Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Попутчики

 

Действительно, сказанное начало свершаться. Сначала виртуально через ключевые слова. Имея обыкновение обнародовать некоторые мысли в сети, философ заметил, что как только он выскажет нечто по телефону или в электронном письме, то сразу же кто-то ищет подробности в ранее обнародованных им мыслях. Причём ищет точно, обращаясь именно к той мысли, которая содержит высказанные ключевые слова. Телефон, почта, собеседники, сама сеть опасений не вызывали - это открытые двери и ключи к ним ни к чему. Было лишь не проходящее ощущение прозрачности коммуникации и одновременно непрозрачности мысли. Как если бы ключевые слова закрывали двери смысла. Почему же не понимают? Или понимают? Ответа не было и философ вспомнил ту зимнюю поездку в пригородном поезде и две встречи в нём, о чём решил рассказать ангелу и Павлу Петровичу во время их очередной встречи в Призрачном собрании.

 

- Знаете господа, а ведь произошло очень любопытное событие. В пригородном поезде, где первый мой попутчик подсел ко мне очень странно и это было сразу заметно, - начал свой рассказа философ.

- В чём же это выразилось? - полюбопытствовал Павел Петрович.

- В вагоне были свободные места, но он подсел именно ко мне, предварительно вежливо справившись свободно ли место напротив. Разумеется, это место было свободно и он там удобно расположился, вытянув в сторону свои длинные ноги.

- Как выглядел Ваш попутчик? - попросил уточнения ангел.

- Европейской наружности пожилой господин.

- Европейской? Как Вы определили? - Павел Петрович с улыбкой повернулся к ангелу.

- Да, он напоминал Жана Рошфора. В детстве я смотрел много фильмов с его участием. Однако, одет был он во всё чёрное — чёрную дорогую на вид пуховую куртку, чёрные брюки, обувь, что-то чёрное под курткой, включая чёрную рубашку и бельё.

- Бельё-то Вы как узрели? - продолжал улыбаться Павел Петрович.

- Из под расстёгнутого воротника рубашки выглядывала чёрная футболка, - уточнил философ.

- Зловещая картина, - уже более серьёзно произнёс Павел Петрович.

- Цвет перьев в куртке не заметили? - продолжил он.

- Нет.

- О чём же он повёл речь? - спросил ангел, явно пытаясь побыстрее перейти к сути.

- Вы знаете, - продолжил философ, - он почему-то начал говорить о валютном устройстве (это с посторонним человеком-то!) и, как мне показалось, хотел затеять со мной дискуссию.

- А Вы?

- Я? Я насторожился, но старался не показывать вида, поддакивал, пассивно уклонялся от оппонирования и этим разочаровывал собеседника. Он периодически замолкал, молча и задумчиво смотрел в окно, снова и снова пробовал перевести наш вялый диалог в интересующее его русло. У него никак это не получалось и я старался вызвать у него ощущение если не ошибочности нашей, на мой взгляд, не случайной встречи, то её бессмысленности. Он то ли хотел оправдать своё видение валютного устройства, причём это выглядело как некая последняя попытка, то ли не был уверен с тем ли он говорит об этом... То есть он, видимо, был всё же в некоторой степени уверен, но не совсем. Он даже сделал мне комплимент в связи с моей осведомлённостью с исповедуемой им доктриной, на что я ему ответил, что моя осведомлённость весьма поверхностна, ибо почерпнута из газет и только. В общем, он был разочарован содержанием нашей беседы и по прибытии на конечную станцию первый поднялся и пожелал мне приятного времяпрепровождения, посетовав при этом, что вынужден последнее время рано вставать, проводит время в таких поездках, посещать кого-то и даже решать свои материальные проблемы... Непонятно, почему речь шла именно о валютном устройстве? Проблема конечно важная — о характере отношений в обществе, но ведь она простирается дальше в область восприятия нами сущего, взаимодействия с ним...

