Патриархат и папство. Разделение церквей

Весьма продолжительный и богатый как внешними фактами, так и разнообразными успехами внугреннего развития Македонский период может иметь в глазах исто­рика и то еще значение, что к концу его частию осуществ­ляются в определенных исторических событиях, частию лишь намечаются в подготовительных сгадиях такие явле­ния всемирно-исторической важности, которые по свое­му реальному и бытовому значению в живой действитель­ности вполне обнаруживаются лишь в следующем за маке­донским периоде.

Исследователи и писатели по предмету церковной схизмы между Константинополем и Римом в недоумении останавливаются перед тем странным обстоятельством, что в 1054 г. для схизмы, послужившей первой причиной к бесповоротному разделению Церквей и сделавшейся ис­точником столь много оплакиваемых той и другой сторо­ной бедствий для христианской Церкви, собственно, не было в наличности таких фактов, которые бы вызывали неминуемый разрыв или которые бы по своему происхож­дению относились ко времени папы Льва IX и патриарха Михаила Кирулария. Действительно, недоразумения меж­ду Церквами были старые, правда со временем обостряв­шиеся, но не имевшие в себе задатков к особенно угрожа­ющим осложнениям. Нужно принять в соображение и то, что нежелание открытого разрыва и боязнь вытекающих отсюда последствий служили сдерживающим началом для Восточной и Западной Церкви в смысле тщательного оберегания от новшеств. Но если не было реальных поводов к разрыву, то необходимо допустить искусственное и созна­тельное обострение отношений, имеющее причину в лич­ных характерах папы и патриарха и в преследуемых ими преступно-эгоистических целях. С этой точки зрения в ис­торических трудах подвергаются тщательному анализу и осуждению действия или современного схизме папы, или патриарха в соответствии с тем, на какой стороне стоит сам писатель. Трудность изучения этого капитального в истории отношений между Западом и Востоком вопроса, значение которого, мало понятое и оцененное в ближай­шее ко времени разрыва время, вырастает и становится бо­лее и более рельефным, если на него смотреть в перспек­тиве, зависит, между прочим, и от того, что современные писатели мало его выяснили именно с той стороны, кото­рая для отдаленного от событий историка представляется существенной и единственно важной. Именно, недостаток желательных подробностей в современных известиях ос­тавляет до сих пор под сомнением этот вопрос: сознатель­но ли шли на церковный разрыв папа и патриарх и кто вы­игрывал от разрыва?

Хотя для нас было бы весьма трудно дать здесь много места изложению вопроса о разделении Церквей, но ввиду требований последовательности и систематичности счи­таем полезным выяснить его значение в византийской ис­тории столько же со стороны общих мотивов, восходящих к IX в., как и с точки зрения побуждений и настроений эпо­хи Михаила Кирулария. Не может быть сомнения, что обе эти стороны одинаково влияли на разрыв отношений между христианскими Церквами Востока и Запада и что в XI в. на настроения непосредственных виновников разры­ва должны были влиять факты, впервые открывшиеся в IX в. Кто привык вникать в сложившиеся отношения между Западной и Восточной Церковью, должен признать зави­симость их как от разности письменных и культурных особенностей латинских и греко-славянских рас, так рав­но и от противоположности политических притязаний Западной и Восточной империи, необходимо приведших их к взаимному столкновению. Если бы в разрыве между Церквами приписывать большее значение личным и, сле­довательно, довольно случайным причинам, коренившим­ся в характере тогдашних представителей церковности в Константинополе и в Риме, то при добром желании давно бы нашлись средства ослабить острый характер возник­ших недоразумений, но, как можно в настоящее время ви­деть, всякие надежды на воссоединение разделившихся Церквей должны считаться несбыточными и, как мы глу­боко убеждены, никогда при свободном самоопределении не могут осуществиться. С оговоркой можно допускать воссоединение, как то и случалось не один раз, в том слу­чае, если одна сторона будет доведена целым рядом небла­гоприятных обстоятельств до такого беспомощного поло­жения, в котором самая свобода потеряет цену. Не считая абсолютно невозможным в будущем наступление такого порядка вещей, когда в акте воссоединения будут искать средств спасти право на дальнейшее существование, мы питаем уверенность, что такой порядок вещей будет гра­ничить разве с полной ликвидацией нынешнего полити­ческого строя и, следовательно, наступит не так скоро. Как говорит новейший католический исследователь, «латиня­не и греки могли с течением времени сделать друг другу уступки в вопросе о происхождении Св. Духа и об опрес­ноках, но они не могли перейти через пропасть, образо­вавшуюся со времени Михаила Кирулария: не могли стол­коваться по отношению к вопросу о догматическом ав­торитете Церкви»[200]. Но и это едва ли самое главное. «Преобладающее значение, — по словам русского иссле­дователя того же вопроса, — имел вопрос по преимущест­ву практический — о власти и правах патриархов Римско­го и Константинопольского. От постановки этого вопроса зависела постановка разностей не только дисциплинарно-обрядовых, но и догматической. Как скоро доходило до столкновения между папами, увлеченными безмерностью притязаний и патриаршим Константинопольским престо­лом, охранявшим свою самостоятельность, тогда не толь­ко догматическая разность получала истинное свое осве­щение, но и разности церковно-обрядовые и дисципли­нарные чуть не возводились в догматы. Если же папы молчали о своем приматстве, не делали покушений подчи­нить себе Церковь Восточную, то не только разности цер­ковно-обрядовые и дисциплинарные трактовались в духе снисхождения и взаимного уважения, но и разность в дог­мате не делалась источником раздора. Так как несообраз­но было с достоинством догматической истины допускать сознательное и заведомое от нее уклонение, то при этом поступали так, что о догматической разности или совер­шенно умалчивали, или... давали отступлению такое толко­вание, при котором оно получало значение истины»[201].

