Инженер Анастасов

Принять миноносцы в том виде, как предлагали заправилы Невского завода, инженер Анастасов не мог. Явившись к капитану первого ранга Яковлеву, командиру броненосца «Петропавловск», председателю комиссии по приемке миноносцев, молодой механик возмущенно заявил, что лучше пойдет в дисциплинарный батальон, чем подпишет акт о приемке того, что прибыло в Порт-Артур.

— Миноносцы, — угрюмо пояснил Анастасов, — двух категорий. Более крупные, как видно английской постройки, привезены из Кронштадта. Вторые, так называемые русские, постройки Альберта и Гиппиуса, доставлены из Петербурга. Но те и другие — позор для военной промышленности: испорчены котлы, текут трубки. Из четырнадцати миноносцев Невского завода два — просто железный лом. Удастся ли что-нибудь собрать из остальных, соответствуют ли они кондициям, сказать невозможно, так как чертежи отсутствуют.

По предложению председателя комиссии наместник распорядился послать инженер-механика Анастасова в Петербург для получения в Адмиралтействе чертежей и проверки кондиций. За два дня до отъезда Владимир Спиридонович получил от матери письмо, из которого он узнал ее новый адрес в столице.

«Голубчик мой милый, — писала мать. — Я снова в Петербурге, но уже одна; не знаю, надолго ли?.. С другими сейчас „брожу вдоль улиц шумных и в храм многолюдный вхожу“. И мне кажется, что пришло время исповедаться. А если не писать так парадно, то просто всплакнуть на жизнь. Но, может быть, это и лишнее: ведь ты начинаешь жизнь, а не я. Моя жизнь вся в прошлом. Вспоминаю ее в свои шестнадцать лет, когда я не ходила, а „шествовала“ с гордо поднятой головой по этим же самым улицам. Я шла по Невскому проспекту, по Литейному, по Екатерининскому каналу, шла уверенно, с развевающимися косами, словно на этих плохо мощенных улицах с пышными названиями меня ожидал трон. И разве думала я тогда, что в мире есть пароход, называющийся „Сперанца“, который надолго убьет во мне надежду на всякое счастье, несмотря на любовь к тебе, моему Вовочке?..»

Да, двадцать лет назад инженер Анастасов, тогда просто Вовочка, жил вместе с ней в приморском городке Очакове. Хотя мама и говорила, что их семья состоит из трех человек, на самом деле во всем мире их было только двое: мама и он. Вместо третьего — папы — была только фотографическая карточка. С нее на Вовочку смотрел молодой человек в форме моряка коммерческого флота, как будто знакомый и незнакомый. У моряка красивое, гордое лицо с подкрученными кверху усами, со строгим даже на портрете взглядом слегка прищуренных глаз, устремленных вдаль. Фуражка с гербом плотно, по-морскому надвинута на лоб, от этого вид у отца суровый, решительный.

Мать рассказывала Вовочке, что его папа был помощником капитана на пароходе Добровольного флота и утонул в каком-то Малаккском проливе около Сингапура, спасая гибнувших женщин с разбитой пироги, которую потопил английский пароход «Фули». Англичане не пожелали спасать туземцев, и это пришлось делать русским. О подвиге отца писали немецкие и французские газеты, и сама английская королева Виктория прислала вдове моряка двадцать пять фунтов стерлингов, вместо которых ей выдали в государственном банке, на Екатерининском канале, двести пятьдесят рублей золотом.

— Смотри, смотри — это герой, — говорила мама, снимая со стены папину фотографию. Целуя ее, горько плакала. Папа глядел на них со своей карточки невозмутимо, словно то, что говорилось о нем, никак его не касалось. Он стоял на командирском мостике, на поручнях которого висели спасательные круги с надписями: по-русски — «Надежда» и латинскими буквами — «SPERANZA», что по-русски означало тоже «надежда».

