Глава 2. В первую неделю девяносто восьмого года в Иерусалиме выпал снег

В первую неделю девяносто восьмого года в Иерусалиме выпал снег, а на побережье, в курортном Эйлате, где даже в январе температура редко падает ниже плюс пятнадцати, дул ледяной пронзительный ветер. Туристы, у которых была охота погулять по вечерней набережной в такую скверную погоду, понуро брели вдоль светящихся витрин сувенирных лавок, заглядывали внутрь, заходили, лениво перебирали дорогие безделушки.

У пристани покачивались яхты, огни отражались в спокойной тяжелой воде Красного моря, и казалось, будто яхты, прогулочные катера, маленькие рыбацкие лодки стоят на дрожащих разноцветных столбах. Тонкий серпик молодого месяца висел рогами вверх, словно темно-лиловое небо улыбалось белым маленьким ртом, не разжимая губ.

Парк аттракционов на набережной был пуст. Карусели не работали. В такое позднее время, да еще в такой холод, не нашлось желающих кататься на машинках и лошадках, стрелять в тире, сбивать пластмассовыми шариками жестянки из-под колы, вылавливать магнитной удочкой из стеклянного аквариума китайские игрушки, которые все равно никогда не появятся. Только грозное, пылающее яркими огнями сооружение под названием «камикадзе» крутилось вокруг своей оси, высоко взлетало, переворачиваясь, зависало над парком.

Обычно из кабинок слышался восторженно-испуганный визг, но сейчас было тихо. Урчал, поскрипывал мотор аттракциона, тяжелая маслянистая вода Красного моря шуршала, набегая на холодный песок пустого пляжа. Иногда прорывался сквозь завывания ветра одинокий голос скрипки. Уличный музыкант у ограды парка, закрыв глаза, выводил скрипичное соло из концерта Вивальди исключительно для собственного удовольствия. В мятой кепке у его ног лежала с утра жалкая мелочь, и ни гроша за долгий день не прибавилось. А теперь уж вряд ли кто-то пройдет мимо и бросит хотя бы полшекеля. Странное время, разгар курортного сезона, а тихо, пусто, будто вымерло все.

Единственный ребенок, пожелавший покататься на «камикадзе», десятилетний русский мальчик Максим Воротынцев, не кричал и не визжал, когда висел вниз головой на восьмиметровой высоте. В животе все сжималось и леденело, ужасно хотелось заорать, но он молчал, стиснув зубы. Можно было бы и не стесняться. Кроме мамы, которая одиноко сидела на лавочке, и карусельщика, читавшего журнал в своей стеклянной будке, никто бы визга не услышал. Но Максимка молчал. Так было страшней и интересней.

Карусель сделала очередной круг, на этот раз медленный, плавный, и Максим успел заметить, что мама уже не одна на лавочке. Рядом с ней уселся какой-то тип.

– Гадкая погода, – произнес по-английски низкий мужской голос.

Алиса Воротынцева вздрогнула от неожиданности и оглянулась. Вспыхнули огни карусели, осветили черную спортивную куртку, высокий ворот белого свитера, жесткое, загорелое лицо.

«Американец», – равнодушно отметила про себя Алиса, вежливо улыбнулась и посмотрела на часы.

Максимка катался на этой дурацкой вертушке уже двадцать минут. Он уговорил купить сразу три билета, и карусельщик, дернув рубильник, уселся в своей будке, уткнулся в журнал, покуривал, прихлебывал пиво и, кажется, вообще не собирался выключать карусель.

– А знаете, почему здесь так холодно? – спросил загорелый американец.

– Нет, – буркнула Алиса.

– Здесь так холодно потому, что я мечтал полежать на песке, понырять с аквалангом в Красном море, погреться на солнце. Я мечтал об этом почти три года. Именно поэтому так холодно. Мне не везет.

«Нам с Максимкой тоже не везет, – лениво подумала Алиса, – мы тоже мечтали пожариться на солнышке в январе, поваляться на пляже. Мы здесь уже третий день, я выложила на эту поездку три тысячи долларов, почти все, что заработала за два месяца, а погода дрянная…»

Она поднялась со скамейки, подошла к будке.