Исследователями вопроса о разделении Церквей ос­новательно обращено внимание на то, что в половине XI в. ничто не могло служить предвестником разрыва. Между Римом и Константинополем происходил живой обмен, патриархи и папы благовременно посылали друг другу известительные послания об избрании, в церквах патриар­хата возносилось имя пап. Живому обмену и доброжела­тельным отношениям содействовали непосредственная близость и территориальное соседство владений той и другой Церкви в Южной Италии, а равно массы западных пилигримов, направлявшихся через Константинополь в Иерусалим. И византийское правительство, и церковная власть делали разные уступки западным народностям, и западные обычаи и учреждения стали проникать в визан­тийский строй. Даже на почве церковности встречаем в XI в. прогрессивные веяния. В Константинополе были разре­шены и пользовались покровительством разные учрежде­ния для удовлетворения религиозных нужд западных хри­стиан. Итальянские купцы имели здесь колонию и свою церковь и монастыри; король угорский Стефан также по­строил католическую церковь для своих подданных. И, не­смотря на эти признаки благожелательности и взаимной уступчивости, без особенной причины возник спор, при­ведший к окончательному и бесповоротному разделению. Тем настоятельней потребность бросить свет на первона­чальную фазу этого спора[202].

Не подлежит сомнению то обстоятельство, что напа­дение было открыто со стороны Константинополя. При­том же следует вспомнить события, происходившие летом 1053 г. в Риме, чтобы прийти к заключению, что в тяжелых обстоятельствах, выпавших на долю папы Льва IX, не мог­ло быть места для возбуждения неудовольствий против се­бя со стороны восточного императора. После несчастной для папского войска битвы с норманнами 18 июня Лев IX под норманнским эскортом был препровожден в Беневент, где оставался до марта 1054 г. Все это время ближай­шая забота папы заключалась в том, чтобы устроить благо­приятно для Римского престола отношения с Робертом Гваскаром, войну с которым он начал и предполагал вести в союзе с Византией. Между тем со стороны патриарха именно в это время обнаруживается ряд мер, имевших це­лью вызвать враждебные действия.

Чтобы характеризовать вообще отношения патриар­ха Михаила Кирулария к папству, можем сослаться на приписку в рукописи Кедрина, выражающую убеждение некоторых кругов в том, что патриарх уже принес на все­ленский престол готовую мысль о борьбе с Римом. При­писка читается при изложении событий 1047 г. и заклю­чается в следующем: «Патриарх Михаил, как только при­нял рукоположение, исключил из диптихов имя Римского папы, приводя как причину исключения учение об опресноках (το των αζυμων ζητημα). Соумышленниками его были Антиохийский патриарх Петр и архиепископ Болгарии Лев и весь просвещенный церковный чин»[203]. В связи с этим следует вспомнить, что в письме к патриар­ху Антиохийскому, также посланном еще в 1053 г., выра­жается сожаление, что имя папы продолжает еще вно­ситься в диптихи Восточных Церквей и упоминаться на богослужении, хотя, прибавляется, в Константинополь­ской Церкви этого не соблюдается со времени Трулльского Собора в 692 г. Патриарх Петр на это, однако, отве­чал, что он сам в 1009 г. видел имя папы в константино­польском диптихе. Из этих данных можно заключить, что Константинопольский патриарх имел заранее состав­ленный взгляд на отношения к Западной Церкви и созна­тельно подготовлял ей первый удар.

