Сувашун

Взрослым не понять, зачем дети звонят в дверь и убегают. Чаще это происходит в ранние вечерние часы, когда на улице почти никого нет. Мы с Ахмедом думаем, что эти дети из нашего переулка. Моя мама считает, разумеется, что наши ребята очень воспитанны и не станут такого делать.

Однажды вечером, когда мой отец идет домой, он видит, что у двери дома Ираджа стоит пятилетний брат Ахмеда.

— Привет, Аболи, — широко улыбаясь, говорит отец. — Что ты делаешь?

— Вы не поможете позвонить в дом Ираджа? — невинным голосом спрашивает Аболи. — Мне не достать.

Отец соглашается. Как только звенит звонок, Аболи хватает моего отца за руку и говорит:

— Ладно, а теперь бежим!

Бедный отец понимает вдруг, что он наделал. Они с Аболи стремглав несутся к нашему дому. Мы с Ахмедом сидим во дворе, когда врывается отец и, захлопнув за собой дверь, прислоняется к ней, чтобы отдышаться.

— Что случилось? — спрашиваю я, огорошенный его видом.

Он смотрит на Аболи и начинает хохотать. Потом пересказывает нам историю, и мы все тоже смеемся. Когда мы наконец успокаиваемся, папа поднимает Аболи за подмышки и говорит:

— Тебе повезло, что ты такой шустрый, дружок.

На следующий день Ирадж изобретает хитроумное приспособление для поимки хулиганящих мальчишек. Устройство состоит из тонкой трубки, присоединенной к маленькому насосу, и должно поливать водой человека, жмущего на звонок. Трубка помещается над дверью, то есть скрыта от глаз. Ирадж включает устройство ранним вечером в надежде поймать преступников, звонящих к ним в дверь, по меньшей мере два или три раза в неделю. Это изобретение, разумеется, не срабатывает, и все остаются сухими.

Иногда я жалею, что у меня не хватает храбрости поговорить с Ахмедом о Зари. Господи, будь Зари лишь на несколько лет моложе Доктора и не будь она обручена с ним, я рассказал бы Ахмеду о ее темно-голубых глазах, робкой улыбке и красивых скулах. Я рассказал бы ему о том, как ее походка сводит меня с ума, что у меня перехватывает дыхание от ее голоса и что я не могу перестать о ней думать. Я бы даже выпил целый кувшин маминого машинного масла, несмотря на то что меня тошнит при одной мысли об этом, если бы это придало мне смелости открыть душу перед лучшим другом.

Я с трудом слушаю рассказы Ахмеда о Фахимех, потому что постоянно думаю о Зари. Я никогда не позволяю себе сексуальных фантазий о ней — она для этого слишком чиста, и я бы сошел с ума от стыда и чувства вины. Я представляю Доктора с Зари счастливой семейной парой с множеством детей, а себе отвожу роль доброго друга в их жизни. Правда, я подстрекал Ахмеда к бунту против семьи Фахимех, и это охладило мои грезы. Я не смогу сделать то, что совершил он. Во-первых, Зари любит Доктора. Во-вторых, я не настолько храбр, как Ахмед. И в-третьих, я просто не могу поступить так с Доктором, ведь он отличный парень. Иногда, однако, я думаю о том, как могли бы сложиться паши с Зари отношения, не будь в нашей жизни Доктора, и каждый раз непроизвольно и проворно кусаю кожу между большим и указательным пальцами.

В мечтах я проживаю остаток жизни с милым сердцу секретом, который никто никогда не узнает. Но однажды вечером на крыше, когда Ахмед говорит, а я слушаю, уставившись в усеянное звездами ночное небо раннего лета, я неожиданно для самого себя перебиваю его.

— Я хочу открыть тебе секрет, — говорю я.

— Про тебя и Зари? — тотчас же спрашивает он.

— Когда ты догадался?