– Извините, по-моему, пора уже выключать.

– А? – встрепенулся карусельщик.

Это был маленький, почти карлик, эмигрант из России.

Сначала Алиса и Максим удивлялись, слыша повсюду русскую речь. Потом им объяснили, что по статистике, каждый пятый израильтянин говорит по-русски.

– Уже двадцать минут прошло, – напомнила Алиса.

– Да ладно, – махнул он рукой, не поднимая глаз от журнала, – пусть мальчик покатается в свое удовольствие. Все равно ведь нет никого.

– Ему плохо станет. Выключите, пожалуйста.

– Как скажете, – карусельщик пожал плечами, отложил журнал, неохотно вылез из своей будки, – а может, еще на чем желаете прокатиться? «Мертвая петля», «Сумасшедший паук», «Американские горки»?

– Нет, спасибо.

Карусель наконец застыла. Алиса бросилась к кабинке, чтобы помочь Максимке вылезти. Он был бледно-зеленый, чуть не упал, спрыгивая с высокой ступеньки. Голова у него, разумеется, кружилась, однако он отстранил мамину руку и тихо фыркнул:

– Я сам. Не маленький.

– Вы из России? Это ваш младший брат? – не унимался американец.

Алиса с раздражением отметила, что, вероятно, парень слегка перебрал, ищет приключений и теперь долго не отвяжется. Почти никого на набережной нет, а ему охота пообщаться.

– Сын, – ответила она и, обняв пошатывающегося Максимку за плечи, направилась к выходу из парка. Американец не отставал, шел за ними.

– Что за тип? – спросил Максимка, кивнув на американца.

– Понятия не имею. Есть хочешь?

– Хочу. Но не здесь и не в отеле. Ты обещала, сегодня мы поужинаем в том ковбойском кабачке, у площади, где бедуинский рынок. Помнишь?

– Далековато. Пойдем в отель, там полный холодильник еды.

– Ты обещала…

– Тогда давай на машине. Я промерзла насквозь, и у тебя уши ледяные. Кстати, надень, пожалуйста, капюшон.

Скрипач у ограды выводил мелодию старинного русского романса «Капризная, упрямая». Максимка вытащил маленький серебряный шекель из кармана курточки, положил в кепку у ног скрипача.

Небольшой клубный отель «Ривьера» находился на соседней улице, в двух шагах от парка аттракционов. Проходя мимо ярко освещенной зеркальной витрины ювелирного магазина, Алиса скосила глаза и заметила, что американец в черной куртке все еще идет следом. Он успел поймать ее взгляд в зеркале и улыбнулся широкой, открытой улыбкой.

– Вы выглядите слишком молодо для такого большого сына, – произнес он громко, пытаясь заглушить шум ветра, – впрочем, вы, вероятно, сами это знаете.

Они свернули за угол. Короткая улица была пуста. Американец свернул за ними.

– Простите, я плохо говорю по-английски. – Алиса ускорила шаг.

У нее не было никакой охоты продолжать разговор с посторонним поддатым человеком.

– Мам, ну что ты напрягаешься? тихо спросил Максим. – Ты у меня дикая какая-то. Может, ему просто по пути, скучно и хочется поболтать?

– Я не напрягаюсь. С чего ты взял?

На самом деле она и правда никак не могла расслабиться, войти в спокойный ритм отдыха. Слишком устала, зарабатывая на этот отдых, который, кажется, не оправдывал радужных ожиданий и вложенных денег.

Алиса работала архитектором-дизайнером в крупной российско-австрийской строительной фирме. Дела у фирмы шли отлично, поступали заказы на строительство и оформление всего – от огромных торговых центров и спортивных комплексов до частных коттеджей. Оплата была сдельной – сколько осилишь заказов, столько заработаешь. Для того чтобы заработать на поездку, Алиса взялась за оформление дачного особняка для стареющей эстрадной певицы. От этого выгодного на первый взгляд заказа отказались многие Алисины коллеги.