Момент, как выше сказано, был выбран весьма благо­приятный. В то время как папа находился в почетном за­ключении в Беневенте, в Италии, появилось послание ар­хиепископа Охридского Льва к Иоанну, епископу города Трани в Апулии. Это письмо, составленное самим патриархом, имело целью довести до сведения о содержащихся в нем обличениях на латинскую Церковь — всех западных епископов и самого папы: «Великая любовь и искреннее расположение побудили нас писать к твоей святости, а чрез тебя ко всем вождям священства, священникам фран­ков, монахам, народам, к самому достопочтеннейшему па­пе». В общем письмо составляет обвинительный акт про­тив усвоенных латинской Церковью обычаев, но главнейше упрек посылается за совершение евхаристии на опресноках и за пост в субботу. Епископ Иоанн сообщил это письмо кардиналу Гумберту, который перевел его на латинский язык и обратил на него внимание папы. Весьма любопытно здесь отметить, что папа дал ответ на это письмо и на предъявленные против латинской Церкви обвинения в конце того же 1053 г., находясь в Беневенте. На Западе имели довольно точное представление о лицах и отношениях при константинопольском дворе и нимало не сомневались в том, что за архиепископом Болгарии стоит патриарх Михаил Кируларий, поэтому составлен­ный Львом IX ответ на письмо Льва Охридского имел в ви­ду не только в тесном смысле содержание этого письма, но и отношения между Западной и Восточной Церковью в широком смысле. Так как дальнейшие события более развиваются в непосредственной связи с впечатлением, вызванным этим письмом, то мы находим нужным оста­новиться на главных его мыслях. Обширное послание па­пы[204] разделено на 40 отдельных положений и исчерпыва­ет вопрос о притязаниях Римской Церкви в самом широ­ком смысле. Вся аргументация построена на главенстве в Церкви апостола Петра и на мысли о том, что глубоко за­блуждаются те, кто пытается колебать церковный и догма­тический авторитет Римской Церкви. С этой точки зрения Константинопольская Церковь подвергается сильному нападению за то, что она возмущает церковный мир и на­рушает свои обязанности по отношению к Римской Церкви, как любвеобильной матери. Папа перечисляет все яко­бы преимущества Римской Церкви в противоположение с заблуждениями и еретическими мнениями, приписанны­ми им некоторым архиепископам Константинополя; де­лает указание на иконоборческое движение, на обстоя­тельства, сопровождавшие падение Игнатия и возведение Фотия. Письмо папы не ограничивается опровержением обвинений против Римской Церкви — и вообще мало за­нимается реальным содержанием обличений Михаила Кирулария, но с особенной настойчивостью говорит о светской власти Римского папы, причем не пренебрегает делать ссылку на заведомо подложный документ — Donatio Constantini. Здесь в первый раз и с особенной рез­костью проведена мысль об абсолютном превосходстве Римской Церкви над другими христианскими Церквами, о соединении в лице главы Римской Церкви первосвященнической и царской власти. Переходя к характерис­тике Константинопольской Церкви, папа не щадит тем­ных красок, давая ей имя еретической и бичуя позорными именами таких чтимых святителей, как Иоанн Постник. Призывая патриарха к смирению и покорности, папа ос­корбляет его напоминанием, что он обязан своим иерар­хическим возвышением именно епископу Рима. «Кон­стантинопольская Церковь, — говорит он, — ни по Боже­ским, ни по человеческим правам не имела никакого преимущества над Антиохийскою и Александрийской Церковью, и между тем Римская Церковь, как чадолюби­вая мать, озаботилась доставить Константинопольской Церкви преимущества чести наравне с главнейшими цер­ковными кафедрами, почему она и заняла второе место после Римской Церкви».

Таково в существенных чертах содержание письма папы Льва IX. Следует обратить внимание, что с догмати­кой оно не имеет ничего общего, ибо высокомерное ука­зание на то, что Константинопольская Церковь не может давать правила насчет совершения евхаристии, когда в Риме имеются на это прямые предания, идущие от Петра, нельзя считать достаточно основательным. Что догмататический вопрос в первой стадии спора, которой теперь за­нимаемся, не имеет важного значения, видно уже из того, что совершение евхаристии на опресноках не есть тот су­щественный пункт догматического разногласия, который служит неизменным яблоком раздора между Церквами, между тем о догматическом учении Filioque не было до сих пор речи.

В дальнейшем развитии сношений существует пере­рыв; из Константинополя были отправлены в Рим новые письма, и притом от царя Константина Мономаха и от па­триарха, которые частию трактовали политические во­просы, в то время занимавшие Восточную империю, но в общем относились к начавшейся борьбе между Церквами. О содержании несохранившихся документов можно, од­нако, составить понятие по ответному письму папы и час­тию по переписке патриарха Михаила с Антиохийским патриархом. В письме к царю папа уведомляет о получе­нии патриаршего послания, написанного с целью «приве­сти к согласию и единению». Но главное значение имеет послание к патриарху. Здесь посылаются упреки констан­тинопольскому собрату, что движимый честолюбием стремится к подчинению себе Александрийского и Анти-охийского патриархов. Против мнения, выраженного Ми­хаилом Кируларием, что Римская и Восточная Церковь по­лучают свой церковный авторитет только в единомыслии и согласном действовании, папа с резкостью возражает: что за нелепость хочешь ты сказать, брат возлюбленный! Римская Церковь, будучи главой и матерью всех Церквей... имеет над ними такое преимущество, что если какая-либо из Церквей заявила несогласие с ней, то она перестает быть Церковью, это будет сборище еретиков, собрание схизматиков, синагога сатаны! Всякий истинный христиа­нин не должен злословить, заключает папа, святую Рим­скую и апостольскую Церковь. Мы надеемся, что ты по бла­гости Божией не повинен ни в чем подобном, или уже ис­правился, или по нашем увещании скоро исправишься.

