Из Карлейля

I. Детство

Счастливая пора детства! Благодатная природа, всем ты добрая мать; и вот юному своему питомцу приготовила ты уютное гнездо любви и надежды бесконечной, и тут вырастает он и дремлет, убаюкиваемый сладкими снами! Под кровом родительским приют наш и наша ограда; тут отец - и пророк, и священник, и царь наш, и в послушании находим мы свободу. Юный дух только что возник из вечности, и не знает еще того, что зовется у нас временем: время для него покуда не поток, быстро текущий, а веселый, ярко блестящий на солнце океан; годы - что века для ребенка, ему еще неведомы тайны горькой заботы, тайны то быстрого, то медленного стремления несущейся куда-то вселенной, и вот, в этом неподвижно пребывающем мире вкушает он то, чего навеки лишены мы в кипучем водовороте нашего мира, - вкушает сладость покоя. Спи, почивая покуда, милое дитя! - впереди, и уже недалеко, ждет тебя долгий и тяжкий путь твой. Еще немного, и сон твой кончится, и самые сны твои станут отражением жизненной борьбы, и понятно будет тебе слово старого мудреца: "Какой покой! Будет еще целая вечность покоиться".

Небесный нектар сладкого забвения! Пирр может покорить вселенную, Александр - разорить целый мир - и они тебя не добудут; но вот ты, сам собою, тихо сходишь на уста, и на очи, и на сердце всякого младенца, сына своей матери. И сон, и пробуждение для него едино! Прекрасный Эдем жизни убаюкивает его, не переставая, шелестом своих листьев, и вокруг него всюду аромат росы небесной и роскошный цвет надежды...

II. Простое правило жизни

Убеждение, какое бы ни было чистое и возвышенное, ничего не значит, если не обращается в жизнь самым делом. И до тех пор нельзя даже признать действительность убеждения, ибо одно рассудочное мнение, по природе своей, безгранично, бесформенно, пучина посреди множества пучин: одна лишь несомненная достоверность опыта приводит его сознательно к средоточию, около коего, обращаясь, образуется оно в систему.

Есть истинное слово мудреца: "Всякое сомнение одним только устраняется действием".

Итак, если кто изнывает болезненно в тусклом мерцании неверного света и молит из глубины душевной о том, чтобы свет дневной озарил его из потемок, пусть примет к сердцу другое, бесценное и спасительное правило: "Делай дело, которое всего тебе ближе, и в котором самый ближний долг твой". Делай его - за ним объявится другой, последующий долг, и все станет ясно.

III. Воспитание

Какие бы ни были училища и семинарии для образования людей к деятельности, какие бы ни были курсы учительства, проповедничества, миссионерства, для всех одно правило: приучать молодые души, чтобы умели приказывать и умели повиноваться.

Мудрость приказания, мудрость послушания, способность к тому и другому - вот истинная, верная мера культуры и доблести человеческой для каждого, кто бы он ни был: всякое добро - в обладании этими обоими качествами; всякое зло, всякая неудача и пагуба в отсутствии этих качеств. Кто умеет приказывать и повиноваться - тот годный человек; кто не умеет, тот негодный.

Если наши учителя, наши проповедники в своих семинариях, академиях, соборах воспитывают людей для этих качеств, верно будет их слово, право и действенно; если нет, то нет в нем правды.

IV. Дело

Смотри и вдумывайся, какое дело ты, именно ты, можешь делать: первая задача для каждого человека - найти для себя, какое дело может он делать в этом мире.

Для этого самого рождается всякий человек и сегодня, и во все времена. Он рождается для того, чтобы всю силу, какую дал ему Всевышний Бог, употребить на то дело, на которое он способен: стоять на нем до последнего издыхания и делать его как можно лучше. Все мы к этому призваны - и за то всем нам верная награда, если заслужим, награда в том, что мы сделали свое дело или, по крайней мере, всячески старались сделать. Это само по себе великое благо, и можно сказать, лучшей награды нечего нам ждать на этом свете. "Имуще пищу и одеяние, сими довольны будем", а затем не все ли равно, что ты издержал на это - семьдесят ли тысяч, семь ли миллионов или семь сот! В сущности, для мудрой души разница не велика.

Главное счастье, какого может желать себе мудрый человек, - счастье иметь дело на руках и сделать его. "Нечего есть", - плачет человек, но первый плач его такой: "Нечего делать". Несчастье человеку в том, что делать не может, не может совершить судьбу свою человеческую. Быстро пролетает день, быстро жизнь пролетает - ночь подходит, ночь, в нюже никтоже может делати.