Певица, дама амбициозная, истеричная, сама не знала, чего хочет, и все подозревала, что получается не так шикарно, как у другой пожилой звезды, ее давней соперницы. К тому же ее отношение к людям основывалось на одном нехитром принципе: она могла нормально общаться лишь с теми, кто не забывал восхищаться ее потрясающим голосом, неподражаемым артистизмом, божественной красотой.

Певица оказалась одним из самых сложных заказчиков за всю Алисину практику. Но и с такими надо уметь работать. Никуда не денешься. Однако это сильно выматывает. Хочется потом заткнуть уши ватой и целый месяц молчать.

Алиса ждала этой поездки, чтобы побыть с сыном, посмотреть новую интересную страну, в которой никогда прежде не бывала. И вот они с Максимкой здесь уже третьи сутки. Холодно, неуютно, ледяной ветер с моря.

Раздражали жуткие цены, совершенно не соответствующие уровню сервиса, раздражала приторная навязчивость этого сервиса. В воздухе все время чувствовалась какая-то неприятная подозрительность, напряженность. Бесчисленные вооруженные патрули, военные и полицейские – на набережной, на пляже, в гостинице, на каждом шагу. Мальчики и девочки из службы безопасности каждый раз вежливо просили открыть сумку перед входом в супермаркет или торговый центр.

Еще в Москве, в Шереметьево-2, перед пограничным контролем, молодая израильтянка в униформе учинила ей допрос с пристрастием.

– Простите, вы позволите мне взглянуть на свидетельство о рождении вашего сына? – любезно попросила она по-русски, без всякого акцента.

Алиса вытащила свидетельство.

– Здесь у вас стоит прочерк в графе «отец», – мягко произнесла девушка, разглядывая документ, – вы не могли бы все-таки назвать фамилию отца ребенка?

В первый момент Алиса даже задохнулась от подобной наглости. К счастью, Максимка стоял чуть в стороне и не слышал их тихого диалога.

Алису предупреждали в турагентстве, что Израиль – особая страна. Служба безопасности вправе задавать любые вопросы. У них есть вполне серьезные основания. Они боятся террористов, привыкли жить под прицелом. Однако при чем здесь личная жизнь тихой, незаметной матери-одиночки из России?

– Если бы я могла назвать фамилию отца ребенка, она была бы записана в документе, – сквозь зубы процедила Алиса.

– Но есть отчество: Юрьевич, – не унималась девушка, – отца вашего ребенка звали Юрий?

– Нет. Так звали моего отца, – буркнула Алиса. Да, их можно понять. Вежливая израильтянка в униформе лезла в ее личную жизнь вовсе не для собственного удовольствия. И в сумки здесь заглядывают не из любопытства. Ищут взрывные устройства, оружие. Заботятся о безопасности. Но все-таки противно, когда в тебе, обычном мирном туристе, подозревают террориста либо идиота, который по рассеянности проглядел, как к нему в кошелку сунули бомбу.

Они подошли к автостоянке перед отелем.

– Вы отлично говорите по-английски, мэм. Не скромничайте, – произнес у них за спиной американец.

Алиса не сочла нужным ответить, достала ключи от машины. Еще в Москве, в туристической компании, покупая тур, она оплатила прокат машины. В Эйлате фирма «Баджет» выдала ей маленький двухдверный «Рено», совершенно новый, нежно-салатового цвета.

– Ну вот, он просто живет в нашем отеле, – сказал Максимка, усаживаясь на переднее сиденье.

Алиса увидела, как американец в черной куртке поднимается по ступенькам и перед ним разъезжаются стеклянные двери холла.

– Ты уверен, что хочешь ужинать именно в той грязной забегаловке у рынка? – спросила Алиса, выезжая со стоянки. – Может, поедем в какое-нибудь более приличное место?

– Мама, ты обещала, – Максимка упрямо тряхнул головой, – к тому же мы с тобой здесь разоримся, ужиная в приличных местах. А там наверняка дешево.

– Экономный ты мой, – вздохнула Алиса, – ладно, поехали.

– Ну кто-то из нас двоих должен быть экономным, мамочка, – пожал плечами ребенок, – иначе придется тебе играть на скрипочке у парка аттракционов, а мне выламываться в акробатических этюдах, ходить на руках, крутить колесо. Много нам, конечно, не подадут, но проживем как-нибудь.

