Рассказ

«Надо жить…»

Жидкова Лилия

1.

В маленькой больничной палате провинциального городка на скрипучей кровати лежала забытая всеми девушка. Это была Инга, но имени её никто не спрашивал. Царивший покой, холодный и тревожный, лишь изредка нарушали санитарки, снующие по коридору то сюда, то обратно. Но девушке было абсолютно всё равно. Её не волновали ни лето за окном, ни ворчавшая бабуля под боком, ни вязавшая свитер какая-то тетка… Жизнь потеряла всякий смысл, после того, как Инга попала в аварию. Всегда везде успевающая, жизнерадостная, солнечная Инга лежала лицом к стене и никого не хотела ни видеть, ни слышать. Навещали родители, брат, родственники, некоторые оставшиеся друзья. После трагедии многие отвернулись от неё.

- Зачем иметь в друзьях инвалидку?... Жених, как только узнал – удрал с другой в Турцию. Конечно, ему же нужна здоровая девушка, способная родить в дальнейшем,…а что я?

В голову приходили разные мысли, особенно о суициде: не мучить больше окружающих. Кому надо ухаживать за двадцатилетней девушкой, которая больше никогда не встанет на ноги. Хотелось рыдать, да только слез больше не осталось. Боль как физическая, так и моральная ввела Ингу в ступор, загнала в какой-то бессмысленный тупик. Несколько операций подряд не принесли никакого успеха, но внутри ещё теплилась последняя надежда.

- Инга, возьми себя в руки! Ты же такой была сильной, - говорила она себе. Да только где эта сила, куда она вдруг исчезла?

Так проходил день за днем. А лучше не становилось. Давил сверху массивный белый потолок, изученный по миллиметру до мельчайших трещинок. Не давали покоя ноющие по каждому пустяку и каждую минуту больные в палате. Отчего становилось на душе ещё мрачнее, и так хотелось встать и убежать куда-нибудь далеко-далеко, в заветное тихое место, как в детстве. Медсестры, санитарки, врачи – все они были очень разные. Одни относились по-человечески, вторые – спокойно, но без всякого уважения, третьи – а что третьи… Бог им судья.

А ночью одной женщине, лежащей у окна, стало плохо. Врачи отреагировали быстро, однако ей уже нельзя было помочь. Утром все узнали, что её больше нет. Пришла санитарка, забрала постельное белье с кровати у окна, скрутила матрац и поспешно удалилась. И лишь клеточки пустой сетки безутешно напоминали о том, что жизнь небесконечна.

Случившееся вновь заставило Ингу задуматься о жизни и о смерти. Ей так надоело мучиться и хотелось вновь стать свободной. Мысли о смерти становились все навязчивее. Но перед тем как сделать такой отчаянный шаг, надо было взвесить все за и против.

- Что будет, если решусь? Освобожу от тяготы родных, близких. Но если представить их после? Какое горе в душу принесу я им! Мама, которая из-за меня хочет бросить работу, только чтобы я не чувствовала одиночества… Мама будет до конца своей жизни обвинять себя в произошедшем, в том, что не уберегла, не смогла помочь, не предчувствовала… Отец станет мрачным, на лице его отразится скорбь и невосполнимая утрата. Брат Олег со временем забудет все, только в душе будет таить обиду на меня. Получается, я поступлю, как эгоистка. Нет! Нет. Так нельзя. Не узнаю себя. Раньше, неужели раньше я могла думать только о себе? А что знакомые, друзья? Поплачут, забудут, а на кладбище, увидев знакомое фото, помолчат немного, вспомнят, но их жизнь будет бежать дальше. А моя душа? Что будет с ней? Катерина из «Грозы» Островского – спасла ли она свою душу? Но у меня другая ситуация. И есть пока люди, которые любят. И даже если бы не было, надо с достоинством дожить до своего финала, сколько суждено. Ладно, а что же жизнь? Многие больные актеры, писатели, люди заслуженные, выдающиеся были всеми забыты, даже родными. А что уж говорить о простых смертных? Сколько здоровых, сильных людей попросту спиваются от того, что не самореализовались или по тысяче других причин, либо умирают в ломках от наркозависимости! Сколько артистов, напрасно погубивших себя из-за того, что никому не нужны, из-за того, что их много, а достойных ролей – мало…

Что теперь: если человек парализован – про него вообще можно забыть, выкинуть в мусорку, как испорченный лист бумаги? Нет. Если уж подарили жизнь, то надо жить, любить, творить, чувствовать в конце концов. Пускай спишут, пускай выбросят, да только этот испорченный лист может еще пригодиться, хотя бы в роли черновика.

За окном начался дождь. Июнь выдался на редкость жарким, сухим. И поэтому дождь с нетерпением ждали все. Огромные капли не успевали долетать до земли, как она жадно их принимала, казалось, она никак не могла напиться за долгие недели засухи. Ветер усиливался. Дождь переходил в ливень. Инга успокоилась и постепенно уснула с одной единственной мыслью:

- Надо жить, надо жить…жить.

2.

Солнечный луч после теплого июньского ливня поигрывал на стене. Воздух в палате стал свеж и чист. Запах хлорки на некоторое время заглушили совсем другие ароматы: лета, росистой травы под окном и удивительных бархатных роз, которые отошли после дождя и приподняли свои душистые лепестки и бутоны к солнцу. Инга уже давно проснулась и наслаждалась солнечным светом. Все ей казалось новым, другим, чем прежде. Инга ощутила второе дыхание жизни. В этот момент в палату вошел врач с утренним осмотром.

