мне показалось даже, что в обморок хлопнется. Молоток, устояла. А сейчас – порядок, финиширует. Слушай, а ты не хочешь урезать финал? У меня текста лишнего там… до фига просто. Урежь, а?

Немакаров. Перебьёшься.

Пошатываясь, входит В л а д а в костюме героини. Немакаров подхватывает её, почти обнимая, усаживает. Из зала слышен шум аплодисментов.

Ну-ну-ну! Как ты?

Влада (качая головой). Странно…

Влетает Г л ю к в костюме злодея.

Глюк. Всё-всё-всё, господа комедианты! На поклонцы идём!

Глюк, Макаров и Влада выбегают. Немакаров садится на диван, потом вскакивает, вновь ходит.

Немакаров. Вот и всё. Вот и всё. И всё. И хватит! И кончено.

Возвращаются актёры. Слышен шум аплодисментов из зала.

Глюк. Немакаров, валяй и ты с нами – на поклонцы! Ты же автор у нас.

Немакаров. Плевать. Не пойду.

Макаров. Иди-иди! Нечего тут, в кустах! Насочинял – теперь отдувайся!

Все выходят. Макаров буквально выталкивает из фойе Немакарова. Гул аплодисментов. Через мгновение Немакаров пулей влетает обратно и падает на диван.

Немакаров. Так ужасно! Господи, как ужасно! Я больше никогда… Чёрт… (Схватившись за желудок, на мгновение скрючивается от боли.)

Возвращаются актёры. Макаров усаживает Владу на диван и, присев на корточки, обмахивает афишкой.

Глюк. Ты чего убежал? Так принимали (щёлкает пальцами) – бестово! Полный триумфат!

Макаров (ехидно). Он зрителей испугался!

Глюк (Немакарову). Ты?! Шутишь? Ты же актёрище у нас, лет двадцать на сцене трёшься…

Макаров. И стёрся до дыр…

Немакаров. Я испугался – да! Я не думал, что это так… жутко, стыдно так! Мне хочется зарыться в песок, спрятать голову, уши заткнуть…

Макаров. Стравус…

Глюк. Но ведь всё – нормалёк! Пьеса даже и не провалилась совсем. У меня, правда, была заморочка небольшая: сбойчик в тексте... так, чуток, в первом действии… Но, пустяки – никто и не заметил.

Макаров. Я заметил! Дать бы тебе по ушам за такие… пустяки! (Встаёт и гордо выпячивает грудь.) Скажи спасибо, что рядом с тобой титаны, корифеи сцены, которые не дадут спектаклю погибнуть!

Влада (тихо). Ну-ну, корифей! Не лопни от скромности…

Макаров. Влада! Девочка! Ты ожила?!

Влада. Да… кажется. Фу-у-у… Всё – как сон. Странный, странный сон. Был какой-то шум в ушах – теперь стихло.

Немакаров (мрачно). Это зрители хлопали.

Влада. Зрители? Правда?! А мне казалось – зал пуст, все ушли. Мы играли в такой тишине, играли долго… так долго (поёживается), бесконечно… Который час?

Глюк. Девять почти. (Закуривает.) Короткое было шоу.

Макаров. А я после спектакля курить не могу – в горле першит. (Берёт со стола бутылку с водой и пьет из горлышка; предлагает Владе – та отказывается).

Входит К о ш к и н с большим пучком укропа.

О-о-о! Восхищённые почитатели валят толпами!

Кошкин (прижимая укроп к груди). Ребята – нет слов! (Немакарову, восхищённо.) Пьеса такая… такая странная! Но я всё понял… кажется, всё. А ты чего-то бледен, писака!

Немакаров молча отмахивается.

Влада. Пьеса удивительная… (Задумчиво.) В неё входишь… словно в зеркальный мир, где всё есть, всё – но всё наоборот. Идёшь, идёшь – и уже не можешь остановиться...

Кошкин. Владочка! (Обнимает ее.) Я… потрясен просто! Я не думал, что ты можешь играть так здорово! (Протягивает укроп.) Это – тебе! Жутко полезная травка – укроп. Купил по дороге.

