В. Е. Васильев

Курс, 2 семестр

Непрочитанная классика: «Большим детям сказки» Е. И. Замятина

К концу XX века с именем Е.И.Замятина оказались связаны все возможные репрезентативные определения: зачинатель и основатель, учитель и теоретик, художник и мастер. Он, писатель и драматург, сценарист, литературовед и вузовский преподаватель, художественный критик, эссеист и мемуарист, публицист, журналист и издатель, удостоен, наконец, итоговой и исчерпывающей оценки — классик. Да, классик, но классик все еще не прочитанный и по достоинству не оцененный читателями.

Немногие из широкой читающей публики познакомились с какими-то другими произведениями Замятина, кроме романа-антиутопии "Мы". К концу нашего столетия сформировалась особая зона отечественной литературы — непрочитанная классика, и произведения Замятина — ее составная часть. Одна из причин этого в том, что классик отечественной литературы, один из первых русских постмодернистов, Е.И.Замятин не имеет в России достойного его наследия собрания сочинений. Многие его работы так и остались неизданными на Родине.

К числу непрочитанных произведений Замятина относится и его цикл "Большим детям сказки", увидевший свет в полном, определенном автором составе лишь однажды, в 1922 г., в берлинском издательстве З. Гржебина. Ни в одном из последующих изданий произведений писателя композиционное построение книги не было выдержано, и никогда больше сказки не были опубликованы в том же объеме.

Обращение к сказке было для Е.И.Замятина глубоко закономерным. Здесь было не только желание попробовать свои силы в жанре, представленном в литературе "Серебряного века" творчеством писателей различных эстетических конвенций — от Ф.Сологуба и А.М.Ремизова до Л.Н.Андреева и М.Горького. В своем творчестве Е.И.Замятин стремился к исследованию глубинных, константных черт и свойств русского национального менталитета. Эта задача была актуализирована в сознании писателя историческими катаклизмами эпохи, в которой он жил, названной Замятиным "огромным, столетним десятилетием — 1913—1923".

Учитывая опыт предшественников, писатель в работе над сказками выстраивал собственную жанровую парадигму. Замятин обратился к народной сказке, к традиционной архетипической жанровой форме, а также к притче и анекдоту. Это открывало писателю возможность проникновения в самые истоки фольклорно-мифологической культуры.

В сказках Замятина присутствует игровое начало, и сказ становится для писателя формой своеобразной игры с читателем.

В каждой сказке рассказчик вступает с читателем в диалог, читатель становится доверенным лицом повествователя. Поэтому сказки Замятина наполнены обращениями, риторическими вопросами, в основе которых — уверенность рассказчика в полном взаимопонимании с читателем: "Слыхано ли, чтоб кто-нибудь по выигрышному билету выигрывал, да не по газете, а взаправду, так, чтоб и деньги выдали?" ("Дьячок"), "Всякому известно, какие они, херувимы" ("Херувимы"), "На острове на Буяне — речка. На этом берегу — наши, краснокожие, а на том — ихние живут, арапы" ("Арапы").

В этом вовлечении читателя в действие реализуется излюбленная замятинская ирония. Ирония писателя становится тотальной. Она распространяется на героев, рассказчика, читателя, самого автора и в целом на менталитет русского человека. Разработавший теорию неореализма и считавший себя неореалистом, Замятин писал: "Есть два способа преодолеть трагедию жизни: религия и ирония. Неореалисты избрали второй способ. Они не верят ни в Бога, ни в человека".

Жанр сказки, сказовая манера повествования явились для Замятина формой реализации его излюбленного эстетического приема — остранения, позволяющего замаскировать авторскую позицию и открывающего возможность реализации авторской иронии.
Использование приема остранения становится особенно заметным в сказках о животных ("Петр Петрович") и о детях ("Петька", "Картинки", "Огненное А").

Еще фольклором было отмечено, что есть животные и птицы, облик и поведение которых напоминают нам об отрицательных качествах людей. Это дало повод для возникновения традиционных прозвищ: "свинья", "медведь", "лиса", "сорока", "индюк". Опираясь на фольклорную традицию и опыт Салтыкова-Щедрина, Замятин очеловечивает птицу — индюка, и создает образ Петра Петровича — героя одноименной сказки. Мир человеческий и свойства человеческой натуры предстают в неожиданном и острогротесковом ракурсе.

Смещение плана изображения для создания нового видения при чтении знакомого и привычного использует Замятии и в сказках о детях, где мир взрослых мы видим глазами маленьких героев. "Глупые" взрослые не понимают "умных" детей. Авторская ирония, раскрывающаяся в этих определениях, позволяет преодолеть дидактизм и морализаторство. Симпатии же автора целиком на стороне маленьких героев. В ходе развития сюжета сказок "Петька" и "Огненное А" дети предстают действительно мудрыми, а их мир — мир деятельной мечты, неистощимой фантазии, стремления к познанию – прекрасным.