- Они.., то есть он — реалист и прагматик, - заключил ангел, - иначе говоря, обеими ногами на земле, но вот земля-то, её прочность под ногами начала колебать его уверенность. Нет, конечно, не в земле как таковой дело, а в восприятии её и веры других в такое же восприятие, представленное литературно. Метафорически.

- Вы хотите сказать, что рационализм дал трещину? - обратился к ангелу Павел Петрович.

- Не то чтобы трещину, мой друг. Этот рационализм перестал быть убедительным. Доказательства уже мало что доказывают.

- Ну хорошо, - увлёкся Павел Петрович, - приведут они кроме физических или математических доказательств доказательства метафорические, поэтические, сделают, как сейчас говорят в миру, рестайлинг своей доктрины. Предположим. Что это изменит?

- Продлит их существование, - догадался философ.

- Вот именно, - продолжил его догадку ангел, - но это будет последнее продление. За ним искушение вернутся к небесному, воспарить к нему, ко всеобщему, к всеобщности всего сущего, к миру всего и вся.

- Я сомневаюсь, - Павел Петрович откинулся в кресле, - власть такова, что её смена неизбежно порождает соблазн начать всё сначала, но в других лицах. Пожалуйста, мой пример разве кого-то научил?

- Не научил и это плохо закончилось столетие спустя, - подтвердил философ.

- Тогда на чем зиждется Ваша, ангел, уверенность, как я понял, в искушении искусителя? Да и чем? Добром!

- В исчерпаемости, если уже не исчерпанности, методов убеждения — логических и метафорических - в одном и том же порочном и старом как мир. Постоянный рестайлинг одного и того же неизбежно утомит публику, - несколько безразлично пояснил ангел.

- А как же тогда добро и зло? - хитро прищурившись спросил Павел Петрович.

- Сойдутся в одну точку — одна метафора сменит другую, - парировал ангел и улыбнувшись повернулся к Павлу Петровичу.

 

Философ продолжил разговор рассказом про второго попутчика, подсевшего к нему на обратном пути с томиком Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».

 

- Давайте рассмотрим это событие по порядку, - предложил Павел Петрович, - опять с облика Вашего нового попутчика и так далее...

- Второй попутчик был, как ни странно, тоже в чёрном, но мельче и суетливее, что ли. Также похож на европейца... Высокий лоб, несколько хищный нос, в возрасте, с рыжеватыми поседевшими коротко постриженными клокастыми волосам. Как пастор он выглядел бы органично. Он постоянно открывал свой портфель, доставал оттуда «Мастера и Маргариту», открывал эту книгу, читал, потом вдохновенно задумывался, доставал блокнот и делал какие-то записи. Потом опять менял блокнот на книгу, читал, задумывался и так неоднократно. Невозможно было не заметить. И я грешным делом подумал, что он тоже по мою душу и заговорит со мной уже не жестом, а словом как первый попутчик.

- И что же, заговорил? - заинтересованно произнёс Павел Петрович.

- Нет. Заговорить решил я. Опередить события. Поразмыслив и извинившись, что прерываю его чтение, я поинтересовался о том, сколько раз он прочитал эту книгу. Он, посмотрев на меня с любопытством, несколько пафосно сказал, что эту книгу можно читать бесконечно. Тогда я спросил как ему видится конец книги — счастливый или нет? Но он, на мой взгляд, ушёл от ответа, заключив, что каждый понимает это по-разному и в этом прелесть этого произведения.

- Действительно ушёл от ответа.., - задумчиво признал Павел Петрович, - но Вы ведь, как мы знаем (Павел Петрович бросил взгляд на ангела), направили Ваше обращение искушающему. А смысл этого обращения был в указании на единственную возможность окончательно не потерять почву под ногами, обратиться к земле и небу над ней. Сами-то Вы не расцениваете это как если не помощь, но попустительство злу?

