Глава 62. – Это совершенно не твое собачье дело!!!

– Это совершенно не твое собачье дело!!!

И вот – пошла, пошла, пошла волна, которая всегда смывает с меня мой возраст, и все наработанное годами, и в конце концов умение, элементарное базовое умение общаться с этим человеком, ставить определенный барьер между своим мозгом и его словами, как-то отстраняться от него в подобных ситуациях; все смывает – и я немедленно становлюсь пятнадцатилетним пацаном, который когда-то схватил младшего братца за плечи и, потеряв всякий разум от его исчерпывающей, бесстыдной наглости, приложил братца затылком об батарею. Я вдруг ловлю себя на том, что уже несколько секунд держу руки за спиной – так остро, так мучительно мне хочется схватить младшего братца за плечи и…

– Немедленно понизь тон. Немедленно перестань на меня орать. Немедленно сядь – на тебя смотрят. А теперь помолчи три секунды и послушай очень внимательно то, что я тебе скажу, или я сейчас встану и ты вообще больше никогда меня не увидишь.

Садится с видом человека, которого приволокли в застенок на смертную пытку.

– Ну?

Головка падает набок – истязуемый ангел.

– Это охуеть какое мое собачье дело, потому что тебя на эту работу устроили я и друзья мои, – это раз. Никого не ебет, что ты, мудак, наебывал людей, которые тебя наняли, – а ебет то, что ты подставил меня и Щ, то есть тех, кто тебя, урода, рекомендовал туда. Я вот сейчас, на месте, даю тебе торжественную клятву, – и не тебе, а себе: никогда я больше не занимаюсь твоим трудоустройством, все, завязали.

– Ну и иди к ебеням! Я, между прочим, взрослый человек, ты думаешь, мне нужны на хуй твои подачки???

Он поразителен все-таки. Он же не блефует, вы понимаете, он же в данный конкретный момент совершенно твердо, истово верит, что ему не нужны «мои подачки».

– И вообще – ты думаешь, я за эту химию бабки брал? продавал налево? Я себе представляю, что ты думаешь, ты всегда думаешь обо мне такое, что, если бы меня хоть немножко волновало, что ты обо мне думаешь, я бы давно должен был застрелиться к чертям!

– А если тебя не интересует, что я думаю, можешь не рассказывать, что ты с ней делал. На хуя мне это слушать?

О – осекся. Действительно, что? И интересно – как он выкрутится сейчас?

– Нет, я тебе все-таки расскажу, потому что я хочу, чтобы ты перестал чувствовать одного себя таким умным, таким предусмотрительным, блин…

…красиво выкрутился, ничего не скажешь.

– …таким за всем следящим; так вот – я давал ее тем, кто мне нужен, кто важен мне, – я поддерживал свои связи, о которых, кстати, ты же, дорогой Саша, объяснял мне, что они важнее всего, ты помнишь? Я не мог, понимаешь, не мог не делиться, потому что разные важные люди знали, что у меня есть канал, и если бы я не поставлял им – они бы переменили свое ко мне отношение, а это – непрактично, как любит говорить мой брат Сашечка, это – непредусмотрительно.

Да, брат Сашечка своей ролью учителя жизни тронут до глубины души.

– Ну, прекрасно, умница, молодец, правильно я понимаю, что теперь у тебя достаточно связей с важными людьми, чтобы ты сам нашел, чем обеспечивать жену и ребенка?

А вот тут мы попались, тут нам непонятно, куда дальше грести, потому что недаром, недаром же мы позвонили мне через сорок минут после того, как я приземлился в Москве, и так нарочито, так легко попросили свидеться-пообедать – «Соскучился же, я тебя сколько? – месяц не видел? – ну, назначь где?» Интересны, кстати, тут механизмы моего собственного сознания – на секунду (ровно на секунду, на ту секунду, за которую подхватил с конвейера сумку) мне безумно захотелось поверить, что – и правда… Но тут вспомнил сразу предостережения Щ, передернулся, немедленно и автоматически подумал, сколько денег я могу Виталику дать, когда попросит, – и озверел, и решил, что ни копейки не дам. А он пока что и не просил, кстати, но встретил меня в «Таратайке» такой весь осиянный и ласковый, что мне немедленно стало ясно, что у него все – плохо, хуже некуда, и я немедленно озверел окончательно, почувствовал себя как юная девушка, которую хотят охмурить и выебатъ, и сказал ласково: ну, как поживает Таня Лаврухина, как Еввка, как работа? – и за три минуты мы пришли к состоянию, когда он дергал висящую на стене подкову, пока та не свалилась ему на колено, и орал: «Это совершенно не твое собачье дело!!!» – и хотел бы я знать, о чем именно (а наверное – обо всем сразу) он это орал? – но больше всего меня интересовала история с химией. Так химию он, оказывается, раздавал направо и налево важным людям, связи поддерживал. Ну что же, вот пускай и ищет себе сейчас средства к существованию через свои поддержанные связи.