— Когда я догадался, что мой лучший друг влюблен? — ухмыляется он. — Наверное, каждый раз, как он волновался, когда мимо проходила определенная особа, или когда не смел смотреть ей в глаза, если она обращалась прямо к нему. Как в тот раз, когда она принесла нам после футбола холодный шербет, а у тебя дрожали руки, когда она подала тебе стакан, — помнишь? О, вот это мое любимое. Она спросила у тебя время, а ты посмотрел на часы и сказал, что пять минут до обеда.

Ахмед смеется, а я смотрю вниз, на свои ноги.

— Знаешь, что ты всегда делаешь? — спрашивает он. — Ты вечер за вечером называешь ее именем самую большую и самую яркую звезду.

— Правда?

— А ты разве не замечал, что я всегда называю соседнюю звезду твоим именем?

Я качаю головой.

Итак, теперь мой черед рассказывать все Ахмеду, а его черед — слушать всю ночь. Я рассказываю ему о ее походке, подбородке и скулах. Говорю о ее глазах и своих мечтах, чувстве вины и постоянных попытках не позволять себе нехорошие мысли. Но я не говорю ему о намерении Доктора жениться на ней. В конце концов, нужно всегда выполнять данное другу обещание.

Ахмед курит сигарету и предлагает мне тоже. Я мог бы выкурить целую пачку, но решаю не навлекать на себя косые взгляды отца.

— Когда ты понял, что любишь Зари? — спрашивает Ахмед.

— С тех пор, как себя помню, — говорю я, опустив голову. — Думаю, наверное, твоя история с Фахимех заставила меня это принять.

Некоторое время мы молчим. Ахмед размышляет с серьезным выражением лица. Я сомневаюсь, стоило ли признаваться ему в своих чувствах к Зари, и с тревогой спрашиваю, считает ли он меня дурным человеком.

— Ради бога, о чем ты? — смеется Ахмед.

— Ну, понимаешь, из-за Доктора и всего остального, — мямлю я. — Он… он наш друг, а… а мы сидим здесь и болтаем о его невесте. То есть не ты, а я. Это ужасно.

Ахмед опять смеется и качает головой.

На следующий день Ахмед говорит мне, что Кейван, шестилетний брат Зари, мастерит маленькую собачью конуру.

— Зачем? Ему купили щенка?

— Нет. Просто школьное задание на лето.

От его взгляда мне становится не по себе.

— Почему ты на меня так смотришь? — спрашиваю я.

— Как у тебя с плотничным делом?

Я смеюсь, потому что не очень-то разбираюсь в этом. Тем не менее Ахмед звонит в дом Зари. Я не успеваю ничего понять, как мы уже помогаем во дворе Кейвану. Родители Зари на работе. Они уже двадцать лет владеют маленьким рестораном неподалеку.

Когда Зари выходит во двор, она приковывает к себе все мое внимание. Я сгораю от стыда и говорю Ахмеду, что для меня это становится чересчур сложным. Я не только предаю Доктора, но и притворяюсь другом шестилетки, чтобы побыть рядом с его сестрой. Ахмед советует мне не переживать.

Зари одета в облегающую голубую футболку и длинную черную юбку с цветочным рисунком. Влажные волосы аккуратно зачесаны назад, глаза и губы немного подкрашены. Я слишком взволнован и робок, чтобы смотреть ей в лицо, так что каждый раз, как она выходите нами поговорить, я начинаю неуклюже возиться с малопонятными деревяшками и инструментами. Когда она поворачивается спиной, я смотрю на изгиб ее руки и изящное запястье. Я замечаю у нее на руке тонкие светлые волоски, сияющие на солнце, и это приводит меня в такой восторг, что я готов плясать. Ее взгляд, улыбающиеся глаза женщины, которую мне хотелось бы любить, полны умиротворения. Тонкая талия вызывает желание заключить ее в объятия. Мне приходится отвести глаза и пару раз моргнуть, чтобы стереть из сознания это видение.

