Адъютант Кутузова князь болконский

Смотр в Браунау. Кутузов идет по солдатским рядам. Сзади — свита. «Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский».

Так появляется на войне князь Андрей. Когда «Кутузов задумался, видимо припоминая что-то», князь Андрей напомнил ему о разжалованном Долохове. После смотра он вошел в кабинет главнокомандующего с бумагами, которые нужны были Кутузову, взял другие бумаги, выслушал приказание: «Из всего этого чистенько, на французском языке, составь memorandum, записочку...»

Перед нами аккуратный, исполнительный штабной офицер. Читая об этом, испытываешь разочарование: неужели князь Андрей шел на войну, чтобы составлять меморандумы? Мы хотели бы видеть его в битве, в пороховом дыму, впереди войск — а тут кабинет, шорох бумаг, тихие шаги по ковру...

Но вот что удивительно: князь Андрей «много изменился за это время... он имел вид человека... занятого делом приятным и интересным». Князь Андрей доволен своей жизнью на войне! И Кутузов доволен им. «Ваш сын... надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим знаниям, твердости и исполнительности», — так писал он «своему старому товарищу, отцу князя Андрея».

Дело в том, что война состоит не только из грохота орудий, сражений и подвигов. В понятие войны входит и все то, что мы видели: старание генерала выслужиться, и трепет Тимохина перед начальством, и воровство Телянина, и проигрыш Денисова, и мученья Ростова... На войне живут люди — и, пока живы, они продолжают мечтать, каждый о своем, любить и ненавидеть, огорчаться и радоваться по самым незначительным поводам. Здесь, как и в мирной жизни, бывают свои будни — и, может быть, труднее вести себя достойно в будничной жизни войны, чем в сражениях.

Князь Андрей живет размеренно-спокойной жизнью штаба — но вот она прерывается звуком хлопнувшей двери, быстрыми шагами и быстрым голосом австрийского генерала с перевязанной головой. Это генерал Мак, армия которого разбита французами. Кутузов встречает Мака с неподвижным лицом, — нужно несколько мгновений, чтобы он понял глубину и значение происшедшей трагедии. «Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь». (Курсив мой. — Н. Д.)

Так ведет себя Кутузов — его почтительность вызвана сочувствием: потерпевший поражение генерал страдает от своего позора, и было бы недостойно усиливать его страдания. Но адъютанты Кутузова, Несвицкий и Жерков, настроены иначе. Австрийцев же побили, не наших, — есть чему огорчаться!

Жеркова мы помним на смотре в Браунау: когда Кутузов шел вместе с полковым командиром по солдатским рядам, Жерков, следуя за ними в свите, передразнивал каждое движение полкового командира — так он забавлялся и смешил товарищей. Позже, при переправе через реку Энс, он с наивным лицом объяснит Несвицкому, зачем понадобилось послать поджигать мост многих людей — вместо двух — и подвергнуть опасности многие жизни:

«— Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам-то кто же Владимира с бантом даст! А так-то — хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить...»

Жерков цинично, вслух говорит то, что другие думают про себя. К тому же он еще и шутник: везде находит повод развлечься. Вот и сейчас он расталкивает своих друзей, издевательски очищая дорогу для австрийских генералов; поздравляет их с приездом Мака...

В этой сцене я впервые ясно вижу, что князь Андрей — сын своего отца. «— Если вы, милостивый государь, — заговорил он пронзительно, с легким дрожанием нижней челюсти, — хотите быть шутом, то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя». (Курсив Толстого.)

В словах князя Андрея по крайней мере три повода для того, чтобы Жерков немедленно вызвал его на дуэль: «шутом», «осмелитесь», «скоморошничать», — даже представить себе невозможно, чтобы кто-нибудь посмел сказать хоть одно из этих слов князю Андрею Болконскому.

Но Жерков и Несвицкий всего лишь удивлены, и Жерков начинает оправдываться:

«— Что ж, я поздравил только...

—Я не шучу с вами, извольте молчать! — крикнул Болконский».

Этот пронзительный голос и резкий крик — так просыпаются в Андрее недостатки отца: нетерпимость, деспотическая властность, но за ними встают достоинства старого князя.

«— Ну, что ты, братец! — успокаивая, сказал Несвицкий.

—Как что? — заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. — Да ты пойми, что мы — или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела...»

Он говорит сбивчиво, отсюда эти не очень правильные обороты: «офицеры, которые служим», «дела нет до... дела...» Но в его взволнованной речи — то самое отношение к войне, которое заставило Кутузова почтительно пропустить Мака вперед; и теперь понятно, почему Кутузов видит Андрея «из ряду выходящим» сотрудником своего штаба; теперь понятны слова Толстого: «князь Андрей был одним из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела».

Жеркову и Несвицкому поведение князя Андрея кажется странной выходкой — и, тем не менее, они отступают. «Мальчишкам только можно так забавляться, — прибавил князь Андрей по-русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его». (Курсив Толстого.)

Уже не в запальчивости, уже успокоившись, он еще раз сознательно оскорбляет Жеркова: «Он подождал, не ответит ли что-нибудь корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора».

Казалось бы, Жерков, так любящий веселиться, дразнить всех вокруг, безнаказанно издеваться над русскими и австрийскими генералами, — казалось бы, этот бесшабашный Жерков должен с легкостью идти на дуэль и при первом же резком слове бросить вызов оскорбившему его человеку. Но нет. Жерков становится очень благоразумен, как только дело касается его драгоценной жизни. Неблагоразумен князь Андрей, но мы прощаем пронзительный голос, крик, резкость, потому что за всем этим — крупные чувства: подлинная горечь поражения и надежда на победу, и мечта о подвиге. А у Жеркова все мелкое: и развлечения, и мысли о карьере, и мгновенный расчетливый страх перед князем Болконским.