- А разве указать злу путь добра это попустительство злу? - философа несколько покоробил напор императорского духа, - я, между прочим и ответ уже получил.

 

Павел Петрович и ангел переглянулись.

 

- Вот как?! Уже?! - удивился ангел, - и что же в этом ответе было, если не секрет.

- Не секрет, господа. Смысл ответа был в том, что моё обращение или, если угодно, предложение, принято к сведению.

- Подпись и печать были? Какого цвета печать? - с канцелярской дотошностью допытывался Павел Петрович.

- Были. Печать, разумеется, чёрная.

 

Ангелу стало немного не по себе. Волнение охватило его: «Вот как, оказывается, начался финал! А ведь впереди должна быть победа... Философ сделал своё дело — вышел в финал. Он оказался внутри событий, их действующим лицом. Реализм действительно преодолён. Преодолён в том смысле, что если бы и нашелся автор, желающий обо всём этом рассказать, то ему неминуемо надо было бы отказаться от описательности и следовало бы примерить на себя одежды философа, на которого пал мой выбор. Теперь надо быть очень внимательным — финал есть финал и Санкт-Петербург разворачивает свою третью после окна в Европу и образа и подобия Амстердама сущность — свой архитектурно-космический символизм».

 

Эпилог

 

Ангел взлетел на шпиль Петропавловского собора и словно увлекал Санкт-Петербург в небо. Прохладное северное солнце позолотило его образ.

 

Павел Петрович, слегка позвякивая шпорами, вернулся на свой трон во дворе Михайловского замка.

 

И только философ шёл по гранитной набережной Невы один на один со своими мыслями. Со стороны он выглядел одиноким. Но это только со стороны. Главное, он оставался в своём родном городе и город этот, словно чувствуя это, снова и снова повторял ему свою последнюю тайну. «Вокализ» Сергея Рахманинова играл где-то рядом, словно сопровождая в пути...

 

 

Связь видимого с невидимым — суть русского символизма даже если внимательно посмотреть на тревожную Царевну-Лебедь Михаила Врубеля.

 

Как писал Александр Блок:

Дали слепы, дни безгневны,
Сомкнуты уста.
В непробудном сне царевны,
Синева пуста.

Пушкин - Римский-Корсаков - Врубель и прервалась связь времен ко второму десятилетию XX века, ибо дальше тревожность материализовалась и невидимое стало видимым...

 

Но невидимое таит варианты, ведь символ, как правило, многозначен. Не в этом ли возможность символической красоте Санкт-Петербурга спасти мир?

Тревожность была очевидна символисту. Но его предшественник Фёдор Тютчев в стихотворении «Рим ночью» увидел перспективу восстановления утраченной связи времен:

В Ночи лазурной почивает Рим...
Взошла Луна и — овладела им,
И спящий град, безлюдно-величавый,
Наполнила своей безмолвной славой...

Как сладко дремлет Рим в ее лучах!
Как с ней сроднился Рима вечный прах!..
Как будто лунный мир и град почивший —
Все тот же мир, волшебный, но отживший!...

Дело за русскими художниками в самом широком смысле слова.

 

Триста лет назад язык символов был хоть и знаком немногим, но достаточно отчетлив. В начале нынешнего столетия в журнальных публикациях, посвященных небесной, а значит и вселенской планомерности парков окрестностей Санкт-Петербурга в Царском Селе и Выборге, можно было прочитать суждение барона Николаи, владельца парка «Монрепо», президента Петербургской Академии наук, учителя императора Павла Петровича о том, что в истинный рай парков никогда не проникал глаз черни и который снаружи так незаметен. Санкт-Петербург тоже воплощение небесного плана на земле, а не только общеизвестное окно в Европу и образ и подобие Амстердама.