Макаров. Букет укропа плюс лавровый венок. Из актёрской славы можно сварить суп.

Немакаров. А в случае провала – может получиться неплохой кетчуп.

Влада (нюхая укроп). А… Дина?

Кошкин (вздыхая). Ушла. Никлыча увидела в зале – и сразу ушла.

Влада замирает.

Макаров. Как?! Никлыч здесь, в театре? Где он, дайте мне его – я его, подлеца, растерзаю!

Кошкин. Он смылся. Я его звал за кулисы – ни в какую. Сказал: «Не хочу мешать. Пусть спокойно дрыхнут на своих лаврах!» Так и сказал. (Владе.) Да, кстати – он тут передал тебе записочку. Да где же… (Роется в карманах – и протягивает Владе сложенную записку.)

Влада (удивлённо). Мне?! (Берёт записку; не разворачивая, смотрит на нее – потом, не читая, складывает ещё раз и зажимает в кулаке.)

Кошкин. А тебя, Макаров, там, у входа, поклонницы караулят – иди уже!

Глюк. Макаров, чур – и я с тобой! Можно?

Макаров. Идём, товарищ. (С пафосом). О, тяжело ты, бремя славы!

Макаров смотрит на Владу – она не замечает. Макаров и Глюк выходят.

Кошкин. Валерка и девчонки нас тоже на улице ждут – они все там Никлыча провожали: он опять впопыхах, опять проездом. Ну, я к ним, пожалуй. А вы давайте, разоблачайтесь быстренько – отметить надо, общий стресс снять. Премьера ведь сегодня у нас! (Выходит.)

Влада (Немакарову). Ты – как? Тебе лучше?

Немакаров. Я пуст, как расселённый дом. Автор! – какой я, к чёрту, автор?! Надо всё переписать, всё переделать – всё! Господи, Владь, эти ужасные, бесконечные месяцы, дни… Такое мучение – слова, слова, буквы… Мне даже снились одни сплошные слова… Радости никому не понятные, ожидания какие-то… бредовые. И вот – всё произошло, происходит прямо сейчас. Это «сейчас» – ничто! Нелепая ошибка… провал во времени между тем, что ушло, и тем, что так и не наступит – уже никогда, никогда не наступит… Как глупо было ждать… До чего же глуп человек! И чего я ждал, спроси? Чего? Нельзя ждать, ничего в этой жизни нельзя ждать – реальность обманет, просто скользнёт между пальцами!

Влада. Успокойся. (Гладит его по голове.) Ты же автор, (шутливо) почти Господь Бог! Это в твоей голове родилось всё то, что происходило сейчас с нами – там, на сцене. И ещё происходит в нас, во мне… Мне кажется, я только что прожила долгую-долгую жизнь, и моё прошлое – то моё настоящее прошлое – теперь навсегда потерялось где-то... (Шутливо.) Правда-правда, я уже – не совсем я. Теперь я уже немножечко – и ты…

Макаров украдкой прижимает руку к своему животу.

Опять болит? Тебе надо, наконец, показаться врачу. Поговорю-ка я сама с Кошкиным.

Немакаров. Не вздумай.

Влада. Я не дам тебе себя угробить. (Смотрит на записку.)

Немакаров (заметив её взгляд). Душно. Я пойду, продышусь немного.

(Резко встаёт – и выходит.)

Влада смотрит ему вслед, потом медленно разворачивает записку – и читает: сначала – про себя, потом – вслух.

Влада (читает). «Привет, сестричка! Мне Фанерик много писал о тебе. Прости, что глупо так толкнул тебя – тогда, на лестнице. Ты была, как маленький зябкий птах, такой чудесный, – и мне вдруг жутко захотелось втиснуться в твою жизнь, хоть каким-нибудь неловким боком… Я тогда не придумал ничего умнее. А теперь ты – сильная птица, ты летаешь высоко и свободно… И весь мир восхищённо таращится на тебя в большой театральный бинокль. Счастья тебе в полёте!» (Задумчиво.) Счастья… Никлыч, бывает ли оно? Какое оно? Где?

Дата добавления: 2015-08-05