- Здравствуйте, так… как ваше самочувствие?... Погода сегодня просто шепчет.

После планового утреннего осмотра, врач уже намеревался уходить в другую палату, но его остановил голос Инги:

- Андрей Иванович, там сегодня, правда, радуга?

- Да, больная. А что вы хотели?

- Посмотреть. Поможете?

- Куда же я денусь? Давайте попробуем. Вы у меня за долгие месяцы впервые проявили хоть какой-то интерес к жизни. Как вам откажешь?

Он аккуратно взял Ингу на руки и поднес к окну.

И действительно, на ясном голубом небе победной аркой сияла радуга. В душе Инга почувствовала какой-то детский восторг и радость. Вспоминались деревенские каникулы у бабушки, поезд «Москва – Севастополь», долгие вечера у самовара, вареная кукуруза, море и, конечно же, радуга.

В воспоминаниях быстро пролетел день. Солнце уже скрылось за горизонт, когда надо было принимать последнюю дозу таблеток. Инга в полудреме лихорадочно вздрагивала, ей казалось, будто она внезапно падает вниз. Такое бывало в детстве у каждого, и когда человек уже взрослый – с ним тоже случается похожее.

Вспомнив про бабушку, Инга мысленно с ней пообщалась и вскоре уснула. Сон был тревожным, мысли не давали покоя. «Трое мужчин, двое из которых были в черных длинных плащах, а третий в шинели поверх зимней морской офицерской формы шли по белому – белому снегу. Метель не унималась, снег то и дело попадал в глаза. На открытой местности ветру не было преград. Он сбивал с ног. Те двое подгоняли офицера, бесцеремонно толкая револьвером его в спину. Офицер знал, что это его последние минуты. И шел в свой последний путь гордо. Бежать было некуда: вокруг на сотни миль - бескрайняя пустошь. Перед ним не вставали картины жизни, как пишут в книгах. Одна мысль крутилась у него в голове: поскорее бы закончилось это унижение.

А время тянулось, как никогда. Казалось, вечно будет перед ними эта равнина. Но вот показался небольшой пролесок. «Вот и все. Вот и все …»

Внезапно всё оборвалось… И только безоблачное небо навечно отпечаталось в глазах офицера… Всё.

Силы воли не хватило тому с револьвером посмотреть в глаза человеку - он подло выстрелил в спину… От звука выстрела взлетели в небо птицы. Тело повалилось на чистый-чистый снег. И как красная икра ложится на тонкий слой масла на хлебе, растеклась по снегу кровь. Но им не стало тошно от своего поступка, оттого что не насытились они ещё кровью невиновных… Революция затмила все человеческое, превратив их в зверей-зомби…»

Инга проснулась в холодном поту. Прерывистое дыхание, судорога во всем теле, слабость…

- Наверное, действие таблеток, - подумала она про себя, мысленно пытаясь восстановить увиденный сон. - Это был мой прадед, это его расстреляли… Бабушка рассказывала об этом. Но почему так явственно приснилось? И почему сейчас?

В палате царила тишина. Два часа ночи. Самое глухое время, которое особенно не радуют сводки наших правоохранительных органов. Уснуть, как ни силилась Инга, ей не удалось. Она то и дело возвращалась к увиденному сну.

- Страшное было время: революции, кровавые войны, многочисленные репрессии. Сколько простых людей погибло! Время.… Когда любое слово против власти грозило ссылками в Сибирь, а чаще расстрелами. Ни за что, ни про что: «Ах ты – казак, значит кулак. А если кулак, то «враг народа». Вот и весь разговор. Да мало ли к чему могли придраться? Как наши предки выжили в таких условиях, просто несовместимых с жизнью? В них еще оставался оптимизм. Откуда? Когда вокруг голод, войны, тираны, жаждущие мирового господства… А люди не жили, выживали, кто как мог. И оставались людьми. Каких сил это стоило и скольких человеческих жизней. А я лежу сейчас на больничной кровати и ною сама себе: вот я теперь инвалид и никому не нужна. Рано еще меня списывать! Не за то мои предки боролись, чтобы их внуки, правнуки жаловались на свою жизнь, а за то, чтобы жили, а не выживали!!!

Незаметно забрезжил рассвет. Наступило утро нового дня.

3.

Подошел к концу июнь. Жара, как будто на дрожжах, росла с каждым следующим днем. С момента последнего дождя прошло больше двух недель. Земля высохла до такой степени, что в ней появились крупные трещины. Больничная палата задыхалась от жары и ничего не могла с этим поделать. Инга полусидела, облокотившись на стену. Ног она не чувствовала. Но несмотря ни на что Инга радовалась тому, что с минуты на минуту придут родные и заберут её отсюда. А пока долго, мучительно долго тянулось время бумажной волокиты. Выписка есть выписка.

Больные по соседству с завистью поглядывали на Ингу. Она уже через несколько часов будет дома, а они так и останутся лежать в этой душной палате, прикованные к больничной кровати ещё на много месяцев.

И вот долгожданный момент всё-таки настал. Зашли родители, следом брат, кативший инвалидную коляску, при виде которой Инга в глубине души вскрикнула, а на лице покатились слёзы, одна за другой. Мама, как ни пыталась сдержаться, тоже зарыдала.