***

Прошло несколько дней — тянулись будни войны; позади осталось несколько сражений, в которых русские солдаты проявили «храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем», — и вот после одного из таких сражений, где Кутузов атаковал и разбил французскую армию генерала Мортье, князь Андрей Болконский едет с известием об этой победе к австрийскому двору.

Толстой очень подробно рассказал о столкновении князя Андрея с Жерковым. И — в трех строчках — об участии Болконского в битве: «Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей». Позже князь Андрей будет вспоминать, «как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства».

Больше мы ничего не узнаем об этом сражении, да и не нужно; мы уже поняли главное: там, где проверяются душевные силы человека, князь Андрей радостно напряжен; он ведет себя точно так, как мы ждем от него. Но вот о чем хочется задуматься: кажется, он легче справляется с собой в бою, чем в буднях; это чувство испытает позднее и Ростов; в сражении все ясно: позади — свои, впереди — чужие; а в буднях все переплетается, и трудно бывает понять, кто свой, кто чужой и где главные враги.

Вот он скачет в Брюнн к австрийскому двору с известием об одержанной русскими победе. Он радостно возбужден, взволнован, многое перенес за сутки, настроен торжественно. Но австрийский двор вовсе не так обрадован победой русских, как представлялось князю Андрею. Здесь вступают в действие иные силы, иные стремления, «дипломатические тонкости», как говорит князь Андрей, и он чувствует, что «весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта».

Совсем недавно мы слышали срывающийся голос юного Ростова: «...я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей...» Князь Андрей и старше, и опытней, и умнее Николая Ростова; они очень разные люди — первая же встреча между ними приведет к ссоре и едва не кончится дуэлью. Но оба они пришли на войну с чистыми помыслами и поэтому становятся похожи друг на друга, сталкиваясь с той силой неестественного, несправедливого, которую оба не могут и не хотят понять.

Дипломат Билибин объясняет князю Андрею то, что ему непонятно. Какая радость австрийскому двору от победы русских войск, когда австрийские генералы один за другим подвергаются полному поражению? Оказывается, и здесь живут и диктуют свою волю те законы, от которых князь Андрей бежал из петербургского света.

Недаром здесь, в Брюнне, среди дипломатов оказывается Ипполит Курагин — ненавистное Болконскому воплощение гостиной Шерер. Правда, он «был шутом в этом обществе», но его слушают, не гонят, он спокойно ждет наград и повышений по службе...

Встреча с австрийским императором разочаровала князя Андрея — он не успел толком рассказать о сражении, он увидел равнодушие к тому общему делу, интересами которого жил в последние месяцы; можно было закричать на Жеркова, но если император союзной Австрии относится к войне почти так же, как Жерков, — что делать тогда?

Вернувшись к Билибину, князь Андрей узнает то, «что уже знают все кучера в городе» и что неизвестно во дворце: французы приближаются к Брюнну.

Зная положение русских войск, Андрей мгновенно понимает, что несет с собой это известие: «значит и армия погибла: она будет отрезана». Вот когда наступает час, ради которого он покинул отца и беременную жену.

Известие о безнадежном положении русской армии «было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею... ему пришло в голову, что ему-то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе!»

Билибин уговаривает его — очень разумно, с точки зрения здравого смысла, — не возвращаться в армию Кутузова, где его ждет «или поражение и срам», или мир, если он будет заключен. «Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами...» — толкует Билибин.

«— Этого я не могу рассудить, — холодно сказал князь Андрей, а подумал: «Еду для того, чтобы спасти армию».

— Mon cher, vous etes un heros, — сказал Билибин». Кто из них прав? Да, рассуждения Билибина совершенно справедливы, и положение русской армии безнадежно, и незачем князю Андрею ехать, но сам же Билибин, вопреки всякому здравому смыслу, признает: «Мой милый, вы герой». Потому что умение поступать вопреки здравому смыслу, повинуясь только голосу своей совести, только чувству долга, своей ответственности перед людьми, страной, армией — это умение и называется героизмом.

«А ежели ничего не остается, кроме как умереть? — думал князь Андрей уже в дороге, направляясь навстречу русской армии. — Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».

Вот что имел в виду старик Болконский, когда взвизгнул: «...коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет... стыдно!» Эти трудные, эти гордые люди превыше всего ставят честь, свое мужское и человеческое достоинство. Отказавшись ехать с Билибиным и направляясь к армии Кутузова, князь Андрей ведет себя как сын Николая Болконского. В штабе Кутузова, куда явился, наконец, князь Андрей, каждый тоже ведет себя согласно своему характеру. Красавец Несвицкий «перевьючил себе все, что... нужно, на двух лошадей... Хоть через Богемские горы удирать». А Кутузов, озабоченный, стоит с Багратионом на крыльце, не видя и не слыша Болконского.

«— Ну, князь, прощай, — сказал он Багратиону. — Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг».

И князь Андрей, еще не понимая, что происходит, знает одно: не станет он удирать с Несвицким.

«— Ваше превосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона», — говорит он Кутузову.

«— Садись, — сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, — мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.

Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.

— Еще впереди много, много всего будет, — сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв все, что делалось в душе Болконского...»

Князю Андрею кажется, что сейчас, вот сию минуту он найдет или упустит свой единственный час, свой Тулон. А жизнь длинна и впереди Шенграбен, и Аустерлиц, и Бородино; может быть, среди людей, занятых собой, своим спасеньем или своей честью, славой, один Кутузов понимает это.

Дата добавления: 2015-08-03