Но если "великие второклассники" ("Огненное А") и Петька, не вписывающиеся во взрослый мир, вызывает у автора глубокую симпатию, то маленький герой сказки "Картинки" — антипатичен. Это ребенок, переставший быть ребенком, утративший мир детства. В этих сказках Замятин показывает вину слишком взрослых взрослых, забывших свое детское "я" и уже непонимающих своих детей.

Новым приемом комического в сказочном цикле является дублирование персонажей, используемое автором в сказках "Иваны" и "Бяка и Кака". Трагикомический эффект рождает абсолютное сходство, Бяки и Каки. В русском фольклоре образцом дублетных персонажей служат братья Фома и Ерема, а в отечественной литературе — Бобчинский и Добчинский Гоголя. И Фома и Ерема, и Бобчинский и Добчинский — нескладные и нелепые бездельники. На первый взгляд может показаться, что в сказке Замятин отступает от традиции — его Бяка и Кака предстают как деятельные, самозабвенно преданные мужику помощники. Но авторской "подсказкой" читателю в определении его отношения к героям являются их имена. Активная деятельность Бяки и Каки — алогична, они самоотверженно "днем из избы сор носили". Замятин усиливает комизм финала, когда совершенно одинаковые герои начинают ссориться, браниться и драться. Абсурдность их действий раскрывается в вопиющем несоответствии цели и результата, когда желание сделать добро оборачивается творимым злом. Подобно фольклорным Фоме и Ереме, герои сказки Замятина гибнут, становясь причиной собственной смерти.

В работе над сказками Замятин широко использует опыт Салтыкова-Щедрина. "Сказки для детей изрядного возраста" продемонстрировали возможность внесения актуального современного содержания в традиционную архаическую повествовательную структуру. Многие сказки Замятина, подобно сказкам Щедрина, прямо соотнесены с современной писателю действительностью.

К этой группе относятся сказки "Арапы", "Церковь Божия", "Четверг", сказки про Фиту. В этих сказках особенно заметно взаимодействие архаической жанровой структуры с другими жанровыми моделями — анекдотом, притчей, антиутопией. Это не только раздвигало семантические возможности сказки, но и позволяло упорядочить, структурировать хаотическую современность.

Так, притчевую основу имеет сказка "Четверг" (1917), она заставляет читателя вспомнить притчу о Каине и Авеле. Сказка выстраивает аллюзивную связь с большевистским декретом о печати, принятым в ноябре 1917 г. В этой сказке Замятин использует особы и комический прием — "неожиданное посрамление человеческой воли какими-то случайными, непредвиденными причинами" (В.Я.Пропп). Здесь комизм сочетается с грустью, несмотря на, казалось бы, счастливый финал — так и не удается герою уничтожить свободное слово, навязать свой взгляд на действительность, как единственно возможный и правильный.

Притчевое начало лежит в основе сказки "Церковь Божия" (1920). Здесь посрамление воли героя разворачивается через алогизм действий, образующий традиционную для цикла острогротесковую ситуацию, перерастающую в абсурд. В поисках пути спасения души Иван избирает путь погибели души. И в этой сказке комизм сочетается с грустью. Замятин показывает невозможность обретения народом духовного Воскресения, если строить новую жизнь на крови невинных жертв.

Структуру анекдота использует Замятин в сказке "Арапы" (1920), в которой действуют "ихние" арапы и "наши" краснокожие. Такая нотация героев должна была вызвать у читателей прямую аллюзию с идеологической колористикой эпохи гражданской войны. В сказке Замятин показывал гибельную абсурдность утвержденного новой властью деления народа на "наших" и "ненаших".

В работе над этой группой сказок Замятин использует опыт Щедрина и при создании эзопова политического языка, но уже иной исторической эпохи. Эзопов язык Замятина был понят современниками. Большевистская печать подвергла ожесточенной критике сказки "Арапы" и "Церковь Божия". Но эзопов язык писателя был принят современниками, встретил у них поддержку и получил развитие. Практически те же самые образы, что и в сказке "Арапы", присутствуют в пьесе друга Замятина М.А.Булгакова "Багровый остров". Но, в отличие от Замятина, Булгаков в своей сатире более откровенен, его аллюзии еще более прозрачны: арапы у него белые, туземцы ("краснокожие" Замятина)" – красные. Подчеркнуто сатирична характеристика обоих враждующих лагерей: "Арапова гвардия (отрицательная, но к концу пьесы раскаялась), красные туземцы и туземки (положительные и несметные полчища)".