- Ну что раскисли? – захотел подбодрить брат, хотя чувствовалось, что у него тоже подкатывает комок к горлу. - Принимай аппарат, махнул не глядя. Инга, все будет хорошо! Ты мне веришь? Что думаешь, что дома сидеть будешь? Я тебе не дам! Не плачь. Мы ещё все наверстаем. Слушай. А давай к морю поедем? Ну, ты же любишь море, Инга! Не плачь. Инга, знаешь актера Караченцова? Он тоже в аварии был, но справился же, взял себя в руки, тоже долго в больнице лежал, но уже пошел на поправку. Всё от тебя, родная, зависит. Помнишь его песню из «Юноны и Авось»? Давай пой, что есть силы. Хватит рыдать, надо жить!!! Пой! Давай вместе…

И они вместе, начали петь:

- «Ты меня на рассвете разбудишь, проводить необутая выйдешь. Ты меня никогда не забудешь, ты меня никогда не увидишь»…

Если бы не Олег, она впала бы в депрессию, замкнулась. Шок от вида инвалидной коляски зомбировал мозг, ввел в состояние ступора. Олег – психолог от природы, понял, что надо в данный момент сестре. И, главное, он искренне хотел помочь. Получилось. Олег вез Ингу в коляске, они все еще пели, несмотря на запреты врачей, что «это- больница». За ними шли родители. Инга чувствовала себя безумно счастливой от того, что у неё есть такие близкие и родные люди…

- Квартира, как я соскучилась по тебе! По твоим заветным уголкам, где в детстве с братом мы прятали конфеты. По часам в гостиной, четко вот уже много лет отбивающим ритм жизни каждого дня. По кухонным ароматам, в особенности по запаху домашней выпечки, который в этот момент плавно заполнял всю площадь квартиры. По своей мастерской: по кистям, по краскам, по холстам.

Но не все так, как хотелось бы. Приходилось вновь учиться тому, что с детства автоматически отработано: дотянуться до замка, учиться перемещаться в коляске. Трудности были на каждом шагу в самом прямом смысле. Особенно доставали ступеньки. Создавая порой уникальные творения архитекторы, строители забывали о других людях, которые тоже имеют право на полноценную жизнь, которые рядом со всеми и они -неотъемлемая часть этого мира. Вот в очередной раз возникла преграда – ступеньки магазина. И до чего же неудобные – узкие и в большом количестве.

- Просить о помощи прохожих? Сдаться и признать собственную беспомощность? Но я хочу быть полноценным человеком! И не желаю, чтобы на меня смотрели, как на калеку, как на человека без какого-либо потенциала! Это пока – коляска, но скоро все будет иначе, - так рассуждала Инга прямо у этих злополучных ступенек. - И даже спуска нет с перилами. Что делать? Жаль, что крыльев нет. Жаль… И никто не спросит, почему я здесь стою? Нужна ли мне помощь? Все спешат, нет никому дела. И смотрят: кто с жалостью, кто с презрением, как на юродивого. А чаще - все равно.

- Дитэ, ты шо здись? Никак навирх не взбирэшься? Да не журись, дитэ, подсоблю.

Дедушка с полной грудью звенящих медалей, с двумя орденами красной звезды, сам с палочкой, стал упорно толкать вверх по ступенькам коляску. Наконец, препятствие миновало.

- Спасибо тебе, дедуль. Спасибо, что помог. И за Победу спасибо.

Чего-чего, но «спасибо за Победу» дедуля никак не ожидал услышать от нынешней молодежи. Растаял, и слезы пережитого горя и счастья покатились по его щекам.

- Ничуго, дитэ. Еще не таки преграды форсировали: от златоглавой нашей столицы и аж до Берлина. А шо тут – пороженьки. Не журись, дитэ, у тэбэ Побида уся впереди.

«Не журись, дитэ, у тэбэ Побида уся впереди». - Крутились у Инги в голове последние слова и никак не давали покоя:

- Почему впереди? Что меня ждет? Что он имел в виду?

Хотела спросить, да только исчез дедушка, будто и не было его рядом. Может - был, а может - и не было его вовсе.

4.

- …Жизнь начнется без авралов, сундуков и генералов, де-мо-би-ли-зааа-ции-я! - горланили, уже дошедшие до кондиции дембеля. Эх, плацкартный вагон, ты – легенда, почти как коммунальная квартира, только на колесах. Поезд плавно набирает ход, и учащенно дышит «пламенный мотор»: туту-туту, туту-туту. Этот звук знаком каждому с детства. И даже, покинув, уже ставшим родной вагон, на перроне чувствуешь, что слегка качает. А ночью, несмотря на устойчивую кровать или диван, ощущаешь все то же туту-туту.

Но времени в дороге оставалось еще много. Инга с любопытством посматривала на изрядно пьяных, но радостных солдат, возвращающихся домой. И их простая, незатейливая детская радость передавалась по невидимым волнам всем окружающим.

Уже достаточное количество километров осталось позади. Мелькали крохотные станции, леса, поля, луга. Деловито поезд останавливался на более крупных вокзалах, словно хотел выразить им свое почтение. А главные здания вокзалов походили на дам и барышень, у которых широкие платья с кольцами и вытянутые к небу прически- шпили. Откланявшись, поезд, будто надев обратно цилиндр, прощался и набирал обороты.