– Я не умею играть на скрипке, малыш, – засмеялась Алиса, – а ты только второй год занимаешься акробатикой.

– И скоро вообще брошу, если будут задавать столько уроков в школе. Я не вундеркинд. Вот, придумал! Мы с тобой займемся астрологией. Будем судьбу предсказывать, как та толстая женщина вчера на рынке. А что, думаешь, она зарабатывает меньше тебя?

– Ну подожди, Максим, мы пока еще не разорились. Мы с тобой вполне состоятельные люди, отдыхаем зимой на море.

– Какой ценой, мамочка! – вздохнул ребенок. – Видимся с тобой только утром, вечером ты приходишь с работы, я уже сплю. Даже по выходным тебя не вижу.

– Эй, ты что разворчался, ребенок?

– Есть хочу. Ты же знаешь, я всегда злой, когда голодный.

Кабачок, который приглянулся Максимке, прятался в глубине рыночной площади. Площадь была пуста. С трудом верилось, что вчера здесь бурлил тесный, яркий, грязный бедуинский рынок, который произвел на Максима огромное впечатление.

Повозки, лавчонки, расписная глиняная посуда, пышногрудые восточные красавицы, нарисованные на дешевых коврах, горы поддельных джинсов, футболок, сумок с аляповатыми этикетками известных американских и французских фирм, гирлянды разноцветных бус.

В матерчатой разрисованной палатке пожилая предсказательница-астролог сидела за компьютером и на нескольких языках глубоким мелодичным басом окликала людей в толпе:

– Мадам, зайдите! Вас ждет большая удача! Не проходите мимо, сэр! Завтра вам улыбнется счастье! Только я знаю, как вам избежать неприятностей, фрейлейн!

Эта дама вызвала у Максима целую бурю эмоций. Он даже захотел зайти к ней в палатку и узнать свое будущее, но тут же его внимание переключилось на шарманщика с обезьянкой.

Из большой старинной шарманки звучал знакомый шлягер. Безногий шарманщик цедил колу из мятой жестянки. Обезьянка в крошечных джинсиках дремала у него на плече. В пустое нутро шарманки был спрятан обыкновенный кассетный магнитофон. Инвалид ставил кассету, потом для вида крутил ручку. Звучали шальные голоса Майкла Джексона, Мадонны или группы «Спайс-герлз». Обезьянка вздрагивала во сне, приоткрывала воспаленные круглые глазки и опять засыпала.

– Может, он ее снотворным подкармливает? – страшным шепотом спросил Максим. – У нас в метро сидят нищие с младенцами, и младенцы всегда спят. Я слышал, эти гады их кормят снотворным, чтобы не мешали работать…

Кричали грустные грязные верблюды, торговцы трясли бусами и платками прямо перед носом. Надо было следить за сумкой, за карманами, продираясь сквозь толпу. Они очень скоро устали и проголодались. Алиса не решилась кормить сына липкими восточными сладостями и сомнительной шурмой. В глубине, за площадью, Максимка углядел закусочную.

Они подошли к невысокой оградке. Все столики были заняты. Но ребенок почему-то непременно хотел поесть именно в этом грязноватом заведении, хотя кафе и ресторанов в курортном городе больше, чем людей. Минут пять они стояли у ограды и ждали, вдруг освободится какой-нибудь столик. Однако никто из посетителей уходить не собирался.

– Ладно, – махнул рукой ребенок, – но обещай, что завтра мы обязательно здесь поужинаем. Это настоящий ковбойский кабачок, как в американском вестерне.

Алиса не заметила ничего особенного, ничего «ковбойского», кроме замшевой шляпы хозяина. Обычная забегаловка, столики прямо на улице, под матерчатым полосатым навесом. Ободранные лавки, грязная клеенка на столах. Огромные жирные куры крутятся в засаленной жаровне, воняет окурками и кислым пивом.

