Глава 27. Боже мой, почему в те унизительные и страшные моменты

…Боже мой, почему в те унизительные и страшные моменты, когда он оказывается мне нужен, у него на лице всегда появляется вот это выражение – такое глупое, что несколько секунд проходит, пока пытается он сделать нормальное лицо и заставить себя разжать губы. В такие моменты я хочу встряхнуть его и спросить: Саша, где брат твой, Виталий? Я один зову его Сашей, даже родители называли его Лисом, хотя могли бы – меня. По праву первородства он отобрал у меня даже это. Еще бы – ему подходит это имя, он хитрый, взрослый, ловкий, ответственный, как они все полагают; богатый, одаренный, красивый, смелый, везучий. Всем этим очень легко быть, когда у тебя на руках нет жены и ребенка. Больного ребенка.

…Мне кажется, что вот в эти унизительные и страшные моменты, когда он сидит у меня в гостиной и говорит мне нечто такое постыдное, такое (он сам так считает, я же вижу по его лицу) глупое, когда он выдавливает из себя просьбу – всегда одинаковую и всегда отвратительную, – я чувствую себя так, как если бы не он передо мной, но я перед ним был в чем-то виноват. Он никогда не поймет, что в такие моменты я ненавижу его не потому, что он опять пришел просить денег, а потому, что мне становится за него стыдно – мучительно, до колик в животе стыдно – изнурительным стыдом за чужого дурака. Мне стыдно за ту – каждый раз новую и каждый раз безнадежную, безнадежно трагичную формулировку, – с которой он называет конкретную сумму: «И знаешь, Саша, мне кажется, что тысяч, скажем, восемь могли бы в какой-то мере все решить. Как ты думаешь, я правильно определяю сумму? Поможешь мне посчитать?»… Или: «Я прикинул, и у меня получилось около шестнадцати тысяч; если честно, то надо бы, конечно, чтобы мы заплатили восемнадцать – покрыть проценты и больше никогда не иметь дела с этими мудаками» – «мы»! как он вставляет это «мы» и как мне становится стыдно за него, за то, что он использует такой гнусный, такой наивный трюк, и особенно за то, что он сам откровенно этого трюка стыдится! Мне стыдно за то, что я как бы проглядел, как бы ничего не сделал для того, чтобы как-нибудь выпрямить его, построить, заставить жить по-человечески.

…Я каждый раз чувствую, что жутче всего в этой ситуации – то, что ему нет до меня никакого дела. Он не понимает, что деньги мне по-настоящему нужны, что не на всех они сыплются с неба, достаются за так, как ему и его приятелям вроде Щ, который даже не поздоровался со мной, когда мы встретились последний раз, посмотрел сквозь, прошел мимо. А ведь иногда мы с ним так хорошо друг друга понимали – когда на какой-то технологической выставке мы стояли напротив витрины антикварной робототехники, я под настоящей травой, а Щ, видать, под чем-то совсем нечеловеческим, хоть и бионным, – потому что повторял все время «Круто, как это круто». Тогда хватал меня за рукав, лез ко мне, как к бабе. А теперь не поздоровался со мной в «Огах», будто я для него – просто хуй с горы, чувак, который для каких-то его друзей записывает драгбионы, черная, неквалифицированная работа, пустой человек… Блядь, попробовали бы они, эти, которые смотрят насквозь и проходят мимо, пять кубов кетамина! Иногда мне кажется, что все настоящие люди, способные на реальные поступки, умерли задолго до моего рождения.