Инге наскучило быть дома, и она уговорила брата поехать на юг, на воды. Олег раздобыл сестре путевку в санаторий. Да, ей необходим был отдых и оздоровление. Все уже смирились с мыслью, что Инга больше не встанет на ноги, но только не Олег. Он прикладывал все усилия, чтобы помочь сестре: заставлял по утрам делать зарядку, упражнения для мышц, нашел массажистку, которая приходила три раза в неделю. А теперь вот он едет с сестрой на юг.

В данный момент Олег ушел за чаем. Как враг смотрела инвалидная коляска, которая была сжата и положена на противоположную верхнюю полку. Инга, чтобы отвлечься, уткнулась в окно. А там пролетал лес: уже не зеленый, частично выгоревший на солнце, но до рыжей осенней листвы ему было ещё далеко. В вагоне было очень душно, дембеля все так же радовались, травили анекдоты и с умилением вспоминали о родных, о своих девушках, взахлеб рассказывали о своих армейских приключениях и дружно «ржали». По соседству с дембелями ехала интеллигентная пара, о чем-то своем мирно беседуя. В попутчиках по другую сторону ехали туристы. Все у них было, как положено: рюкзаки, гитары. И вот вам картина: справа – хмельные дембеля, слева – веселые туристы. Галдеж страшный, обе компании поют, стараясь друг друга переорать. И где-то тоже рядом народ играет в карты с воплями:

- Чё не бьешь, у тебя ж козырь?!

- Да не подсказывай, сам знаю…

- Ха-а-а, вот и бит ваш король…

Ну и далее нецензурная брань. Можно, конечно, подумать, что люди ругаются. Но азарт игры вводит в другое измерение, где эти люди настолько увлечены, что не замечают всех и вся.

А тем временем две дружные компании, продолжая перекрикивать соседей, перешли к открытому столкновению. И тут, как некстати, между этими двумя группами появился Олег, с кипятком в фирменных кружках в подстаканниках. Неизвестно, что произошло бы, если бы не внезапный и отчаянный крик Инги.

Она так испугалась за брата, что сама не поняла, как у неё это вышло. Туристы вмиг одумались, а дембеля протрезвели. И лишь один из последних произнес следующую фразу:

- Эх, глупая женщина, сколько добра пропало.

И действительно, пили они больше шести часов, а протрезвели в один единственный миг.

Непонятные, неизведанные потемки русской души. Как ни пытался нас мир понять, так и не суждено ему этого сделать.

Конфликт был улажен. Олег купил дембелям водки, и те, как ни в чем не бывало, продолжили балагурить дальше, а туристы вскоре сошли на своей станции.

Спустились сумерки. Поезд продолжал свой путь. На душе у Инги было неспокойно, что-то тревожило изнутри, грызло и предостерегало. Однако девушка решила, что это – предрассудки, и не стала придавать особого значения столь мелким пустякам. Олег помог ей лечь, а сам уставился в темноту:

- Ничего, сестренка, вижу, переживаешь…

- Да нет, Олег, все нормально. Тебе кажется.

- Ну, тогда, спокойной ночи.

- Спокойной ночи…

Но ночь выдалась не совсем спокойной. Инга долго не могла заснуть. То ей мешали разгоряченные дембеля, то непонятное шуршание за стенкой, то хождение людей в тамбур и обратно. Вскоре кто-то решил поужинать, пусть лучше поздно, чем никогда. И по вагону полетел чудный аромат горячей запеченной в духовке курочки, но несмотря на этот соблазнительный запах, Инга все-таки уснула. «Земля и мягкая, мокрая от росы трава. Инга явственно чувствовала стопами и эту землю, и эту траву. Вокруг было море берез.

- Как у Есенина: «Я навек за сиянье и росы полюбил у березки стан, и её золотистые косы, и холщовый её сарафан», - вспоминала Инга. И такая странная радость охватила её душу, что ноги сами пошли в пляс. Замелькали эти черненькие небольшие маски природы по бересте, на березках. Светло было в этом лесу, необычайно светло. Так светло и ярко бывает лишь во сне. И радость, бесконечная ребяческая радость. Щебечут птицы. Мелькает серебристая паутина, листва, свет, березки. Все быстрее и быстрее крутит судьба вокруг этих березок, так что от этого лесного вальса кружится голова и подкашиваются ноги. И вдруг все вокруг потемнело, налетела туча, и хлынул дождь. Угрожающе сверкали то там, то тут молнии, но как-то странно и беззвучно, как в немом кино. И в один миг онемели ноги. Надо бежать, а их будто и нет совсем. Оборвалось что-то внутри. Инга вновь ощутила какую-то дикую обреченность. Ранима творческая душа, ох как ранима.

- Почему? Почему это происходит именно со мной? А главное за что? Испытание ли это или наказание? А если меня не будет завтра? Что тогда останется после меня? Пара десятков картин? Фотографии и воспоминания? А потом всё обязательно забывается. «Се ля ви, - как говорят французы, - такова жизнь». Нет. Надо бороться. Необходимо бороться.