Можно думать, что папа не терял тогда надежды на благополучное разрешение спора и готов был простить Михаилу Кируларию резкие нападки на Римскую Церковь, заключающиеся в вышеназванном документе, отправлен­ном на имя епископа Трани. И нужно также согласиться, что в них с трудом можно было бы найти повод для новых выступлений против папства, и в особенности для таких действий, которые бы вызвали разрыв.

Во время письменных сношений, относящихся к кон­цу 1053 и началу 1054 г. произошли некоторые события в самом Константинополе, которые могли содействовать к усилению враждебных чувств между сторонами. Прежде всего патриарх допустил резкую меру по отношению к ла­тинским храмам, бывшим в Константинополе, приказав их закрыть, так как в них совершалась литургия на опрес­ноках. В Константинополе это вызвало большое движение, так как оказалось много священников, монахов и настоя­телей монастырей, которые отказались подчиниться рас­поряжению патриарха. Все подобные лица как «азимиты» преданы отлучению и подверглись всяческим оскорбле­ниям. Это не могло остаться без последствий и не вызвать в Италии крайнего раздражения. Независимо от того в это же время распространялось между греками сочинение студийского монаха Никиты Стифата, составленное по поручению патриарха, в котором нападки на латинян бы­ли выражены еще более резко, чем это было сделано в со­чинении Льва Охридского. Никита Стифат изложил раз­ности в вероучении и в обрядах латинской Церкви с пол­нотой и систематичностью, не пропустив ни опресноков, ни поста в субботу, ни учения об исхождении Св. Духа, но прибавив еще и о безбрачии латинского духовенства. И все обличения были изложены в довольно резкой и оскор­бительной форме. Между прочим, для объяснения допу­щенных латинянами «несообразностей» он выставил мысль, что в апостольский период какие-то евреи злона­меренно и с целью прибытка отвадили римлян от Еванге­лия и повредили веру.

Несмотря на столь ясные факты, в которых трудно не видеть созревшего настроения до конца провести начав­шийся процесс, все же продолжали существовать противоположные веяния, которыми сдерживался решитель­ный взрыв. Как раз с началом занимающей нас переписки совпадали переговоры о соединенном движении на нор­маннов: в предполагавшейся лиге должны были принять участие и папа, и даже западный император. Руководясь именно этими политическими соображениями, царь Константин Мономах обратился к папе с дружественным письмом; весьма вероятно, что по желанию царя и патри­арх обратился к папе уже лично с обращением, в котором на Западе усмотрели мирный шаг и искание соглашения. Во всяком случае для папы оказалось возможным обра­титься к царю Константину с новым изложением дела и с просьбой повлиять на патриарха в примирительном духе. В этих расположениях возник вопрос о посылке легатов в Константинополь. Для этого были избраны: кардинал и канцлер Римской Церкви Фридрих, бывший потом папой под именем Стефана X, кардинал Гумберт и архиепископ Амальфи Петр — все трое из высших сановников Запад­ной Церкви. Принимая во внимание, что письма, которы­ми были снабжены послы, помечены январем 1054 г., сле­дует думать, что они явились в Константинополь ранней весной 1054 г., о смерти папы Льва IX, случившейся 19 ап­реля, они во всяком случае узнали в Византии. Царь оказал им исключительное внимание и почет, им даже отведено было помещение в царском дворце, в Пигах. Если вспом­нить, сколько горечи доставило другому западному епис­копу пребывание в предоставленном ему частном доме, то, конечно, разница в приеме, оказанном послам папы, не может не бросаться в глаза. Но следует сейчас же отме­тить, что такова была лишь показная сторона, за ней скрывались менее благоприятные симптомы, о которых дает понять письмо патриарха к Петру Антиохийскому. // Сказав, что он присутствовал на приеме папских апокрисиариев, Михаил Кируларий не скрывает, что он был по­ражен их вызывающим и надменным видом, что при по­сещении его в патриарших палатах они вели себя так же гордо, не удостоили его поклоном и должным приветст­вием. Он сообщает далее, что они простерли свою надменность до того, что отказались сесть ниже греческих митрополитов, усматривая в этом личное для себя оскор­бление. Константинопольский патриарх не может про­стить им, что они позволили себе явиться во дворец в преднесении креста и хоругви[205].//

Уже эти указания могут свидетельствовать, что отно­шения между папскими легатами и патриархом складыва­лись весьма неблагоприятно. До известной степени об­щий тон этим отношениям дан, вероятно, полученными послами инструкциями и частью находит себе выражение в письмах, которые они должны были передать патриарху и царю. Папские грамоты действительно весьма различны по тону: столько же почтительности в письме к царю, как высокомерия и даже угроз к патриарху. Начав письмо сло­вами приветствия и похвалы за выражение братских чувств, папа, однако, переходит затем к резкому осужде­нию поведения Михаила Кирулария, отрицая даже за ним священный характер, так как он неправильно получил епископство, минуя низшие иерархические степени. Даль­нейшим поводом к осуждению служит то, что он якобы по­сягает на привилегии Александрийской и Антиохийской Церкви и хочет присвоить себе власть над ними. Но более реальный мотив нерасположения заключался в том, что Константинопольский патриарх, позволив себе закрыть латинские церкви и подвергнуть отлучению от Церкви тех, кто совершает евхаристию на опресноках, усвоил себе неизвинительную дерзость относиться к представителю Римской Церкви как равный к равному.