…Я каждый раз чувствую, что жутче всего в этой ситуации – то, что он похож на меня. У нас были абсолютно одинаковые исходные, что ли, материалы – одни родители, одни условия роста, один мир, одна среда, – но я заставил себя стать милым, смелым, везучим. А он всегда ездил на чужих спинах. Он постоянно напоминает мне о том, во что я превращусь, если хоть на день, хоть на час перестану пересиливать себя, стараться, стремиться быть тем, чем можно худо-бедно гордиться, если я перестану заставлять себя думать, что у любой ситуации есть выход – и что этот выход я могу найти сам, без родительских денег, без помощи брата, без связей тестя. Он понимает же, что его отделяет от меня не набор счастливых случайностей, а усилие воли и преодоление страха, и это сводит его с ума. И когда он приходит ко мне просить денег, чтобы выпутаться из говна, в которое он сам себя затянул – сам, по неаккуратности, жадности, глупости, наплевательству, свинству, – он чувствует себя униженным вдвойне: из-за того, что ему приходится сознаваться мне в своих прекрасных деяниях, и из-за того, что он мог быть точь-в-точь таким, как я (а он хочет, он хочет именно этого – быть как я!), – или, по крайней мере, совсем не таким, каков он сейчас, – и поленился, не захотел, не рискнул.

…Вот, кажется, пробило его наконец. Глаза расширились, и сейчас он начнет орать, как орал когда-то отец. «О чем ты думал!» Блядь, посмотрел бы я на тебя, о чем бы думал ты, счастливчик, везунчик, собранный-внимательный-аккуратный, о чем бы ты подумал, только вынырнув из двенадцатичасового трипа, бэд, бэд трипа на смеси ЛСД с диссоциатами и еще какой-то не отогнанной в этой лаборатории дрянью, трипом, за который я, кстати, не получу ни копейки, настолько жуткий бион, надо полагать, получился, такое можно продать только каким-нибудь извергам, палачам, вьетам, чтобы использовали на допросах… Посмотрел бы я на него, когда бы он промучился двенадцать часов в аду, в котором ничего нет, а только ощущение, что каждый предмет, к которому ты прикасаешься, – даже ковер, даже кровать – откусывает кусочек твоего тела, – и на ногах уже видны голые кости со шматами мяса, а левое плечо, как в анатомическом атласе, торчит желтым куполом сквозь ад ужаса и боли, и ты с каждым новым укусом ожидаешь, что на этот раз тебе выклюют печень. Посмотрел бы я, как после всего этого он бы убрал бион «на место». На какое место, Саша? Что, есть специальное место для трипбионов? Да ты просто не понимаешь, о чем ты говоришь. Пережить такое – это не накатать драгбион и считать себя очень крутым, это – настоящая вещь, понимаешь, Саша? И по сравнению с этим даже то, что я почувствовал, когда утром вышел в ванную и нашел на полу Еввку в состоянии шоковой комы, – хуйня, уж прости меня за кощунство. И не надо говорить мне, что я должен был знать, что моя пятилетняя дочь умеет накатывать бионы!

…Но главное, за что мне сейчас стыдно, – это за то, что в эти три секунды я думаю не о Еввке, бедной детке, которую этот мудак едва не загнал в гроб и которую надо срочно, немедленно спасать – не знаю, ехать там, сидеть у кроватки, молиться, плакать, не знаю, что делать, – закончить как можно скорее с деньгами и ехать к Еввке, – но в эти три секунды я думаю не о Еввке, а о нем. И о себе. И о том, что никогда в жизни я не допустил бы все-таки этой ситуации. Никогда бы. Это злорадное ощущение, я знаю. Ох, как мне еще будет стыдно за эти три секунды.

…И в чем я уверен – ему не стыдно ни на минуту. Не стыдно, что он не бимнул мне немедленно эти деньги, а стал расспрашивать про состояние девочки, про то да се, – как будто я вру ему, чтобы денег вытрясти! Пусть позвонит Адели и спросит, идиот. Мне же вообще ничего от него не нужно для себя, никогда! Я всегда все прошу для других: денег, чтобы отдавать долги, денег, чтобы свозить Адель в Пекин, денег, чтобы вылечить Еввку. Он думает, что – когда у него будет семья – это будет как на вонючей рекламе ванильного порно от «Юнихорн», где вся семья смотрит, как на экране поблескивают и стонут, а потом мама с папой многозначительно целуются под понимающие улыбки старших детей. А у меня все не так, и поэтому я говно и пустое место, конечно. Но он же знает, что я никогда не стал бы просить у него денег, если бы не понимал, что на самом деле ему приятно заплатить за собственную племянницу. Потому что больше ни на что ценное он их не сможет потратить все равно. Просрет на свою красивую жизнь.