И Инга поползла по сырой земле, карабкаясь локтями, цепляясь за кусты и траву руками и всеми силами стараясь быстро не устать…

Город П. встретил Ингу и Олега знойным раскаленным воздухом. По улицам бродили в поисках сувениров уже загорелые и отдохнувшие гости курорта. Старинный центр города П. поражал своей компактностью и уютом. Санаторий находился чуть поодаль от центра. Олег проводил Ингу до её палаты и уже собрался в обратный путь: дома было много неотложных дел. А Инга осталась одна в двухместной палате с различными удобствами, главным из которых был в летнюю погоду – кондиционер.

5.

Предстояла экскурсия по лермонтовским местам. На столе в палате лежала книга «Герой нашего времени». Инга прочитала книгу вновь, но уже иначе представлялись Печорин, Бэла, Максим Максимыч. По-другому и не могло быть, ведь первое прочтение было ещё в школе. Неопытный взгляд, другие интересы, мысли… Печорин – загадка, но он близок Инге своим внутренним миром, противоречивостью, странностями поведения. Инга взяла с собой из дома гуашь, бумагу, кисточки и хотела нарисовать сцену, где Печорин загнал лошадь и упал в траву. Этому способствовало и настроение, и атмосфера, царившая вокруг, и чудные места, которые предстояло посетить, но которые все знают по картинкам в литературе.

Город П., ты уже другим предстал пред отдыхающими, нежели вчера. Не было того знойного воздуха, парящего асфальта. Сегодня погода притаилась, словно ожидала чего-то. С севера небо затягивали тучи. И после небывалой жары – к вечеру пошел бы или дождь, или град, а может, и одно и другое вместе! Никто, даже Гидрометцентр, не в силах точно предсказать, что будет в ту или иную минуту. Лишь только природа – владычица, барыня – пошлет на грешный город засуху на все лето, а в уборку неслыханные дожди, или помилует – поможет дождями и солнышком, каждым в свое время.

В этих размышлениях Инга ехала на своей коляске в составе группы туристов. Машин почти не было. Город затих, предвещая что-то недоброе. Ветер начал покачивать верхушки деревьев. Группа тем временем дошла до некрополя. Что-то удивительное было в этом старинном кладбище. Здесь было похоронено множество масонов, что подтверждали их надгробия в виде небольших обрубленных стволов деревьев. Были могилы меценатов города, но уже более массивные, чем масонские: серые плиты, черные… Ангелы украшали могилы юных дев. У более простых, но не менее родовитых семей, ажурные кованые кресты. Атмосфера здесь была – своеобразная. Она не ужасала, не душила, как когда человек только умер. Не оставляла неприятного осадка, как похоронная процессия. Здесь уже не было той боли внезапной утраты. Здесь царил поистине мертвый покой. И от этого векового спокойствия налетал холодок. Группа туристов приблизилась к ограде чьей-то могилы. Здесь уже было много людей. Места здесь заметно больше, чем у других захоронений, и открывается удивительный вид на горы. Оказалось, что это могила Михаила Юрьевича Лермонтова, но точнее надо сказать, что это его первая могила. Надо же, ведь и так бывает: у человека две могилы. Жил поэт, страдал, погиб на роковой дуэли, обрел столь поэтическое место вечного успокоения. Но как напомнил экскурсовод, Михаил Юрьевич ныне покоится в Тарханах Пензенской области. Сегодня был день памяти поэта. Вот почему именно здесь была такая толпа народа. Но, к уважению толпы, стоит заметить, что народ плавной рекой подходил и так же плавно отходил, давая место всё новым и новым почитателям таланта великого поэта.

Покой окружающих нарушали только вездесущие операторы с громоздкими камерами на плечах. Неожиданно что-то хлопнуло, раздался взрыв. Темнота.

Инга очнулась вся в крови. Люди были в панике. Смутное сознание Инги то становилось чуть резче, то уплывало обратно в невидимую пелену. Вокруг тоже лежали люди. Кто-то стонал совсем рядом – это мальчику раздробило ногу. В двух метрах от Инги ничком лежал мужчина, но он не подавал никаких признаков жизни.

- Как будто страшный сон.

А сознание то уходило, то вновь возвращалось. Инга лежала обездвиженно, коляска её была в метрах шести от неё самой. Где-то совсем близко плакали дети, истерили взрослые. Кто ещё мог идти – шел, бежал, бежал без разбора, не замечая тех, кто лежал под ногами. Люди в панике давили друг друга. Чей-то отчаянный визг прорвал суету и панику: наступили на того мальчика. Темнота. Глухо. Внезапно дошла самая едкая боль, в самое сердце. Инге тяжело было пошевелить руками, телом. И мальчик стонал, но стонал мужественно: он терпел эту адскую боль, пытаясь сдерживать себя, однако эта самая ненавистная боль пронизывала его всего, и не было больше сил терпеть. Инга сквозь преодоление собственных ощущений из всех сил старалась быстрее подползти к мальчику.