Между тем второе письмо составлено было в почти­тельном тоне. Хотя и здесь сделан мимоходом намек, что Римская Церковь украсила короной восточного импера­тора, но Константину Мономаху приписаны в нем боль­шие заслуги, приравнивающие его к Константину Велико­му. Сказав затем о союзе против норманнов, папа непо­средственно переходит к жалобам на патриарха и заключает угрозой, что если Михаил Кируларий останется в своем упорстве, то Рим прервет с ним сношения. В заклю­чение папа рекомендовал своих послов благорасположе­нию царя и просил его оказать им все содействие, чтобы они могли исполнить возложенную на них задачу.

Послам папы была предоставлена в Константинопо­ле полная свобода; ясно, что они пользовались располо­жением светской власти. Но в течение продолжительного времени они остались вне сношений с патриархом, кото­рый, по-видимому, не без намерения прекратил с ними сношения. В дальнейшем инициатива принадлежала ле­гатам папы, и особенно кардиналу Гумберту, который был горячим поборником притязаний Римской Церкви. Что­бы приготовиться к выступлению против Восточной Церкви, кардиналы Гумберт и Фридрих решились занять­ся опровержением тех нападок на Римскую Церковь, ко­торые нашли себе место в письмах патриарха, Льва Охридского и Никиты Стифата. // Опровержение было со­ставлено с таким же литературным талантом, как и нападение.// Из этих опровержений сохранился диалог между латинянином и греком, принадлежащий перу Гум-берта, в котором грек выражает свои возражения, а лати­нянин защищается. Хотя и здесь оба противника не ща­дят красок и резких выражений, бросая один другому уп­реки в ереси, святотатстве, тем не менее этот диалог должен считаться еще весьма приличным по сравнению с другим памфлетом, направленным против Стифата. Гумберт прежде всего отрицает за студийским монахом право вмешиваться в богословские споры и советует ему упражняться в стенах монастыря в посте и умерщвлении плоти, а не лаять, подобно псу, на святую Римскую Цер­ковь и Соборы. По словам автора, Никита не монах, а на­стоящий Епикур, ему жить не в монастыре, а в непотреб­ном доме. Его ярость может напоминать богохульственный лай Юлиана и Порфирия; эпитеты «развратный, собака, отвратительный циник» встречаются на каждом шагу. В споре об опресноках Никита оказывается мошен­ником, подделывателем текстов. Трудно в настоящее время объяснить, подействовали ли на Никиту подобные оп­ровержения, или влияли на него другие соображения, но он торжественно отказался от своего сочинения. 24 ию­ня император вместе с римскими легатами был в Студий­ском монастыре, где прочитано было во всеуслышание сочинение Никиты и где на него сделаны были возраже­ния, по выслушании которых Никита сказал, что сознает­ся в ошибке, и будто бы предал анафеме и свою книгу, и всех, кто не признает Римскую Церковь первою между всеми[206]. Тут же по приказанию императора предано было сожжению сочинение Никиты.

Нет сомнения, что рассказанные происшествия со­вершенно в неожиданном свете рисуют и отношение Константина Мономаха к легатам, и занятое ими в Кон­стантинополе положение, совершенно ненормальное с точки зрения церковной практики и явно враждебное к патриарху.

Михаил Кируларий ввиду вызывающих поступков со стороны римских апокрисиариев занял весьма уклончи­вое положение и далеко не проявил той инициативы, ка­кая была ему свойственна и с которой он начал борьбу. Не можем даже признать, что занятое им положение со­ответствовало обстоятельствам. Он делал вид, как будто не признавал за легатами полномочий вести переговоры по церковным делам. Внешним формальным оправдани­ем могло служить то, что полномочия послов нарушались со смертью Льва IX, и как новый папа Виктор II был из­бран спустя целый год, в апреле 1055 г., то можно было рассматривать их полномочия прекратившимися, хотя патриарху нельзя было не считаться с взглядами на это дело царя, который продолжал поддерживать с римски­ми легатами добрые отношения. Может быть, Михаил Ки­руларий имел намерение созвать Собор для обсуждения дела, и если бы последующие обстоятельства не произо­шли так быстро и неожиданно, то он имел бы за себя большинство сочувствовавших ему епископов.