Что ты делал, человек, как ты делал? Счастье твое, несчастье твое - ведь это было твое жалованье, и все его ты истратил на житье свое, ни копейки не осталось. А дело-то, дело? Где оно у тебя?

И когда бы не был человек таким голодным скитальцем не стал бы плакаться на свое жалованье, плакался бы скорее на себя, что он сделал со своим жалованьем.

V. Религия

Церковный обряд - это одежда, форма, в которой люди в разные времена воплощали для себя религиозное начало, выражали идею Божественного в мире, облекая ее в живое и действенное тело, чтобы он могла обитать между нами, облекая словом, живым и животворящим. И выразить нельзя, что значит для человечества это одеяние жизни, важнее и необходимее всех одежд и украшений жизни человеческой. Соткано и сработано оно обществом: только там, где "собраны двое или трое", только там религия, таящаяся в духе, неистребимо, у каждого, является во внешнем выражении и стремится воплотить себя в видимом общении воинствующей церкви. Таинственно и чудодейственно это общение одной души с другою - в стремлении к небу: только в этом стремлении, а не в стремлении книзу, к земле, становится союз взаимной любви, образуется общество. Взглянет человек в лицо брату, встретит взгляд его ласковый, приветливый, любовный или распаленный гневом и ненавистью, и вот душа, дотоле спокойная, невольно сама загорается тем же огнем, и, отражаясь от одного к другому, огонь вырастает в беспредельное пламя - либо пылкой любви, либо смертельной ненависти: вот какая чудесная сила течет от человека к человеку. И если так действует эта сила на тесных путях земной нашей жизни, каково должно быть ее действие в стремлениях к жизни небесной, когда одна душа входит в общение с другою душою в самой глубине своего внутреннего я.

VI. Бессознательное

Здоровые не думают о здоровье: думают о нем больные; это афоризм медицинский, но применение его много обширнее медицинской сферы, не в одной телесной терапевтике, но и в нравственной, и в умственной, и в политической, и в литературной. На этой пробе все жизненные силы испытываются.

Все врачи согласны в том, что нужно для здоровья: нужно, чтобы каждый орган совершал свои отправления просто, бессознательно. Стоит одному какому-нибудь органу заявить отдельное свое существование, выказаться, хотя бы для удовольствия, и уже завязывается в теле особый узел ощущения - и начинается расстройство. Верх благосостояния телесного тогда, когда совокупная деятельность всех органов является единою, цельною: человек здоров сам по себе, "без системы". Единство, согласие всегда безмолвно или тихо выражается: напротив того, раздор громко возвещает о себе. Самое понятие о здоровье на иных языках выражается словом, означающим единство, и когда мы чувствуем себя совсем по себе, чувствуем себя целыми (на славянском языке целый значит здоровый).

Кто из нас столь счастлив, что живет цельно, "без системы"? Многие, обращаясь мыслью к своей юности, вспомнят, какое было время - света, чистого воздуха, легкости и совершенной свободы: тело не стало еще темницею для души, было лишь сосудом ее и дополнением. Мы не думали о своих членах, а только двигались, голосили и бегали: и в уши нам, и в глаза, и во все открытые пути чувств неслись в нас извне ясные звуки, слухи и вести, а из нас самих выходила наружу бодрая, могучая сила; мы стояли как бы в средоточии природы, раздавая всюду и принимая отовсюду, в гармонии со всею природой. Не так, как земледельцы у Вергилия, "мы были слишком счастливы потому именно, что не ведали своего блаженства". Все существо наше было единое, весь человек - воплощенная воля.

Такова могла бы быть и дальше жизнь наша, если бы покой или счастливый труд мог быть достоянием человечества; жизнь была бы чистою, непрерывною гармонией звуков, сиянием белого света, все нам освещающего, а нам самим невидимого света без всякого преломления лучей в цвета и краски. Начало всякого исследования уже болезненно: всякая наука, если вдуматься в нее, должна родиться от сознания чего-то неверного, порченного, и в ней непременно есть разделение, раздробление, частное исправление какого-то частного зла. Так, по древнему писанию, древо познания вырастает на корне зла и приносит плоды, и добрые, и злые.