Потом как-то случилось, что Володю взяли в пансион, в Симферопольскую гимназию, а маме нужно было обязательно ехать в Курск. По дороге туда она завезла его в Симферополь. Ехали по Черному морю. На минутку остановились в Одессе. А потом пароход «Пушкин» шесть часов стоял в Евпатории. И, прижимаясь к маме, лежавшей с края нар третьего класса, Володя всячески сдерживал себя, чтобы не разрыдаться.

— Уедем, мамусенька, из этой Евпатории в море, — шептал он с мольбою. — Знаешь, какое оно? Кругом. А мы в море на «Надежде» посредине. И «Надежда» — наш дом, и там твоя плиточка, и ты делаешь на ней что хочешь: крымские чебуреки или очаковскую камбалу.

Мама заплакала, потом, улыбнувшись сквозь слезы, сказала, что обязательно возьмет Володю на каникулы на следующую пасху, а если разживется деньгами, то и в это рождество, до которого уже совсем близко. Чтобы убедиться в этом, Володя сам может взять календарь и каждый раз, как прошел день, сейчас же вычеркнуть его. Красным карандашом: чирк — и готово.

Володя лег около мамы. Она подвинулась и обняла его. Они заснули обнявшись. Володя слышал у самого своего уха ее горячее дыхание. Он чувствовал себя снова счастливым, и то, что будет завтра, перестало казаться страшным.

Поезд, с которым мама должна была ехать в Курск, уходил из Симферополя точно в три десять, минута в минуту. Пора было собираться.

— Гимназистик ты мой, гимназистик, — со странным дрожанием звучал мамин голос, пока она вынимала из саквояжа и оделяла Володю прощальными очаковскими гостинцами. Варенье из абрикосов в пузатенькой баночке, рябиновая пастила в плоской полосатой коробочке казались родными, домодельными, и не замечалось, что на лакомствах были этикетки эйнемовских фабрик: Москва — Симферополь. Мама избегала взгляда Володи. Он тоже понимал, что им нельзя сейчас встретиться глазами, иначе оба расплачутся, и внимательно рассматривал нарисованные на этикетках гроздья винограда, ломтики лимонов, золотые медали и надпись славянской вязью: «Поставщик двора его императорского величества».

Внезапно оторвав от гостинца взгляд, Володя уловил на себе пытливые взоры опечаленных маминых глаз, в которых стыли слезинки, и мужественно улыбнулся.

— Ну вот, маленький, я уезжаю. Как странно. Возьми еще вот эту коробочку, — протянула она руку. — Тут леденцы «Не кашляй». Если заболит горлышко, ешь по штучке, только не сразу глотай, пусть растают во рту.

Из ресторанного зала гостиницы «Лиссабон», приютившей на ночлег Володю с мамой, гудела органная музыка. Коридорный поднял мамин чемоданчикс привязанным к ручке портпледом и понес на улицу.

Извозчичий экипаж был сплетен из лозы, как плетут корзинку, над ним возвышался белый, подбитый красным кумачом балдахин с фестонами.

«У нас в Очакове таких нет», — подумал Володя.

Поезда ждали на платформе. Зеленые, желтые и синие вагоны подкатили внезапно. Мама стала смотреть на Володю испуганно и грустно, губы под вуалькой с мушками дрожали. Порывисто откинув вуальку, она поцеловала будущего инженера-кораблестроителя, круто повернулась на каблучках, схватилась за вагонные поручни, на мгновение задержалась на ступеньках, потом, отстранив поднимавшегося за нею носильщика, спрыгнула на перрон и снова обняла сына, покрывая поцелуями его лицо.

Паровоз загудел и дернул вагоны. Мама вспрыгнула на ступеньку. Поезд пошел быстрее и быстрее.

Отлично учился Володя Анастасов в гимназии, но знаний приобрел мало: слабоваты были педагоги и нажимали больше на латинский и греческий языки. Любознательность и врожденное влечение к изобретательству заставили мальчика самостоятельно заниматься геометрией, физикой, основами высшей математики. Накопленные знания искали применения. Володя задумал построить универсальный измерительный прибор. Понимая, что в каждом деле залог успеха — упорный труд, он снова и снова перелистывал учебники физики, читал энциклопедические словари, что-то постоянно исправлял и перечеркивал в своих объемистых записных книжках.