Для характеристики взглядов и отношений патриар­ха в высшей степени интересны некоторые места в его письме к Антиохийскому патриарху Петру[207], написанном весной 1054г., уже по смерти папы Льва IX: «Узнав недав­но от прибывших сюда из Рима лиц о добродетели, и бла­городстве, и просвещении ныне умершего папы, разумею же его согласие с нами и лигу против норманнов[208], я из­ложил ему со всею достаточной почтительностью, как можешь это видеть в настоящем моем письме, свой взгляд на некоторые соблазнительные мнения о христианской вере, между ними распространившиеся. Мы желали частию привлечь его на свою сторону, частию расположить его к оказанию нам помощи против норманнов. Мы вру­чили свое письмо вестиариту, который отправился к папе с царским письмом, в полной уверенности, что он доста­вит письма по назначению и принесет на них ответ. Ког­да же он с этими письмами добрался до магистра и дуки Италии Аргира, то этот искусно обошел его и убедил пе­редать ему письма для скорейшего якобы вручения папе. Как мы имели возможность убедиться, означенный ма­гистр всегда остался верным и своей вере и двоедушию, и во всем настроенный против царствующего города и Ромэйской империи, и в этом случае поступил согласно своим нравам... Он устроил, между прочим, следующую коварную махинацию. Призвав некоторых лиц, на кото­рых мог вполне положиться, — из коих один был бывший епископ Амальфи, лишенный места за неблаговидные де­ла и уже пять лет находящийся в изгнании, другой только носил имя архиепископа, на самом же деле никогда не за­нимал кафедры, третий же принял на себя по его убежде­нию звание канцлера, дабы, опираясь на это римское до­стоинство как на каменную стену, с полным успехом про­вести задуманный обман, — магистр снял печати с моей грамоты и, прочитав содержание ее, составил подложную грамоту от папы на мое имя и убедил этих несчаст­ных идти с этими грамотами в Константинополь и предъявить их мне. Они же, вступив в царственный го­род, прежде всего представились державному и святому нашему царю в величавом и гордом виде, в высокомер­ном шествии. Затем, пожаловав к нашему смирению, я не могу и выразить, сколько обнаружили они высокомерия, чванства и дерзости. Не сделав ко мне никакого обраще­ния, не удостоив хоть мало склонить свои головы, чтобы принести мне общепринятое приветствие, они не согла­сились, как это было всегда принято, занять место в при­сутствии ниже наших митрополитов, считая это оскор­бительным для себя. Они не считали возможным под­вергнуться какому-либо унижению даже перед лицом царского величества; напротив, величаясь своим званием и превозносясь, они позволили себе явиться во дворец в преднесении креста и хоругвей.

И, как бы ни в чем не повинные, подали мне запеча­танное письмо и тотчас ушли. Наше смирение, получив грамоту и распечатав и тщательно рассмотрев, признало ее подложной и наполненной коварными мыслями. В этом мы вполне распознали то, что часто сообщал нам, нахо­дясь в столице, Аргир, в особенности его мысли об опрес­ноках, за которые его четыре раза отлучал от общения с Церковью и от причастия». Затем патриарх указывает на полученный им слух, что в Александрии и Иерусалиме продолжают возносить на литургии имя пап, что там со­вершается литургия на опресноках, и, перечислив главные различия в церковной обрядности, заключает письмо сле­дующим образом.

«Мы сообщили об этом вкратце, дабы ваше совершен­ство, получив сведение о том, что у них происходит, не ду­мал, как это было и с нами до настоящего времени, что от­ступление их заключается только в опресноках, но, рас­смотрев и другие, еще более важные прегрешения их, будет в состоянии сопричислить их к тем, с кем они быть достойны. Но самое важное и невыносимое, и сразу обли­чающее их безумие, заключается в том, что они утверждают, что прибыли сюда не с тем, чтобы поучаться или состя­заться, но чтобы поучить нас и убедить принять их догма­ты, и это они высказывают властно и с чрезмерным бес­стыдством».

