Выздоравливающий

1.

Однажды утром, вскоре после возвращения в пещеру, Заратустра, как безумный, вскочил с ложа своего, вскрикнул страшным голосом и встал над ложем с таким видом, словно кто-то лежал на нем и не хотел вставать; и так звучал голос Заратустры, что звери его, испугавшись, прибежали к нему, а из всех нор и расселин, соседствовавших с пещерой Заратустры, все животные бросились в разные стороны – улетая, убегая, уползая, – смотря по тому, были у них крылья или ноги. А Заратустра произнес такие слова:

"Поднимайся, бездонная мысль, выходи из глубины моей! Я – рассвет и утренний петух твой, вставай, заспавшийся червь, поднимайся! Давно уже пора тебе проснуться от звука голоса моего!

Разреши узы слуха своего: внимай! Ибо хочу я слушать тебя! Поднимайся! Тут достаточно грома, чтоб и гробы услышали!

И сотри сон, и слепоту, и тупость с глаз своих! И внемли мне, даже глазами своими: ибо мой голос исцеляет и слепорожденных.

Проснувшись же – бодрствуй вечно: не таков я, чтоб, разбудив прабабку ото сна, сказать ей: "Спи дальше!" [ 18 ]

Вот ты шевелишься, потягиваешься, кряхтишь? Вставай! Не кряхтеть должна ты, а говорить! Заратустра-безбожник зовет тебя!

Я, Заратустра, заступник жизни и страдания, защитник круга – я зову тебя, моя бездонная мысль!

О радость! Ты приближаешься, я слышу тебя! Бездна моя говорит, последнюю глубину свою извлек я на свет!

Здравствуй! Сюда! Дай руку – фу! пусти! Фу! – мерзость, мерзость и отвращение – горе мне!"

2.

Но едва Заратустра произнес слова эти, как упал замертво и долго лежал недвижимо, словно мертвый. Придя же в себя, он был бледен, дрожал, не двигался с места и долго не желал ни есть, ни пить. И продолжалось это семь дней; но звери не покидали его ни днем, ни ночью, только орел улетал за пищей. Все, что он находил или захватывал силой, складывал он у Заратустры на ложе; так что лежал тот в окружении желтых и красных ягод, винограда, румяных яблок, кедровых орехов и благовонных трав. В ногах же были положены два ягненка – с трудом отбил их орел у пастухов.

Наконец, через семь дней приподнялся Заратустра на ложе своем, взял в руку румяное яблоко, понюхал и нашел запах его приятным. И тогда решили звери его, что настал час заговорить с ним.

"О Заратустра, – сказали они, – вот уже семь дней, как лежишь ты с отягченным взором: не хочешь ли ты, наконец, подняться?

Выйди из пещеры своей, мир ждет тебя, словно сад. Ветер играет густыми ароматами, стремящимися к тебе, и все ручьи готовы бежать за тобой.

Все вещи тоскуют по тебе, ведь ты семь дней пребывал в одиночестве: выйди же из пещеры! Все вещи хотят быть целителями твоими!

Или новое знание пришло к тебе, горькое и тяжелое? Подобно заквашенному тесту лежал ты, и вот – душа твоя поднялась и вышла за пределы свои".

"О звери мои, продолжайте болтать и дайте мне послушать вас! Освежают меня речи ваши; там, где так беззаботно болтают, мир кажется мне садом, раскинувшимся передо мной.

Как приятно, что есть в мире слова и звуки: слова и звуки – разве они не призрачные мосты и радуги для всего, что разъединено навеки?

У каждой души – свой особый мир, и мир другой души для нее – мир иной.

Как раз в вещах, наиболее схожих друг с другом, красивее всего лжет видимость сходства; ибо самую малую пропасть труднее всего преодолеть. [ 19 ]

Разве может быть для меня что-нибудь – вне меня? Ничего нет вне нас! Но слыша звуки, мы забываем об этом; как прекрасно, что мы забываем!

Не для того ли даны вещам имена и звуки, чтобы человек наслаждался вещами? Говорить – это прекрасное безумие: говоря, человек танцует над всеми вещами.

Как приятна всякая речь и ложь звуков! Звуками танцует наша любовь по многоцветным радугам".

"О Заратустра, – сказали на это звери, – для того, кто думает так же, как мы, все вещи танцуют сами по себе: все приходит, подает друг другу руки, смеется, убегает и вновь возвращается.

Все уходит, все возвращается; вечно катится Колесо Бытия. Все умирает, все вновь расцветает; вечно бежит Год Бытия.

Все разрушается, все строится вновь; вечно возводится все тот же Дом Бытия. Все разлучается и встречается вновь; вечно верным себе остается Кольцо Бытия.