– Атмосфера, – объяснил Максим, – понимаешь, на набережной, и вообще, везде в этом городе все прилизанное, стерильное, официанты в «бабочках», белые скатерти. А в этом кабачке никто перед тобой не выпендривается, чтобы содрать с тебя лишнюю сотню шекелей. Это заведение не для туристов, а для своих, поэтому здесь интересней.

Сейчас над пустой рыночной площадью уныло свистел ветер, хлопал матерчатый тент над закусочной. Казалось, вчерашний рынок просто сдуло, унесло куда-то вместе с палатками, верблюдами, толстой гадалкой, сонной обезьянкой. Остался только грязный кабачок с хозяином в замшевой шляпе и несколькими сомнительными посетителями.

Алиса припарковала машину почти у самого входа. Был занят только один столик, за ним сидело человек пять – смуглые, мрачные, крикливые мужчины с длинными сальными волосами, забранными в хвостики, с усами «скобкой», с массивными перстнями и грязными ногтями. Они пили пиво и что-то бурно обсуждали на иврите, размахивали руками. Стол был завален объедками, окурками, уставлен пивными кружками.

Хозяин, лет шестидесяти, с жидкими седыми космами, свисающими из-под ковбойской шляпы, сидел среди них и с явной неохотой поднялся, увидев новых посетителей, принял заказ и удалился, мрачно кивнув, не сказав ни слова.

Алиса закурила. Максим вытащил из кармана электронную игрушку и принялся нажимать кнопки на пульте. Игрушка пищала и мелодично позванивала. Смешной компьютерный зверек на крошечном экране жил своей немудреной жизнью, требовал заботы и участия, играл в мячик, капризничал, кушал, какал, болел, выздоравливал, выражал полное счастье, мог совсем умереть, но тут же его «рождали» заново.

Алиса никак не могла привыкнуть к этому новомодному увлечению сына. Такие игрушки были у каждого ребенка в Максимкином классе, они заменяли не только привычных плюшевых мишек, собачек, кукол, но даже друзей, младших братьев и сестер. Когда первый Максимкин электронный питомец умер от простуды, ребенок плакал по нему целый день, а вечером вышел в Интернет и похоронил нарисованную крошку на специальном нарисованном кладбище. Потом успокоился и «родил» себе нового томагошу.

Хозяин принес курицу, бутылку колы, стаканы, тарелку острого овощного салата. За соседним столиком что-то бурно обсуждали, кричали, хлопали кулаками по столу так, что подпрыгивали тяжелые кружки.

И вдруг что-то неуловимо изменилось. Пятеро мужчин замолчали на миг, потом опять загалдели, еще оживленней загремели стульями, давая место шестому, который появился не с улицы, а откуда-то изнутри кафе.

Ему было около сорока. Невысокий, коренастый. Потертые до белизны джинсы, клетчатая шерстяная рубашка. От остальных он отличался опрятностью, отсутствием тяжелых дешевых украшений, короткой стрижкой. Волосы, брови, небольшие усики были совсем светлыми, светлее загорелой, обветренной кожи. Глубоко посаженные бледно-карие глаза скользнули по лицу Алисы, потом вперились в Максима.

Алиса почувствовала, как леденеют пальцы. Она заметила, что рука с зажатой сигаретой мелко дрожит. Белобрысый тоже это заметил, и по его лицу пробежала усмешка.

Такая знакомая усмешка, легкая, скользкая, холодная и одновременно обжигающая, словно прикосновение медузы.

Алиса резким движением загасила сигарету.

– Мам, можно руками? Можно я буду курицу есть руками? – Голос сына доносился откуда-то издалека, хотя Максимка сидел рядом и повторял свой вопрос уже в третий раз, прямо в ухо. – Мама, очнись! Что с тобой?

– Да, малыш, можно руками…

– А ты? Почему ты не ешь? – Ребенок с аппетитом уплетал горячую курицу. Налей мне, пожалуйста, колы. Эй, ты только что курила, ты обещала, что не будешь смолить одну за другой.

Алиса заметила, что вертит в пальцах сигарету. Может, встать и уйти? Но внезапным уходом она только привлечет внимание. Прежде чем уйти, придется позвать хозяина, попросить счет. А потом – как она объяснит Максимке свой странный поступок?

Для начала надо успокоиться.