Согласно финской легенде наш город целиком возвели на небе и также целиком опустили на землю. Есть и другое объяснение небесного плана Санкт-Петербурга как проекции созвездия Ориона с рядом доминирующих высот и других символических достопримечательностей - Петропавловской крепости, Московского (Забалканского) проспекта (меч Ориона), Колонны мира на Сенной площади архитектора Жан-Мишеля Вильмотта, который воплотил в жизнь идею Стены мира, расположенной перед Военной школой на Марсовом поле в VII округе Парижа, ряд мостов - Благовещенский, Дворцовый, Троицкий, Литейный...

 

...

 

Философ шёл по Литейному мосту к Выборгской стороне, внимая городу и стиху о нём и Орионе*:

 

Пояс Невы, Ориона,
Шлёвки мостов разведя...
Водная гладь беспардонно
Меч на Москву навела.
Стали калёной росчерк
Высек меридиана проспект.
Как забалканский хлопчик
Он теперь переодет.
Шапкой его, рукоятью
Башня Мира была,
Но испугавшись чего-то
Была… и потом сплыла.
Французское горе рыдало
Утрате подарка вслед.
Египетский сфинкс театрально
Улыбкой встречал рассвет.
Славянский дух под покровом
Легенд своих плёл кружева.
Город остался вечен
И не его Ориона судьба.

 

 

И сам город разделен Невой словно на верхнее и нижнее царства как в Египте, ведь миф о воинственном Орионе интерпретация мифа об Озирисе — египетском боге возрождения и плодородия. В русской традиции миф об Озирисе перекликается с мифом о Велесе, увековеченном в ряду других лиц в 1862 году в Великом Новгороде памятником-благовестом шара-державы «Тысячелетие России» и с образом почитаемого православными Святого Николая с уважением к пахарю и хлебу насущному.

 

Со временем эта отчетливость языка символов обернулась своей противоположностью — менее различимы стали не только значения символов, но и сами символы. Импрессионизм расцвета промышленного капитализма стал неким переходом от отчетливости к беспредметности вплоть до того, что беспредметная валюта по установлению стала находить свое прибежище в беспредметном искусстве. Цвет пламени костров стал инструментом насаждения неразличения содержания, подменой его цветом. Человек психологизируется корыстью и не становится человеком методологическим — собственником своего сознания, о чём перед самым оформлением краха Российской империи писал русский философ Густав Шпет. Но цвет пламени костров, подменяющий чёткость образа, активен не только в массах, но и в создании себяподобия, хотя и карикатурного. Что бы не перепутать кто есть кто...

 

В 1863 году, спустя год после открытия памятника «Тысячелетие России», Николай Ге, с которым имел родственную связь Михаил Врубель, выставил в Академии Художеств свою картину «Тайная вечеря». Искусствоведы отмечают тревожность картины, которую мы можем ощутить в изображении света и теней, взгляда апостола Петра... Не о предательстве ли на корысти замешанном она? Но как Иуда стал казначеем апостолов и не конструкция ли валюты по установлению — монета в этическом понимании Аристотеля, отменить которую в нашей власти — породила корысть и не явился ли Санкт-Петербург воплощением политико-экономической корысти модернизации Европы XVII – XVIII столетий как символа развитости в противовес Азии как символа деспотизма и отсталости? А ведь в дилемме о Европе и Азии, шире о Западе и Востоке, нет места России.

 

Модернизация Европы проявилась не только в казни парламентариями кромвелевского междуцарствия английского короля, которой был оскорблен отец Петра Великого царь Алексей Михайлович, разорвавший дипломатические и торговые отношения с Англией.

 

Модернизация Европы проявилась не только в пришествии в Англию династии из Нидерландов с династическим оранжевым цветом, с видным представителем которой Вильгельмом III Оранским был лично знаком Петр Великий, посетив его владения в Нидерландах и Англии во время Великого посольства.

 

Модернизация Европы проявилась не только в создании банка Англии и возникновении английской политической экономии, аксиомы которой не менялись с XVII столетия, а точнее с XIII столетия, когда в католицизме произошло религиозное оправдание долга и миф о бесконечности экономического роста, восходящий к физико-географическим представлениям средневековья, завладел умами и владеет ими до сих пор.