Универсальный прибор, однако, не был изобретен. Основных знаний у гимназиста оказалось маловато. Зато подросток узнал непреодолимую власть неотвязной идеи, благородную лихорадку упрямых исканий.

Анастасов был в последнем классе гимназии, когда старый приятель его отца навел юношу на мысль поступить в Морское инженерное училище в Кронштадте.

За год до окончания училища Анастасов, совсем готовый корабельный инженер, занялся разработкой большой темы, подсказанной ему одним из выступлений адмирала Макарова. Ему захотелось сконструировать новый, небольшой по размерам и весу, но весьма мощный двигатель, который можно было бы ставить даже на деревянные лодки без страха проломить их. Макаров как-то сказал, что если бы на его миноносках «Чесме» и «Синопе» были менее тяжелые и более надежные котлы, через Босфор в Черное море не вошел бы ни один вражеский корабль.

Анастасов принялся одевать в прочную ткань чертежа свой конструкторский замысел о торпедоносцах, новом грозном оружии нового русского флота. Работал мечтая и в мечтах видел, как во всех русских портах на морской глади стоят малые по размерам, но сильные своим оружием «торпедоносцы Анастасова». Над палубой невысокие рубки, на носу и на корме сверкающие под солнцем стальные стволы торпедометных аппаратов. Сила этих корабликов в их исключительной скорости и увертливости, в ужасающем торпедном ударе.

Когда в конференц-зале Морского инженерного училища адъютант прочел приказ о производстве, а начальник пожелал всем окончившим счастливой службы во флоте, потребовалось очень немного времени, чтобы новоиспеченные офицеры явились в дежурную комнату преобразившимися. На всех теперь были серебряные погоны и фуражки с бархатным околышком. Всем было весело и немного грустно перед расставанием с училищем и друзьями.

Большинство тут же решило проехать из Кронштадта в Петербург, чтобы кутнуть напоследок в «Буффе». Но у Анастасова были другие планы. В этот же день он явился к преподавателю Морской академии Алексею Николаевичу Крылову и показал ему свой проект нового корабля-торпедоносца.

— Идея хороша, но только идея, — сказал Крылов, ознакомившись с проектом. — Обратите внимание главным образом на двигатель. Подумайте, нельзя ли здесь применить электричество. За границей оно теперь двигает уже целые поезда.

Молодой инженер-механик взялся за работу с явной энергией. О проектах Анастасова было доложено великому князю Алексею. «Семь пудов августейшего мяса» соизволил сказать, что приятно, когда молодые люди занимаются полезными делами, но вряд ли по их проектам можно построить корабль лучше, чем заграничные. Тогда Адмиралтейство решило: для приобретения необходимого опыта и в поощрение рачения в делах службы назначить Владимира Спиридоновича Анастасова младшим инженер-механиком на броненосец «Петропавловск», направляемый в Порт-Артур.

Телеграмму с дороги о своем приезде в Петербург Анастасов матери не послал.

Курьерский поезд пришел на Николаевский вокзал в восемь вечера.

Извозчик, взятый без торга, быстро помчал инженер-механика по Невскому и Екатерининскому каналу. Красавец проспект, весь залитый ярким светом электрических фонарей, казался после порт-артурских улиц величественным, а Екатерининский канал с газовыми фонарями, мягко горевшими зеленоватым огнем, — родным и уютным, как воспоминания ранней юности.

В новой квартире матери Анастасов еще не бывал. Сани остановились на углу Офицерской и Английского проспекта, у большого дома Общества дешевых квартир. Узковатая лестница со стенами, выкрашенными серой краской, тускло освещенная керосиновой лампочкой, запертой в стеклянный ящик, подвела егок квартире № 169.

На двери висела записка, написанная рукой матери:

Дата добавления: 2015-08-05