- Ещё немного, - сама себя успокаивая, она все-таки добралась до мальчишки. Люди в то же самое время, как зомби, спасали свои шкуры, жизни. А сколько стоит такая жизнь? И гроша медного не стоит, когда, потеряв все человеческое обличье, оно – существо, лезет, толкается, сбивает остальных, но упорно пробивается к спасительной свободе! И боле ничего не надо! И нет совести, просто изначально её нет. Просыпается животное, и это есть правда, суровая правда этой суровой жизни не на грош.…И от этого никуда не уйдёшь – так устроены. Не спасут здесь никакие моральные устои. Редкий случай, когда человек остается человеком, пытаясь помочь другому. Его скорее назовут идиотом, чем признают истину нормального человеческого поведения. Ведь сколько нравственных примеров у нас с детства: золушка, тимуровцы всякие, дед Мазай, да только мало на самом деле таковых. И это палка о двух концах – быть сволочью, но спасать свою единственную шкуру, подчинившись рефлексам тысячелетий. Или быть «героем» - как принято считать и говорить, подчиняясь воспитанию и каким-либо моральным принципам, поступать так, как стоит поступать людям цивилизованным. Но это не героизм, это что-то другое, наверное, веление сердца, а не разума. Ведь разум кричит – беги, спасайся, а сердце сжимается от ужаса и хочет остаться и помочь. Это каждый решает сам. И здесь, конечно, не последнюю роль играет воспитание и наследственность.

Безумно, безумно медленно текли минуты, даже секунды.…Они, как в замедленном режиме просмотра, текли, перекатывались. Иногда казалось, что время вовсе остановилось. И не дай Бог кому-то пережить такое. Ни близким, ни друзьям, ни врагам.

6.

Это утро всем запомнилось надолго. Весь Город охватила паника. Теракт на старом кладбище был не единственным в Городе. Взорвали один из многочисленных рынков на открытом воздухе, часовню, а самое коварное - захватили больницу и удерживали там заложников. В Город стекалось из Центра руководство, разные службы, но у всех них была одна общая цель: освободить заложников и изолировать террористов.

Террор – звучит грозно и жутко. Если в революционные времена террор был каким-то романтическим, но не менее ужасным, то сейчас – он вовсе циничен, он как большая черная дыра в космосе. Или рваная рана на теле, а может скорее раковая опухоль, которая с каждым годом растет все больше, и больше, и больше. Её вырезают, а она продолжает расти. И это горько осознавать. Террор, террористы, камикадзе, шахиды – всё это сейчас звучит синонимично со словом Кавказ. А ведь Кавказ – это миниатюра всего мира в небольшом масштабе. Кто не был здесь, тому нельзя судить о его красотах, о его людях. Но тем, где кто-то был хоть раз, а в особенности тем, кто здесь родился и вырос – дорога эта земля, как мама, как отец, как нечто неприкосновенное. Кавказ, пожалуй, можно сравнить с алмазом: посмотри на него с разных сторон и увидишь его разнообразие, богатство и красоту. И за его горы бьются люди острыми кинжалами, и за его реки багровеет алая кровь, и за его долины «уносятся» тысячи жизней, и за красоту его озер и водопадов погибают женщины и дети. Но это неправильно. Мы должны жить в гармонии с природой, а не умирать из-за её красот и щедрот. На Кавказе всегда были войны: до Ермолова, во времена Ермолова, Паскевича, после них. И, наверняка, будут после нас. Но это, повторяю, неправильно…

Инга оказалась в больнице. Не в той, где бесчинствовали террористы. Реанимация. Без сознания. Да и откуда ему было взяться у неокрепшего еще после аварии организма, а тут такое. Шансы? Никто не может дать стопроцентную гарантию тому, будет ли струиться кровь по жилам этой девушки, тем более выживет ли она после таких потрясений и травм. Подлая война. Она лишает всякой веры на жизнь, но надежда всё равно умирает последней. Умирает лишь тогда, когда нет больше монотонного звука аппарата: пи – пи – пи… Когда останавливается человеческое сердце.

Точно так же обнадеживало это «пи» других людей, родственников тех, кто оказался на злополучных рынках Города или во время службы в небольшой часовенке.

Обычное утро начинали продавцы одного из этих рынков. Вообще жизнь при виде разнообразия и торговли останавливается. И раньше купцы притягивали внимание народа. Рынки кишели от всевозможных яств, пряностей, от всего иностранного, заморского, неизведанного. И в это злополучное утро ничего не могло предвещать опасность, нависшую над Городом.

- Фрукты, свежие фрукты, - раздавалось где-то совсем рядом…

- Пааакупай – те беляши, ароматный шашлык…

- Чучкела, чучкела… эээ, милой, нэ проходи мимо…

- А почем эти помидорки?

- По двадцать пять.

- Почему так дорого? Нет, пошли дальше…

- Мама, - канючило милое, но капризное дитя, - купи мне кукурузу…

Ничто и никто, казалось, не может помешать этому круговороту. Но внезапный взрыв смешал всех в единой воронке. В то же время на небольшой площади в часовне, где было не так много народа как обычно, раздался такой же взрыв, унеся людские жизни, оборвав песню, обращенную в небеса.

И все, кто остался в живых, делили отделение реанимации. Только аппараты, дышавшие за людей, монотонно, но жизненно давали сигнал надежды: пи – пи - пи…

Инга была среди этих людей. Для врачей и окружающих она казалась на волосок от смерти, и сейчас хрупкое равновесие качалось то туда, то обратно.

С наступлением сумерек была освобождена захваченная боевиками вторая больница. Подоспела группа специального назначения, которая сработала точно и без жертв среди мирных граждан. Тела убитых боевиков сваливали на улице. Увидев это, начальник милиции плюнул в сторону и заматерился. Молодых неопытных сотрудников тошнило от трупов. А начальник группы спецподразделения лишь отчетливо вспоминал Чечню, Афганистан и тысячи, тысячи тел своих погибших ребят. Он бы сам лучше погиб, чем видеть, как умирают у него на коленях молодые, здоровые пацаны, у которых навечно застыл в глазах отпечаток чужого неба.