«Действительно, что со мной? Ведь этого быть не может. Просто случайное сходство. Он погиб три года назад в Северной Ирландии. Я читала в нескольких газетах, я видела фотографию похорон. Его хоронили на родине, в Германии. Однако почему он так смотрит?»

Она залпом выпила стакан колы и щелкнула зажигалкой. «Предположим, это он. Что дальше? Во-первых, прошло одиннадцать лет. Почему он непременно должен меня узнать? Я изменилась. Так не бывает, чтобы женщина за одиннадцать лет нисколечко не изменилась. Во-вторых, даже если он узнал – что из этого?»

– Мам, ты точно не хочешь курицу? Тогда я доем, ладно?

– Да, малыш, доедай, – кивнула она, подвигая к нему свою тарелку.

Белобрысый весело болтал на иврите со своими приятелями, потягивал пиво, бросал в рот соленые орешки. Алиса старалась не смотреть на него, но то и дело ее взгляд натыкался на холодные бледно-карие глаза.

«Да что я, в самом деле? Через десять минут мы уйдем отсюда. Разумеется, это не он, просто очень похож. До жути похож…»

– Максимка, доедай, поехали. Я спать хочу, – сказала она.

– Ты же спала почти двое суток, как сурок. Слушай, мам, что с тобой вообще происходит?

– А что со мной происходит? – Алиса попыталась улыбнуться.

– Достань пудреницу и посмотри на себя в зеркало. Ты бледная, прямо синяя вся. Может, у тебя голова болит?

– Да, честно говоря, у меня ужасно болит голова, просто раскалывается. Алиса открыла сумку, но вместо пудреницы вытащила фотоаппарат. – Максимка, ты здорово смотришься с куриной косточкой на фоне этих темных личностей за соседним столом. Они похожи на наркоторговцев или бандитов, – произнесла она нарочно громко, поднялась, обошла стол, встала так, чтобы белобрысый попал в кадр.

– Мам, тише! Вдруг кто-то из них понимает по-русски? – испуганно зашептал ребенок.

– Вряд ли.

Щелкнула вспышка, потом еще раз и еще. Хотя бы на одном из кадров белобрысый должен получиться достаточно четко. Завтра утром она отдаст проявить пленку. Потом спокойно разглядит лицо на фотографии и окончательно убедится в своей паранойе, ибо это, разумеется, не он.

Она убрала фотоаппарат, позвала хозяина, попросила счет. Вместо счета мрачный ковбой просто назвал сумму – пятьдесят шекелей. Это было очень дешево. Алиса достала купюру, добавила несколько монет чаевых. Максим отправился к раковине за стойкой вымыть руки после жирной курицы. Белобрысый проводил его глазами, потом опять уставился на Алису. Она не отвела взгляд.

«Даже если это и правда ты, я не боюсь тебя. Ты умер. Тебе удобней, чтобы все думали, будто ты умер».

Алиса взяла сына за руку и, не оглядываясь, направилась к машине. Когда нежно-салатовый новенький «Рено» отъехал от кафе, обогнул площадь и свернул в переулок, ведущий к набережной, белобрысого за столом уже не было. Шумная компания во главе с хозяином в ковбойской замшевой шляпе продолжала пить пиво, курить, жевать соленые орешки.

* * *

– Сэр, я не сомневаюсь, это он.

– Чушь. Какого черта он стал бы здесь светиться? И потом – пластическая операция…

– Он сделал еще одну.

– Тогда тем более, как же ты умудрился узнать его?

– Во-первых, почуял печенью… Можете считать меня сумасшедшим, но после того, как три года назад на моих глазах взорвался автобус с заложниками и человеческие потроха парили в воздухе, как комья красного снега, я чувствую этого ублюдка печенью. Ну а во-вторых, он сделал еще одну пластическую операцию.

– Ты не просто псих, ты еще и поэт. Для секретного агента это слишком. И между прочим, еще не доказано, что именно он взорвал автобус с заложниками под Луксором. Списали на него, для удобства.