Содержание этого письма прекрасно знакомит с психологическими мотивами, объясняющими занятое патриархом положение в эту критическую эпоху. Мы не будем вступать на путь догадок, чтобы поселить в читате­ле убеждение в том, что Михаил Кируларий верил сам в подложность грамот и признавал послов самозванцами. Но что он принял такое положение, которое было наиме­нее желательно и полезно для латинских легатов, это видно из их горячности и неосторожности, с какой они вели себя в Константинополе. Прошло с небольшим три недели после торжественной демонстрации в Студий­ском монастыре, как римские послы позволили себе ре­шительный, но весьма необдуманный шаг, которым они нанесли большой вред делу церковного единения. В суб­боту 15 июля 1054 г. римские легаты явились в храм св. Софии в часы богослужения, при большом собрании мо­лящихся. Прошедши вперед и приблизившись к алтарю, они начали говорить против патриарха Михаила и затем положили на св. престол составленную заранее грамоту отлучения на патриарха и на его приверженцев, разделя­ющих его церковные мнения. При выходе из храма они отрясли прах от ног и произнесли слова: пусть видит Бог и судит. Эта грамота, свидетельствующая о крайней стра­стности римских легатов, носящая на себе явные призна­ки непоследовательности и внутренних противоречий, тем не менее представляет собой официальный акт пер­востепенной важности, на котором основывается окон­чательное и, по-видимому, бесповоротное разделение между Восточной и Западной Церковью. Содержание ее следующее. «Гумберт, Божиею милостью кардинал, епис­коп св. Римской Церкви, Петр, архиепископ Амальфи, Фридрих, диакон и канцлер всем чадам католической Церкви. Св. Римская первая апостольская кафедра, кото­рой как главе принадлежит попечение о всех Церквах, ради церковного мира и пользы благоволила послать как своими апокрисиариями в сей царствующий град, дабы убедиться в том, соответствуют ли действительности те слухи, которые распространяются в Риме о происшест­виях в этом городе. Посему да будет известно славнейше­му императору, клиру, сенату и народу Константинополя и всей католической Церкви, что мы испытали здесь и ве­личайшее удовольствие, и вместе с тем сильное огорче­ние. Ибо что касается столпов империи и почтенных граждан столицы, то это есть христианнейший и право­славный город. Что же касается Михаила, злоупотребля­ющего именем патриарха и сообщников его заблужде­ния, то ежедневно рассеиваются здесь бесчисленные се­мена ересей». Бросая против патриарха обвинения в ереси, легаты насчитывают за ним десять главных ерети­ческих отступлений. «За эти заблуждения и многие дру­гие проступки означенный Михаил был увещаем письма­ми папы Льва, но не захотел образумиться. Независимо от того, когда мы, легаты, с целью пресечь поводы к таким бедствиям пытались подействовать на него разумным убеждением, он упорно уклонялся от беседы и от встреч, запретил в церквах совершать мессы (богослужение), как и ранее запер латинские церкви и называл латинян азимитами, преследовал их словом и делом, и таким образом в своих чадах подверг отлучению апостольский престол, в уничижение которому подписывается вселенским пат­риархом. Посему мы, не перенося неслыханного оскорб­ления и обиды, нанесенной святому первому апостоль­скому престолу, и усматривая, как многообразно подвергается опасности кафолическая вера, властью Святой и Нераздельной Троицы и апостольского престола, которого легатами состоим, и всех православных отцов, бывших на семи Соборах, и авторитетом всей Церкви произносим отлучение на Михаила, каковое господин наш папа присудил ему и его сообщникам, если не вразумятся. Михаилу, злоупотребившему именем патриарха, неофиту и ради страха человеческого принявшему чин, ныне же в постыдных преступлениях обвиняемому, и Льву, именуемому епископом Охриды, и сакелларию Константину, который попирал нечестивыми ногами ла­тинскую жертву, и всем приверженцам их в указанных за­блуждениях и дерзостях — анафема Маринафа — со всеми еретиками и купно с диаволом и ангелами его. Аминь, аминь, аминь».

Нет сомнения — и в этом сходятся латинские и пра­вославные писатели, — что кардиналы поступили весь­ма опрометчиво. Их раздражительность может быть со­поставлена с запальчивостью другого римского легата, епископа Кремонского Лиудпранда, который также слишком высокомерно отнесся к грекам и тем испортил цель своей миссии. И прежде всего произведенная лега­тами демонстрация в церкви св. Софии оказалась не­удобной по своей форме и потому не достигавшей пред­положенной цели. Громы были выброшены совершен­но даром, акт отречения не произвел надлежащего действия, и самая отлучительная грамота, хотя и поло­женная на престол, была возмущенными свидетелями этого театрального акта сброшена с престола и топта­лась ногами. Но кроме того, резкий поступок легатов развязал руки патриарху и позволил ему выступить во всеоружии своего церковного авторитета, опиравшего­ся на царский авторитет.