- Сколько ещё будет жертв на нашей земле? Сколько надо крови, чтобы не мучили тиранов их собственные комплексы, алчность, неугасаемая жажда лучшей жизни, нефть, нефть. Нефть… Оружие. Власть. Деньги…

Думал он о своих погибших сослуживцах, о тех, кто выжил, но до конца жизни своей остались не нужными никому. О тех, кто болен теперь войной, которым, как и ему, снятся кошмары прошлого, заставляя просыпаться в холодном поту. О тех, кто обивает пороги кабинетов в последней потерянной надежде хоть на что-то. О тех, кто, стиснув зубы, позабыл о мальчишеской ещё обиде на свою Родину, ради которой они бились, боролись… Наивные.…А большинство приходило домой грузом двести в цинковых гробах. И как знать родным: их ли сын или не их? Как дальше жить невестам, матерям? …

Кружилась голова от этих мыслей. Темнело в глазах. А потом, сквозь темноту, проявлялось движение – картинка: то ли звезды быстро прыгали, то ли встревоженные атомы кружили. Но больше всего это походило на судорожные мурашки неработающего телевизора. Так бывает, когда черные, серые и белые маленькие пятнышки вальсируют по экрану. А потом из этих мурашек, при большом их скоплении появляется зеленый шарик. Который чем-то напоминает расплывчатый кактус, но сверкающий и без иголок, словно внутри него светится фосфор. И вот приближается этот шарик: становится всё больше и ярче.… Как планета движется по оси.

- И что же это за сон наяву? Как будто моя пуля?...

- Эй, Александр Егорыч, чего призадумался? – кричал ему встревоженный начальник милиции, - у меня для тебя новость... Нехорошая, - хотел добавить он, но промолчал.

- Какая, Михалыч?

- Где дочь-то твоя знаешь?

- Дома была, Олег её хотел на море отвезти. Я неделю в Москве был, а потом с ребятами сразу сюда. А что с Ингой моей?

- Егорыч, да Олег твой Ингу сюда на днях привез. Она в реанимации первой городской…

Александр Егорович прыгнул в машину и полетел в первую городскую, едва дослушав начальника милиции.

7.

Пи – пи – пи… словно назойливые капли падают на асфальт. Но это вовсе не капли. С момента взрыва прошло больше месяца. Ингу перевели из реанимации в палату, но она ни разу не пришла в себя. Как томительно ожидание. Особенно, когда нет хороших прогнозов. В Городе всё улеглось. Однако долго ещё будет жить в сердцах людей боль утраты, которую нечем и некем заполнить. Пустота. Пустота сковывает души, как черная дыра гигантских размеров. Сентябрь. Падают листья. В школу идут дети. На работу взрослые. Жизнь продолжается. А для некоторых она остановилась. И кто знает – что будет потом? Там? Оттуда нет вестей.

Больно. Больно слышать звук винта вертолета и опасаться внезапности. Что значит эта война? Это большой, нет, огромнейший, колоссальный янтарный кристалл. Янтарных кристаллов не бывает, - скажете. Но нет. Война – это застывший янтарный кристалл, внутри которого миллиарды искалеченных судеб, крики, от которых лопаются перепонки.…В нем слезы, последние слезы матерей и жен, которые от страшного горя седеют раньше времени. В нем опасность для мозга, потому что миллионы сходили с ума от мысли, что нет больше никого.… Нет больше ни одного родного человека у одинокого мальчика с небесными глазами, который тоже, когда подрастет – пойдет воевать. А ради чего?

- Спасите наши души! – кричит этот янтарный кристалл, но его не слышит человечество, продолжая заряжать пулеметную ленту в пулемет, и тра-тра-тра-тра-тра.… Ещё десятки раненых и убитых.

- Спасите наши души! – разрывается от ужаса янтарь, но зажимает уши руками изо всех сил наркоман. - Нет, нет, это не меня касается, это соседям выше, - и продолжает затягивать руку, чтобы потом ввести наркотик и вообще больше ничего не слышать.

- Спасите наши души! – нет больше сил кричать кристаллу. Однако соседям выше все равно:

- А чё их спасать? Наши там или ваши, короче все общие б… - рассуждает алкоголик, наливая суррогат, - нееет, я – не алкоголик на…! Да я брошу пить, когда угодно, хоть щас, только допью стаканчик б.… А там ещё один. И всё!

Пи – пи – пи лихорадочно стучат капли аппарата. Второй месяц прошел, а они всё капают, капают… у Олега, дежурившего у кровати сестры, седая прядь. Все переживают. Особенно брат, оттого что он её сюда привез, но кто же мог знать?...

- Олег, - хрипло, еле-еле произнесла Инга

- Инга! Сестра! Доктор! Инга в себя пришла!

- Молодой человек, чего вы так шумите? – спросил дежурный доктор, входя в палату.

- Она в себя пришла, - старался говорить тише Олег, но от радости все равно получалось как-то громко.

Дальше засуетились врачи, медсестры…

- Олег, дай воды. Пить хочется, - просила Инга. Как-то странно гудело у неё в голове.