– Идея с захватом туристического автобуса в Египте принадлежала ему. И то, что произошел взрыв, его вина. А насчет поэзии – да, я баловался верлибрами, когда учился в университете, и, наверное, что-то такое во мне осталось с тех пор. Но работе это не мешает.

– Кстати, говорят, Майнхофф тоже баловался поэзией, когда учился в России. Может, ты так тонко чувствуешь его потому, что между вами много общего?

– Я не учился в России. А Майнхофф никогда не писал стихи. У меня нет ничего общего с этим ублюдком.

– Ладно, не злись. Как ты мог узнать его, если он во второй раз сменил внешность?

– Он вернул свое прежнее лицо.

– То есть?

– Он стал опять собой, Карлом фон Майнхоффом. Остался небольшой шрам на подбородке, и все. У спецслужб есть фотография другого Карла, то есть Людвига Хошельбаума, гражданина Австрии.

– Вот здесь ты не прав. Хошельбаум – это совершенно другой человек. Он погиб полтора года назад при попытке захвата израильского пассажирского самолета, и его опознали как Карла Майнхоффа. Они действительно чем-то были похожи. Рост, возраст, телосложение, цвет волос и глаз. Отпечатки пальцев идентифицировать не удалось, у трупа были до кости сожжены руки. Лицо уцелело, и эксперты подтвердили, что покойный подвергался пластической операции. Но его первоначальный внешний облик восстановить не сумели, никто не узнает, кем был погибший Хошельбаум на самом деле. Но то, что именно он возглавлял террористическую группу, которая успела застрелить троих заложников в самолете, известно доподлинно.

– Да, я знаю, существует миф, будто Хошельбаум, который был торжественно похоронен под именем Майнхоффа, на самом деле являлся подставным лицом, двойником, а Майнхофф вообще не имел отношения к истории с самолетом. Я знаю одно: после двух смертей и двух пластических операций вряд ли удастся идентифицировать его по внешним признакам.

– Есть отпечатки пальцев. Раньше он с удовольствием шлепал их повсюду, даже оставлял журналистам в качестве автографов.

– В Гонконге был арестован врач, который менял ему лицо. Этот китаец признался, что отшлифовал ему подушечки пальцев. Есть китайская методика, при которой папиллярный узор не восстанавливается. Думаю, именно поэтому он решился вернуть свое прежнее лицо. Он ведь безумно любит себя, этот сукин сын. Просто обожает. Он помешан на чистоте баронской крови и все в самом себе считает бесценным, не только черты лица, но даже папиллярный узор. Он относится к своей персоне как к реликвии, и любое нарушение целостности образа для него кощунство, трагедия, оскорбление памяти благородных предков.

– Когда-нибудь ты напишешь об этом сумасшедшем фундаментальный труд. Но бестселлером он вряд ли станет. Ты, Деннис, любишь все усложнять, у тебя как-то странно устроены мозги. Ты застреваешь на мелочах и раздуваешь их до немыслимых размеров. А потом оказывается, что внутри воздух, пустота. Ты слишком много говоришь о его баронстве, а это просто один из пунктов его помешательства, не более. Очередной мыльный пузырь или воздушный шарик, как тебе больше нравится. Карл Майнхофф прежде всего международный бандит, и не надо делать из него героя древнегерманского эпоса. И так хватает мифов. Показания твоего китайца были признаны недействительными. Его объявили душевнобольным, освободили из-под стражи, а через месяц он скончался в больнице от острой сердечной недостаточности. Никакой методики нет. Это тоже миф, легенда. Для того чтобы папиллярный узор не восстановился, мягкие ткани надо стесать до кости. При этом неминуемо пострадают сухожилия и двигательные функции пальцев. Человек станет инвалидом…

– И тем не менее такая методика есть. Другое дело, для бандитов-практиков это слишком дорого, а главарям преступных организаций – ни к чему. Они работают чужими руками. Сразу после ареста китайца допрашивал мой человек. Собственно, он и вышел на этого доктора. Разумеется, хирург был совершенно нормален. А мой человек погиб в автомобильной катастрофе еще раньше, чем китайца поместили, в госпиталь.

– Ну ладно, это все уже История. Что мы имеем на сегодня? Почему ты вдруг уцепился за эту русскую с ребенком?