 

Модернизация Европы проявилась не только в преодолении технологической паузы между производством стали на основе дефицитного в Европе древесного угля и его производством на основе угля каменного, которая была заполнена военным и экономическим подавлением с помощью модернизируемой России гегемонизма Швеции, имевшей как Россия и железо, и лес, но, видимо, по более высокой для Европы политико-экономической цене.

 

Модернизация Европы как метафоры прогресса проявилась в многозначном культурном наследии как отражении всего этого, но понимаемого буквально, даже с монополией на истину. Ведь как красиво и мощно эта монополия на интерпретацию прогресса поддержана в общественном сознании искусством! Но так ли однозначен тысячелетний план и не упускаем ли мы возможность иных его значений, коррекции или даже пересмотра его концепции? Ведь даже Блаженный Августин говорил о боговдохновенности любого понимания Писания.

 

Да, соборы имени апостолов Петра и Павла воздвигнуты в Санкт-Петербурге — как доминирующая высота проекции созвездия Ориона, так и в Вашингтоне. Но вместе с архитектором Доменико Трезини, построившим Петропавловский собор, Петр Великий пригласил из Европы скульптора Квеллинуса, автора статуи «Нимфа Летнего сада». А ведь нимфы, по сути, те же силы, олицетворяемые Велесом и позже Святым Николаем!

 

Да, когда в бытность правления Николая I архитектор Огюст Монферран в 1830-е годы предлагал усилить связь с Египтом места со сфинксами у Академии художеств сооружением статуи бога плодородия Озириса, то эта идея была отклонена. Санкт-Петербург оказался заслонен от Озириса его поздней еврогреческой военной интерпретацией — Орионом, его планом.

 

Но как мистически точно совпали:

 

- Изъятие у Ориона рукояти его меча, проецируемого на Московский проспект и дальше на столицу России, демонтажем летом 2010 года Колонны мира на Сенной площади;

- Определение Конституционного суда Российской Федерации по жалобе противников строительства «Охта-центра» о том, что право на сохранность культурных объектов является конституционным правом, а ландшафты и панорамы к таким объектам относятся;

- Сдвиг доминирующей высоты «Охта-центра» в «Лахта-центр», которому вряд ли суждено быть завершенным или исполнить своё предназначение как Ориону, наказанному за свою дерзость богам и обреченному до скончания веков безуспешно преследовать Плеяд по небосклону.

 

Как совпала крайность ингерманладского сепаратизма, противостоящего имперскости Санкт-Петербурга с борьбой с коррупцией и заменой элит, которые разводятся...

 

Вариативность рукотворных планов и событий на их основе не только символический факт, но и факт исторический. Кто воспользуется? Санкт-Петербург будто безмолвно напоминает нам, что истина вряд ли состоит в пактах и конвенциях со специфическим гуманизмом некоторых представителей интеллигентных профессий о защите культурных ценностей в случае вооруженных конфликтов, когда камни приоритетнее людей, а в придании хлебу насущному политико-экономического значения как первой после воздуха и воды рукотворной потребности и, следовательно, ценности человеческой. Ибо, как говорил Аристотель, нуждайся люди по-разному, тогда не будет у них обмена, надо понимать мира, или обмен будет несправедлив.

Уже минуло пол века, когда русский человек с миром смог достичь космоса и, если мы мысленно перенесемся туда, мы увидим Россию, которая материк, центр притяжения окраин и источник хлеба насущного как универсальной человеческой ценности, а Санкт-Петербург мог бы символизировать управление им.

 

------

* Стихотворение «Петербург и Орион».

 


Дата добавления: 2015-08-05; просмотров: 62 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: А был ли чёрт? | Остановка времени | Человек, носивший макинтош | Самозванец | Нет сердца |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Падшее творение| О присвоении спортивных разрядов

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.017 сек.)