- Наверно, наркоз, - подумала она про себя. Олег дал ей немного абрикосового сока. Приторный сок ещё больше возбуждал жажду, но пришлось пить. Пить холодную воду врач не разрешал. Инга уснула. Через несколько часов неожиданно попросила зеркало. Не сразу Олег решился показать Инге её лицо, на котором было много свежих шрамов, не отошел ещё отек, жутко было всматриваться в искалеченные глаза. Но Инга не верила, что это происходит с ней, она жмурила глаза, потом снова их открывала. Однако ничего не менялось.

Так проходили дни, недели, месяцы. Брата сменила мама, навещал отец. Вскоре Ингу перевезли в родной город. Раны на лице зажили, и оно не казалось уже таким жутким. Однако ноги.… Прошел почти год.… Оставалась только надежда.

Инга была мрачная. Глаза её поменялись, стали как зеркало. Жизнь делилась на «до» и «после». Медленно, черепашьими шажками, шли годы.

Однажды Олег привел Ингу в клуб танго для того, чтобы хоть как-то развеять сестру. Здесь было не важно, какой у тебя цвет кожи, разрез глаз, на двух ли ты ногах или на коляске. Здесь неважно было, красив ты или нет, стар или молод, здесь царило танго. И не зря Олег взял с собой сестру. С того времени Инга обрела новый смысл жизни.

Каждое занятие приносило ей необъяснимое, потаенное счастье. Счастье - не лететь по жизни, а двигаться по паркету плавно, с достоинством. Теперь это было для нее самой большой мечтой.

Никто из знакомых не верил, что Инга когда-либо встанет на ноги. И все-таки когда очень чего-то хочешь, оно обязательно сбудется. Только надо жить.

Был солнечный осенний день. Сентябрь – бабье лето. Грех - сидеть в четырех стенах в столь удивительную погоду, когда за окном жизнь, бесконечное движение. Когда все преграды исчезают, и созерцаешь, ощущаешь природу вокруг всеми клеточками своего тела, будь то пульс большого мегаполиса или тишь и покой леса. Это и есть, видимо, счастье. Когда после всего пережитого вспоминается соломонова мудрость о том, что все проходит, и это пройдет. Воистину, не проходит лишь настоящая любовь. Можно утверждать, что есть влюбленность, привязанность, но любви нет. Что любовь – это выдумка, блажь наивных романтиков. Но так говорят те, кто не любил. Те, которых обидели, унизили когда-то, и эти предсказуемые «раненые» злы на весь мир…

Инга сидела в парке и наслаждалась своими размышлениями, впитывала все, что сейчас было вокруг. И мир ей нравился. Впервые, она наслаждалась каждой невидимой волной, проходящей вокруг.

Любовь. Что она делает с людьми! Возрождает и дает второе дыхание, а порой и третье, четвертое, пятое. Надо ж было такому случиться… Тангеро, её учитель танцев. Он в неё влюбился. Улыбка проскользнула на лице Инги. А на встречу уже летел её Александр. Обычно опаздывают женщины. Но Шурик – уникальный человек. Обычно, этот шикарный тангеро очаровывал с половины взгляда своей фактурой. Иначе не скажешь. А тут его жалкий вид вызывал умиление, куда исчезла изящность и грация. Но в моменты опасности он казался скалой, за которой уютно и спокойно, ничто и никто не посмеет угрожать. Сашка несся, в очередной раз, опаздывая, с огромным букетом белых роз. Счастьем светились его глаза. Город еще не знал столь красивой пары. У Инги появилась ярко выраженная грация, и мало кто замечал её недуг. А Александр порхал вокруг, позабыв об остальном мире.

Они, она – в коляске, а он – рядом, бродили по парку мимо разных озабоченных людей, не понимающих, что жизнь – всего лишь взмах крыльев радужной бабочки.

- Выйдешь за меня замуж? – с радостью ребенка спросил Шурик.

- Что? – Инга, хотя и была последнее время очень счастливой, но все же не ожидала такого предложения. Ведь она - инвалид.

- Выйдешь за меня замуж? – как-то несколько смущенно, но твердо повторил Александр.

Переполненная чувствами, неожиданно для себя и для Александра, она вдруг встала и сделала шаг. Сколько в нем было решительности и желания жить! Но не было силы, и Инга, чуть не упала. Счастливый Александр подхватил её на руки и начал кружить, смеясь заливисто и звонко…

Прошло семнадцать лет. В тускло освещенном зале луч танцевал с одной единственной парой в центре. Играло медленное аргентинское танго. Пара в забытьи наслаждалась танцем и друг другом. Вот он неподдельный миг счастья! И лишь дочь этой пары нарушала их покой, кружа с ними лучом прожектора.

И вновь луч освещал площадку, шел последний конкурсный день финала Европы по бальным танцам. И уже другое классическое танго танцевала их дочь. Среди зрителей для неё было два самых строгих учителя: её родители. Инга и Александр смотрели на свою дочь и радовались, а она, дойдя в танце до них, подмигнула.

- Спасибо, что спас мою душу, - едва слышно сказала Инга мужу.

- Это не я, это любовь, - услышала она в ответ.

И лишь иногда снится Инге янтарный кристалл, бьющийся, словно огромное человеческое сердце, да тот седой старик, предвещавший, что у нее «побида уся впереди».

Да. Жить стоило.

Дата добавления: 2015-08-05