– Да, представь себе, у меня достаточно связей! И если бы мне не предлагали отличную работу только с января, я бы вообще не стал обращаться к тебе ни за чем!

А. Вот как. С января.

– А я думал – ты соскучился, месяц меня не видел.

Неловко, да? И он вдруг вздохнул и очень спокойно заговорил; обиженно, да, но спокойно:

– Я соскучился и месяц тебя не видел, и очень тебе, между прочим, был рад, и это не я начал портить нашу встречу, а ты стал читать мне нотации, а мы бы уже вполне могли закончить говорить о делах и пообщаться как люди. Знаешь, как мне надоело, что каждый раз, когда мы встречаемся, мы говорим о делах? Я постепенно чувствую, Сашка, что мы отдаляемся. Мне от этого не очень хорошо. Я совершенно не хочу, чтобы мы превратились, знаешь, в таких поддерживающих друг друга братьев, ни о чем, кроме дел, говорить не способных. Я не хочу. Я, кстати, редко тебе это говорю, но вот скажу: ты очень много для меня значишь, очень. Я всегда видел в тебе – и до сих пор вижу – некоторую фигуру для подражания, – ты это понимаешь, наверное. Ты умный, смелый, удачливый, ты знаешь, чего хочешь, к чему идешь. Я тоже так умею, я знаю, что умею, но иногда у меня не получается – а у тебя получается всегда, но я тебе не завидую – я просто тоже хочу быть как ты, я пытаюсь, и многому, кстати, у тебя учусь, да. Как, наверное, младшему брату и положено.

Сердце мое, сердце, почему ты больше не отзываешься на эти речи, как же ты, бедное, устало.

– Иногда, Сашка, я думаю, что я мог бы быть, как ты, таким, знаешь, цельным, успешным, но у меня что-то не сложилось, что у тебя сложилось, мне не хватило удачи, что ли, или связей, или обаяния, богом данного, – чего-то не хватило, чтобы быть, как ты, умным-богатым. Я, знаешь, когда-то, когда понимал, что ты больше меня читал, или больше успел, или лучше что-то умеешь, я себе говорил: он старше на пять лет, у него пять лет форы, я через пять лет такой тоже буду, – но вот я пытаюсь вспомнить тебя пять лет назад – у тебя уже все было зашибись, у тебя были связи, ты же уже начал сталкать, да? – и вот я сейчас такой, как ты тогда, – а никакая особая удача мне до сих пор не сыграла. Кроме удачи быть твоим братом. Это я искренне тебе говорю.

Значит, удача мне всегда играла, всегда удача. Восемь лет назад Щ привел меня к Арсену; через две недели в эйлатском аэропорту мне дали мой первый набор – двенадцать сетов – и я все сделал, а потом, когда скатал сеты дрожащими руками в туалете – тогда еще в Шереметьево-3 возили из Израиля, – я начал невыносимо, выворачиваясь наизнанку, блевать в унитаз, и в самолете у меня так подскочила температура, что перед глазами плыло, и прямо в аэропорту мне пришлось пролежать в травмпункте два часа ничком – и я помню, кстати, что при прикосновении стимулирующего биона (медсестра с грацией циркового медведя и очень робкими глазами) дернулся и едва опять не сблевал, и думал – больше никогда-никогда. И наутро пришел к Арсену с сумкой и получил свои первые большие деньги – и не смог сказать: «Никогда-никогда», а назначил снова на через три, что ли, дня. Сегодня утром, в полупустом аэропорту, вдруг почувствовал себя странно и тяжело, потому что понял, что автоматически считаю минуты, проходя паспортный контроль, – при том, что впервые за восемь лет иду с израильского рейса чистый, без пятидесяти шариков на руках, переливающихся и слепящих. Что вообще последний раз иду с израильского рейса… ну, не последний, но последний в какой-то мере. Словом, вы поняли.

– Виталик, ради бога, только не начинай опять песню о моей удаче и моих связях, и о том, что, знай ты все, что я знаю, ты бы все мог как я или еще лучше. У меня сейчас нет сил.

Оскорбился, что я не ответил на его сентимент сентиментом.

– Послушай, я вообще устал, я только что прилетел, у меня очень мало времени в Москве и очень много дел. Извини, я должен сразу тебе сказать: сейчас я не смогу занять тебе ничего. Я переезжаю в Израиль, к Яэль, через две недели – мы женимся. Все заработанные мной деньги сейчас принадлежат нам с ней. Я понимаю, что тебе сейчас, может быть, нужно взять в долг, но я не адрес.

Ух, какое у него лицо сейчас. Бедный.

Дата добавления: 2015-08-05