Развитие действия в сказках используется Замятиным как еще один прием циклизации. Развитие действия становится сквозным. Так. герой первой сказки "Бог", безобидный почтальон Мизюмин, ставший для таракана Сеньки Богом, к концу цикла трансформируется во "всесильного" и "всемогущего" Фиту — героя заключительных четырех сказок цикла, провозглашенного, подобно Мизюмину, подвластными ему согражданами "Богом данным Фитой-государем", а "богатое и древнее" тараканье "царство" — в город, где царствует Фита.

Четыре сказки про Фиту логически завершают сказочный цикл, вбирая образы и мотивы, присутствующие в других сказках. Так, в первую сказку про Фиту из сказки "Бяка и Кака" приходит мотив "чудесного" самопроизвольного появления героев на свет, когда из ничего возникает нечто. "Петые дураки" из сказки "Иваны" действуют в "Последней сказке про Фиту" и т.п. В сказках про Фиту Замятин синтезирует использованные в предшествовавших сказках приемы комического, создавая, при этом новую жанровую модель — сказку-антиутопию. В сказках про Фиту намечаются многие темы и мотивы, получившие дальнейшее развитие в романе-антиутопии "Мы".

Резко возрастает в сказках про Фиту присутствие "чужого слова" в тексте. Подобно Гоголю и Щедрину, Замятин перемежает сатиру социальную с сатирой индивидуально-психологической. Образ Фиты, его действия и замыслы корреспондируются с героями и мотивами многих произведений русской классики, и прежде всего — М.Е.Салтыкова-Щедрина.

Сказки про Фиту вызывают ассоциацию со "Сказкой о ретивом начальнике" из "Современной идиллии" и ее героем Прудентовым. Фиту и квартального письмоводителя объединяет абсолютная и фанатичная вера в силу Буквы и циркуляра.

Образ Фиты, материализовавшейся Буквы, представляющего Ничто, фальсифицируемого под Нечто, корреспондируется с образами Органчика — Брудастого и Прыща. Реализация губернаторских амбиций Ничто, Фиты, буквы "умышленной", "пишущейся без нужды" (В.И.Даль), но воспринимаемой окружающими как Нечто, составляет сюжетную интригу сказок Замятина.

Подобно салтыковским персонажам-администраторам (Урус-Кугуш-Кильдибаеву, Бородавкину, Негодяеву, Угрюм-Бурчееву, Перехват-Залихватскому), Фита вступает в "отправление должности", принимает юбиляции, издает указы и предписания, озабочен устроением космоса, упраздняет "шероховатости" природы, например, голод и холеру.

Мотив строительства Фитой фаланстера и установления всеобщего равенства ассоциируется с бредовым сном незабвенной Веры Павловны и спором о фаланстере героев "Преступления и наказания".

В отличие от героев Щедрина Ничто, Фите, удается создать прочное Нечто. Порожденная канцелярские рвением Фиты преображенная реальность в итоге подминает его, встраивая в жесткую систему всеобщей унификации и самого ее творца. Ничто, воспринимаемое как Нечто, в итоге обнаруживает свою подлинную суть, превращаясь в абсолютное Ничто. Фита в конце сюжета сказочного цикла упраздняется за ненадобностью так же, как и буква "фита" в русском алфавите.

Сказки про Фиту вызывали у первых читателей аллюзии с современной действительностью. Так, в сказках гротескно представлены действия Временного правительства: роспуск полиции и введение милиции, амнистия политическим заключенным, вместе с которыми из тюрем вышли бандиты и уголовники. В образе Фиты можно увидеть гротескно-пародийное изображение Керенского, в инициалах которого присутствует буква фита. Керенский — Председатель Временного правительства, а Фита назван в третьей сказке "временно исполняющим обязанности".

Цикл "Большим детям сказки" явился своеобразным мостом от дореволюционного творчества писателя к произведениям двадцатых годов. С одной стороны, сказки подводили итог предшествующему периоду, концентрировали опыт, накопленный Замятиным. Вместе с тем, в сказках формировалась новая эстетика — эстетика неореализма, а в современной терминологии — постмодернизма, в сказках возникали мотивы будущих произведений писателя, прежде всего, романа-антиутопии "Мы" и "русской народной комедии" "Блоха". Тем самым "Большим детям сказки" являются частью единого содержательного и эстетического комплекса писателя, обретающего характер метатекста.

В цикле "Большим детям сказки" Е.И.Замятин предстает как мастер комического, блестяще владеющий оружием индивидуально-психологической, политической и социальной сатиры. Замятин писал: "Юмор, смех — свойство живого здорового человека, имеющего мужество и силу жить".

Серебряный век
русской литературы

Дата добавления: 2015-08-05