Она приносит нам прохладительные напитки и благодарит за помощь ее маленькому брату. Я так взволнован ее присутствием, что, неловко отхлебывая, проливаю на себя большую часть.

— У тебя грудь тоже хочет пить? — наглым тоном спрашивает Ахмед.

Я бросаю на него сердитый взгляд. Зари смеется над замечанием Ахмеда и говорит:

— Оставь его в покое, бедняге жарко и хочется пить.

Когда Зари уходит в дом, Ахмед произносит:

— Она не сводит с тебя глаз.

— Да она на меня даже не взглянула!

— Ты не знаешь женщин. Кажется, они на тебя не смотрят, а на самом деле следят за каждым движением. Голова у них работает, как радар. Они тебя видят, но ты понятия не имеешь, что у них на мушке. Не смущайся! Заговори с ней, когда она придет.

Через несколько минут Зари возвращается во двор. Она садится на край хозе. Потом опускает в прохладную воду хорошенькие белые ножки и принимается за чтение.

— Иди поговори с ней, — шепчет Ахмед.

— Нет, — отрывисто говорю я.

— Иди.

— Нет.

— Ты безнадежен, — говорит он мне. — Что ты читаешь? — кричит он Зари.

— «Сувашун» Симин Данешвар.[2]

Ахмед поворачивается ко мне с притворным изумлением.

— Ух ты! Твоя любимая книга.

И сообщает Зари:

— Он любит эту книгу.

Мне хочется его убить. Я даже не читал «Сувашун».

— Что ты о ней думаешь? — спрашивает Зари.

— Ну, Данешвар — одна из лучших писательниц, — застенчиво бормочу я, стараясь не смотреть прямо в глаза Зари из страха, что у меня совсем прервется дыхание. — Она хорошая. По сути дела, более чем хорошая — она очень хорошая.

Краем глаза я вижу, как Ахмед качает головой. Зари внимательно слушает.

— А ее муж, — продолжаю я, — Джалал Аль-Ахмед, столь же хорош или даже лучше.

— О, гораздо, гораздо лучше, — подтверждает Ахмед.

— Я… я хочу сказать, может быть, лучше как писатель. Я бы прочитал любую книгу каждого из них.

Я понимаю, что лепечу что-то невнятное, и умолкаю.

— Да, — говорит Зари. — Я бы тоже прочитала любую книгу Данешвар и Аль-Ахмеда.

Она возвращается к книге. Я знаками показываю Ахмеду, что, как только мы останемся одни, я всыплю ему, а он подмигивает в ответ.

К вечеру собачья конура готова. Мы собираемся уходить, и тут я слышу, как Зари говорит Ахмеду:

— Конечно, для тебя все, что угодно. С удовольствием.

— О чем это вы говорили? — сердито спрашиваю я, когда мы выходим в переулок.

— Я спросил ее, хочет ли она тебя поцеловать, и она сказала, что с удовольствием.

— Ты сукин сын, — говорю я и набрасываюсь на него.

Он бежит к своему дому.

— Ну разве я виноват, что ты такой хорошенький и она хочет тебя поцеловать?

— Заткнись! — гоняясь за ним, ору я. — Ты делаешь из меня дурака.

— Откуда мне знать, что ты не читал «Сувашун»? Ты прочитал все остальные чертовы книги на свете, — говорит он, оглядываясь — не догоняю ли я его.

— Ты сукин сын, — снова ругаюсь я, стараясь лягнуть его. — Я тебя поколочу за то, что ты мне сделал.

— Что же произошло с твоим обетом священному братству боксеров? — поддразнивает меня Ахмед, исчезая в доме.

Рассерженный, я стою под дверью, тяжело дыша и обливаясь потом. Потом слышу из-за стены его голос:

— Так Аль-Ахмед действительно лучше своей жены как писатель?

Несмотря на гнев, я разражаюсь истерическим смехом.