– Вчера днем из кафе у рыночной площади Майнхофф неожиданно пошел за ними, за женщиной с мальчиком. Довел их до гостиницы.

– Они что, вчера тоже были там?

– Нет. Они ходили по рынку, потом подошли к кафе. Не было ни одного свободного столика. Они постояли, поговорили о чем-то, потом отошли. Я бы не обратил на них внимания, если бы Майнхофф не рванул за ними.

– Пешком или на машине?

– Пешком. Вчера у рынка негде было парковаться.

– Женщина вступала с ним в контакт?

– Нет.

– Уверен?

– Почти. Вообще, все это очень странно. Никаких попыток контакта ни с его, ни с ее стороны. Сегодня женщина и мальчик как будто просто заехали в кафе поужинать. Я чуть не потерял их сначала, потом мне пришлось припарковать машину довольно далеко от площади и от забегаловки, там было пусто и почти невозможно вести наблюдение, особенно после того, как я попытался вступить с ней в контакт.

– Так, может, ты поспешил с прямым контактом?

– Уж больно подходящая была обстановка в парке аттракционов. Я взвесил все «за» и «против» и решил, что прямой контакт логичней, чем скрытое наблюдение. Уж если я живу в соседнем номере…

– Тогда не надо было потом вести за ней скрытое наблюдение.

– Не утерпел. Вошел у нее на глазах в гостиницу и тут же выбежал. Как чувствовал, что они опять встретятся. Ну спрашивается, почему из всех кафе в городе они выбрали именно эту грязную забегаловку? Женщина явно нервничала. Я хорошо ее видел. На мое счастье, прямо напротив кафе оказался узкий проход между домами, совершенно темный. Так вот, мне показалось, что встреча была для нее полнейшей неожиданностью. Возможно, вчера она его вообще не заметила. Слишком уж явно удивилась и испугалась сегодня. Запаниковала, повела себя совершенно неадекватно. Вдруг вскочила и стала фотографировать.

– И после этого ты продолжаешь утверждать, что она из ФСБ?

– Не смейтесь. Пока я ничего не утверждаю. Рано делать выводы. Я буду осторожно вести ее, а там посмотрим.

– Судя по тому,? что ты рассказал, на агента она не тянет. Надо быть кретинкой, чтобы в открытую щелкать Майнхоффа. Разумеется, он бы моментально такого агента вычислил. Ерунда, ни одна спецслужба так не работает. Когда эта русская прилетела?

– Она здесь всего третий день. Раньше почти не выходила из гостиницы. Мне здорово повезло, что соседний номер оказался свободным. Так или иначе это зацепка.

– А если она не говорит по-английски, эта твоя зацепка?

– Она свободно владеет языком. Я понял по нескольким фразам. Отличное произношение, мягкий европейский акцент, скорее французский, чем русский. Правда, она довольно резко отшила меня сегодня в парке, но это не проблема.

– Может, все-таки не стоит тебе сразу идти напролом?

– Наоборот. Красивая одинокая женщина с мальчиком десяти лет. Одинокий скучающий бизнесмен из Америки, зимний Эйлат, соседние номера…

– Ладно, я попытаюсь прощупать эту русскую через наши каналы. Однако, мне кажется, лучше заняться забегаловкой у рынка. Там все ясней и проще.

– Забегаловкой уже занимается МОССАД. Там мы моментально засветимся. Не стоит повторять прежних ошибок. Майнхофф прибыл сюда по делу, и я не удивлюсь, если окажется, что МОССАД не просто в курсе, но имеет свой серьезный интерес. Они позаботятся, чтобы он опять испарился.

– Ты хочешь сказать, что собираешься охотиться за Карлом Майнхоффом в одиночку?

– Не вижу других вариантов.

– МОССАД, Интерпол, ФСБ, а также немцы, англичане, итальянцы… Ты можешь назвать хотя бы одну секретную службу, которая не ловила бы Карла Майнхоффа?

– Я не могу назвать ни одной, которая не пользовалась бы его услугами.

– Ты не только псих и стихотворец. Ты еще и самоубийца.

Дата добавления: 2015-08-05