Между тем легаты поспешили оставить Константи­нополь немедленно после акта отлучения, будучи напут­ствуемы благожеланиями Константина Мономаха и да­рами. Была попытка вернуть их с дороги, чтобы вновь вступить с ними в сношение, но ввиду возбуждения кон­стантинопольского населения можно было опасаться беспорядков и насилий, и потому эта мысль оставлена. Но через пять дней после происшествия в храме св. Со­фии патриарх собрал Собор, на котором были подверг­нуты обсуждению происшедшие события и определено отношение к ним Восточной Церкви. Деяния этого Со­бора столько же важны, как и приведенное выше посла­ние к Антиохийскому патриарху: в них ярко выражено политическое направление, усвоенное Восточной Цер- ковью со времени патриарха Фотия, и смело поставлены основания для независимого развития Восточной Церк­ви против притязаний Рима. Акты Собора подписаны двенадцатью митрополитами и двумя архиепископами. Но содержание актов независимо от всего прочего за­служивает внимания с стороны литературной традиции, редактор весьма много заимствовал из знаменитой эн­циклики патриарха Фотия. «В то время как мы питались благочестивой и глубокой надеждой, что на будущее вре­мя не появится более изобретателей нового нечестия... ныне некоторые нечестивые и злонамеренные мужи, люди, порожденные тьмою, прибыв в благочестивый сей и богохранимый город, из которого, как из возвышен­ной наблюдательной башни, разливаются во все сторо­ны чистые струи благочестия, подобно молнии, или зем­летрясению или граду, или, чтобы употребить более под­ходящее выражение, подобно дикому вепрю, накинулись на него с целью испортить правильное учение преврат­ными догматами, так что возложили на святую трапезу грамоту, которою предали отлучению нас или, лучше, православную Церковь и всех православных, которые не разделяют их нечестивых мнений за то, что мы держим­ся православия, а также за то, что не стрижем бороду по их обычаю». Опуская затем всю ту часть, которая касает­ся богословских и обрядовых разностей, приведем те места, где речь идет о пребывании легатов в столице. «Позволив себе такие бесстыдные действия против нас и православной Божией Церкви, они явились к нашему благочестивейшему императору не из Рима, а из другого города и как разные другие ухищрения позволили себе против христианского народа, так окружили обманом и самое прибытие в наш город, выдав себя за пришедших из Рима папских послов, в действительности же будучи орудиями лукавых наветов и внушений Аргира и настоя­щими самозванцами, а не послами папы. И самые грамо­ты, выдаваемые ими за полученные от папы, они подде­лали, что доказывается и другими подробностями, а главное, подложными печатями.

Самый же акт отлучения на латинском языке, составленный этими нечестивыми и в присутствии иподиаконов возложенный ими на трапезу великой Божией церкви, упомянутые иподиаконы сняли его с св. престола и предлагали взять его обратно, а когда легаты отказались, то брошен был на пол и стал ходить по рукам. Тогда наше смирение из опасения, чтобы заключающиеся в нем богохульства не сделались достоянием больших кругов, удержало его у себя. Затем, пригласив умеющих переводить с латинского на греческий, именно протоспафария Косьму, Романа, Кира и монаха Иоанна, поручили им сделать перевод. Наше смирение, не будучи в состоянии оставить без исследования и наказания таковую против благочестия дерзость и бесстыдство, довело обо всем до сведения державного и святого нашего царя, который, так как они отбыли только за один день перед тем, сделал распоряжение о возвращении их в столицу, но они не захотели свидеться с нашим смирением или явиться и дать ответ священному и великому Синоду в своих нечестивых деяниях. Державный и святой царь наш, не считая согласным с присвоенным ими себе, хотя и мнимым, званием послов насилие над ними, с другой же стороны, находя неприличным и недостойным оставлять безнаказанным такое против Церкви бесстыдство, употребил в дело прекрасное и сообразное с обстоятельствами врачевство, содержащееся в честном и поклоняемом послании к нашему смирению, следующего содержания. «Святейший владыко! Царство наше после исследования происшедших событий пришло к заключению, что корень зла заключается в переводчиках и в партии Аргира. Что касается иноземцев, то над ними не имеем власти; виновных же после наказания отправляем к вашему святейшеству, дабы чрез них и другие научились, как опасна подобная болтовня. Грамоту же после анафематствования тем, кто принимал участие в совете, кто писал и возлагал на престол и кто имел хотя бы маленькое сведение об этом, сжечь публично. Царство мое отдало приказ заключить под стражу вестарха, зятя Аргира, и веста, его сына, дабы они, содержась в темнице, испытали мучения за это дело. Вследствие императорского указа упомяну­тая нечестивая грамота и те, кто написал ее, или подал свою мысль при составлении, или содействовал писав­шим, в присутствии царских уполномоченных в заседа­нии Великого секрета были преданы проклятию. 20 июля. Оригинал же нечестивой и скверной грамоты не со­жжен, но отдан на хранение в архив священного хартофилакия на всегдашнее обличение и постоянное порицание наших хулителей».

Таковы формальные обстоятельства, какими выра­зилось разделение Церквей. Что касается последствий, какими сопровождались рассказанные события, то об них едва ли догадывались и современники, и даже сами участники. Легче наложить схизму, чем употребить в де­ло карательные средства против схизматиков. Примеры средних веков и нового времени показывают, что тогда схизма обращалась во вред той стороны, которая нео­сторожно воспользовалась ею против несогласной партии. Схизма между Восточной и Западной Церковью, конечно, принесла много вреда, отдалив между собой страны латинского и греческого обряда и постепенно углубляя образовавшуюся между ними пропасть. Но не­избежность разделения обусловливалась политически­ми тенденциями и особенностями в складе жизни запад­ных и восточных народов. Были серьезные попытки ис­править то, что сделано было по горячности и неосторожности в 1054 г., но, кроме вреда и жалких ра­зочарований от этих попыток, ничего не осталось. Схиз­ма 1054 г. поддержана была в Константинополе и свет­ской властью, и народом и никоим образом не может быть объясняема непомерными честолюбивыми притя­заниями Михаила Кирулария, как это старается отстаи­вать и новейший сравнительно беспристрастный като­лический исследователь занимающего нас вопроса[209].

Дата добавления: 2015-08-03