Зима 1974-го. Психиатрическая лечебница «Рузбех» в Тегеране

Я понимаю, что мне снится сон, хотя не знаю, где находится мое тело. Во сне я на лугу с Зари, Фахимех и Ахмедом. Мы бесцельно бегаем, иногда навстречу друг другу, а иногда друг от друга. Зари останавливается и, склонив голову, улыбается мне. Ветер развевает ее длинные волосы. Трава идет волнами, задевая наши колени. Я подхожу к Зари и привлекаю ее к себе. Она в моих объятиях. Я поднимаю ее в воздух, кажется, мы кружимся целую вечность. Я вижу, что Ахмед с Фахимех тоже кружатся. Голос Доктора читает строчки из стихотворения Руми.

В счастливый миг мы сидели с тобой — ты и я,

Мы были два существа с душою одной — ты и я.

Дерев полутень и пение птиц дарили бессмертием нас

В ту пору, как в сад мы спустились немой — ты и я.[3]

Я вижу Доктора, он уходит от нас все дальше. Зари смотрит на меня, медленно наклоняется и целует в губы. Потом они с Ахмедом встают и идут вслед за Доктором. Мы с Фахимех начинаем безутешно рыдать. Строки Руми постепенно вытесняются монотонным ритмичным распевом.

Будь у меня ружье, прицелился бы.

Будь у меня маска, надел бы.

Будь у меня боль, я бы ее спрятал.

Будь у меня сердце, я бы им поделился.

Я сосредоточиваюсь на том, чтобы открыть глаза, и снова оказываюсь в инвалидной коляске. Рядом со мной сидит Яблочное Лицо, в другом конце комнаты обнаруживается старик. Я знаю, что просто видел сон, но не в силах вспомнить подробности. Это все равно что пытаться схватить шелк.

— Воды! — шепчу я.

Она спокойно поворачивается ко мне, но блеск в глазах выдает волнение.

— Что ты сказал?

— Я хочу пить, — хриплю я.

Она пробегает глазами по моему лицу, шепчет, что сейчас вернется, и исчезает. Через несколько секунд возвращается с кувшином воды и стаканом.

— Ты очень хочешь пить?

— Очень.

Она наполняет стакан водой, окидывает взглядом мое тело, ссутулившееся в инвалидной коляске.

— Возьми, — поднося стакан, говорит она.

Я протягиваю руку, беру стакан и осушаю его одним долгим глотком. Ее лицо расплывается в ласковой улыбке. Мне кажется, я вижу слезы у нее на глазах, но я не представляю, почему она плачет.

— Где я? — спрашиваю я.

— Ты здесь, — уверенным, но ласковым тоном говорит она.

— Кто ты?

— Разве ты меня не знаешь? — поддразнивает она. — Все меня знают, даже я сама.

— Ты — Яблочное Лицо, — тихо смеюсь я.

Она тоже смеется, но громко.

— У меня болят ребра, — говорю я.

— Знаю. У тебя ничего не сломано, не волнуйся.

Я смотрю на свои руки.

— Почему у меня следы от ожогов?

Яблочное Лицо не отвечает.

— И меня все время мучают кошмары. Я вижу человека со злыми глазами. Кто он такой?

И, пока я рассказываю о своих снах, что-то внутри меня щелкает, выпуская бурю чувств, и я принимаюсь плакать. Яблочное Лицо садится на стул рядом и обнимает меня.

— Поплачь, дорогой. Поплачь.

— Почему я плачу?

Я отодвигаюсь, пытаясь заглянуть в ее полные слез глаза.

— Неужели ты ничего не помнишь? — с изумлением спрашивает она.

— Не помню что?

Она, слегка покачиваясь, откидывается назад.

— Неважно, — успокаивает она меня, — просто закрой глаза. Никому не надо плакать.

5. Лето 1973-го. Тегеран

Дата добавления: 2015-08-05