Увы! память о первом состоянии свободы и райской бессознательности стала идеальным поэтическим сном, и мы стоим в мире, исполненные сознания о многом, и знание - признак расстройства - побуждает нас стремиться изо всех сил к устройству порядка. Кое-когда, в редких случаях, слышится нам небесная мелодия, но всего чаще жизнь проходит в борьбе, в ломке, в порывистых движениях. Жизнь дана нам для жизненной деятельности, для виднеющейся вдали внешней цели - и для нее-то природа снабдила нас разумом и волею. Но та же природа так устроила, что действует в нас и чрез нас бессознательное. Как ни безгранична область человеческой деятельности, одна лишь малая и отрывочная часть ее управляется сознанием и предвидением: что может изобрести человек, что может он знать и уразуметь, все это, в сущности, только механическое и малое, а велико, существенно жизненное таинство, и только поверхность его подлежит разумению. Но природа, подобно заботливой матери, укрывает от нас даже то, что она есть таинство; мы покоимся на прекрасном и страшном ее лоне, как будто в безопасном доме; мы ходим поверх бездны, на которой так дивно и так страшно висят все дела и события человеческие, ходим и строим на ней, как будто на ней держит нас не тонкая нить, а скала непоколебимая. Возле, близко, неизбежная смерть, и в таком соседстве с нею человек может забыть, что он рожден для смерти. О самой жизни своей, которая поистине содержит в себе бесконечность и вечность, человек легкомысленно может представлять себе, что она дана ему просто для дневного труда и пропитания. Так искусно природа, мать всякого совершенного искусства (которое лишь издали может подражать ей), изводит конечное из бесконечного и надежно ведет человека по дивному пути его, посылая ему не столько дар видения, сколько дар слепоты, там, где нужно. В глубоком основании всех ее даров, из коих драгоценнейший - жизнь, лежит мрак, благодетельно от нас сокрытый. В самой жизни - корни и внутренние пути ее, простирающиеся до страшной области смерти и ночи, лежат в глубине неощутимо, но прелестный стебель жизни, покрытый цветами и листьями, красуясь под солнцем, растет и видим.

То же самое - в мире духовном. Дух, поистине крепкий и могучий и умом, и нравственностью, не сознает своей силы: и тут, как в мире физическом, признак здоровья - бессознательность. И во внутреннем, равно как во внешнем мире, открыто для нас только механическое; все динамическое и существенно жизненное закрыто. В области мысли - разве только что на поверхности - можем мы выразить определительно: наверху - сфера аргументации и сознательных рассуждений, но под нею область созерцания мысленного, и тут, в таинственной глубине, пребывает сущность нашей жизненной силы, тут зачинается и растет всякое создание; а в той сфере лишь составление, выделывание, распространение мысли. Все выделываемое понятно, но низменно; создаваемое велико и выше понятия. Ритор, адвокат, как бы ни был искусен, из последних в ряду истинных мыслителей - он знает, что может сделать и как достиг этого. А художник не знает - в нем действует вдохновение. В поэте, в ораторе, в исследователе истинная сила есть, сила бессознательная. Истинное, здравое разумение не есть разумение логическое, доказательное, но - прозревательное (intuitive), ибо цель разумения состоит не в том, чтобы оказать и найти причины, но в том, чтобы знать и веровать.

То же самое - в сфере нравственности. Сказано: "Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая". Не шепчи в сердце своем: "Как хорошо, что я сделал" - с этой минуты дело твое потеряло всю цену. Добрый человек тот, кто делает добро постоянно, для кого добродетель - состояние естественное, не возбуждающее удивления, не требующее комментариев. Самосозерцание - несомненно, симптом болезненный, даже при сознании болезни и желании исцеления. Нездоровая та добродетель, что истощается в смущении и в сознании своей греховности или, еще того хуже, надувается самоуслаждением и тщеславием; в том и другом случае это искание своего; бесполезное оглядывание пройденного пути, тогда как надо смотреть лишь вперед и идти, не останавливаясь. В нравственной сфере особенно, как самой внутренней, самой жизненной, требуется цельность, и признак цельности - бессознательность.

Гений нравственности, равно как и низший гений ума, - тайна для самого себя. Здравая нравственная натура любит добро и вся живет в добре - без изумленья пред ним. Не здравая - влюбляется в добро и пытается жить в нем, или, разуверившись в своем ухаживании за ним, обращается вспять и покидает его не без презрения. Удивительны в душе человеческой эти отношения произвольного и сознательного к непроизвольному и бессознательному; но так сотворены мы и такова наша природа. И в каком бы смысле ни представлялось нам жизненное бытие каждого смертного, в высшем ли духовном или в животном физическом, несомненно, что в здравом его состоянии основная жизненная его энергия есть невидимая и бессознательная. Иначе сказать словами приведенного уже афоризма: "Здоровые не думают о здоровье - думают о нем больные".

Дата добавления: 2015-08-05