– Так. В какой она больнице?

– В «полумесяце» на Соколе.

– Ты с ума сошел?! У всех «полумесяцев» по шесть человек в палате! У них врач появляется два раза в день! Чем ты думал? Ее надо срочно забрать оттуда – в детскую на Выгодской или хотя бы на Каширку! Куда можно быстрее, туда и забрать. Ты узнавал, куда можно, ты звонил?

– Немедленно прекрати на меня орать! Я положил ее туда, где не надо было платить взнос! Откуда мне было знать, дашь ты мне денег или нет?

…Я чувствую, что лишился дара речи.

…Я чувствую, что он лишился дара речи. Ничего, пусть раз в жизни почувствует, каково это, когда тебя считают беспринципным дерьмом.

– …Значит, так. Я сейчас сам еду за Еввой и нанимаю там «скорую», чтобы ее отвезли в нормальную больницу. Я звоню тебе с дороги. К этому моменту ты должен знать, куда именно я ее везу. Как только я выйду, начни звонить по трем номерам: на Каширку, на Выгодскую, и еще есть какая-то большая детская, правда, там, кажется, только травма, но ты найди и дозвонись. Я позвоню тебе с дороги, и ты мне скажешь куда. И я повезу. Да, стой: я хочу, чтобы ты еще узнал, с кем надо с дороги говорить, чтобы там все было готово. Я заберу все ее бумаги и инструкции у врача возьму, что ей надо – место там, аппаратура, лекарства, не знаю. Я хочу с дороги им звонить, чтобы все было готово, все. Ты узнаешь, с кем говорить.

– Во-первых, немедленно смени тон. Я тебе не подчиненный.

– …Пожалуйста, будь добр, узнай, с кем говорить.

– Хорошо. И – я уже звонил на Выгодскую, пока ее везли. Хотел знать, нужен ли там взнос. Они мне сказали сумму. Я думаю, Саша, что двадцать две тысячи полностью покроют все, что нужно. Это год, знаешь, после того, как ее выпустят, – биотерапия и все такое. Можно, конечно, шестнадцать, но тогда в это не войдет рефлексотерапия и восстановление творчеством. Мне кажется, в этой ситуации нам не стоит рисковать. Можем мы дать всю сумму, как ты думаешь? Помоги мне, пожалуйста, сориентироваться.

…Мы можем. Мы, конечно, можем. Не задумываясь. Задумаемся мы потом, потом, когда Еввка хотя бы откроет глаза. О том мы задумаемся, что двадцать тысяч – это все, что мы сделали за последние четыре месяца. Или даже пять. О том, что полтора года, обещанные нами себе и Яэль, превращаются в некоторый неопределенный и нереальный срок. О том, что у нас язык не повернется сказать об этом Яэль. О том, что, кажется, пришло время перестать чистоплюйствовать и расставить приоритеты. И о том, что приоритеты мои, кажется, таковы: 1. Яэль. 2. Жизнь с Яэль. 3. Дети с Яэль. 4. Жизнь с Яэль и детьми. 5. Жизнь с Яэль и детьми. 6. Жизнь с Яэль и детьми. И что в свете этого факта надо хорошенько поговорить с мальчиком-Волчеком еще раз. Сорок тысяч за месяц, или пусть катятся на все четыре стороны. И тогда через два месяца эта страна идет на хер. Вместе с моим братом.

Бедная Еввка.

Дата добавления: 2015-08-05