Каждый миг начинается бытие; вокруг каждого "здесь" вращается кольцеобразное "там". Середина – повсюду. Путь вечности – кривая".

"Ах вы, проказники! Ах вы, шарманщики! – отвечал Заратустра и вновь заулыбался, – вам хорошо известно, что должно было исполниться в эти семь дней:

– и как чудовище то вползло мне в горло и душило меня! Но я откусил ему голову и выплюнул прочь.

А вы, – вы уже сделали из этого песенку для шарманки? И вот лежу я здесь, еще не оправившись от схватки с тем чудовищем, и еще не выздоровел от избавления своего.

И вы смотрите на все это? О звери мои, неужели и вы жестоки? Неужели и вам, как и людям, нравилось смотреть на ужасные муки мои? Ибо человек – самый жестокий из зверей.

Трагедии, распятия, бой быков – все это для него было до сих пор величайшей радостью на земле; и когда изобрел он ад, то ад стал на земле небом его.

Когда большой человек кричит – мигом подбегает к нему маленький, с похотливо высунутым языком, и называет это – "состраданием".

С каким жаром маленькие люди – и особенно поэты – обвиняют жизнь на словах! Послушайте их, но не пропустите удовольствия, звучащего во всякой жалобе их!

В одно мгновение побеждает жизнь обвинителей ее. "Ты любишь меня? – вопрошает она бесстыдно, – подожди немного, пока что нет у меня времени для тебя".

По отношению к себе человек – жесточайший зверь; но у всякого, кто называет себя "грешником", "несущим крест свой" или "кающимся", – не пропустите сладострастия, звучащего во всех его жалобах и обвинениях!

Но говоря все это, не становлюсь ли я и сам обвинителем человека? О звери мои, вот единственное, чему научился я до сих пор: все злое в человеке необходимо ему во имя блага его и всего наилучшего,

– все дурное и злое есть наилучшая сила и твердый камень в руке высочайшего из созидающих; человеку должно становиться все лучше и злее.

Но не на том познании был я распят, что человек зол, напротив, я кричу, как до сих пор никто не кричал:

"О, как ничтожно все самое злое его! О, как мелко все его лучшее!".

Заползли мне в горло и душили меня величайшее пресыщение человеком и предсказания прорицателя: "Все равно ничто не вознаграждается, знание душит".

Долгие сумерки тянулись передо мной; смертельно усталая и насмерть пьяная печаль бормотала, зевая:

"Вечно возвращается он, тот маленький человек, от которого ты так устал", – так, зевая, говорила моя печаль, потягивалась и никак не могла уснуть.

В пещеру превратилась для меня земля, впала грудь ее, и все живое стало для меня человеческим тленом, костями и гнилью прошлого.

Сетования мои сидели на всех гробах человеческих и не могли подняться; вздохи мои и вопросы днем и ночью терзали меня жалобами, и душили, и зловеще каркали:

"О, человек вечно возвращается! Маленький человек вечно возвращается!"

Некогда видел я обоих нагими – самого великого человека и самого маленького: слишком похожи они друг на друга – даже в самом великом много еще слишком человеческого!

Даже самый великий – как он еще мал! Таково было пресыщение мое человеком! А вечное возвращение маленького человека отвращало меня от бытия!

О отвращение! Отвращение! Отвращение!" – Так говорил Заратустра, вздыхая и содрогаясь; ибо вспомнил он о болезни своей. Но звери не дали ему продолжить речи его.

"Не говори больше, о выздоравливающий! – отвечали они ему, – лучше выйди наружу, туда, где мир, словно сад, ожидает тебя.

Иди к розам, и пчелам, и стаям голубей! Но сначала иди к певчим птицам – и научись у них пению!

Ибо пение – выздоравливающему; здоровому же – речи. Ну, а если и здоровому захочется песен, то песни эти будут иными".

"Ах вы, проказники и шарманщики, замолчите! – отвечал Заратустра, смеясь над зверями своими. – Хорошо знаете вы, какое утешение обрел я для себя за эти семь дней!

Мне нужно снова петь – вот то утешение и исцеление, которые обрел я: не хотите ли вы и из этого сделать уличную песенку?"

"Не говори больше, – опять отвечали ему звери, – лучше сделай себе лиру, о выздоравливающий, новую лиру!

Согласись же, о Заратустра! Для новых песен нужна и новая лира.

Пением, шумным весельем и новыми песнями исцеляй душу свою, Заратустра: чтобы мог ты нести бремя великой судьбы своей – судьбы, которая никогда еще не выпадала человеку!

Ибо хорошо знают звери твои, о Заратустра, кто ты и кем должен стать: ты – учитель Вечного Возвращения, [ 20 ] – вот отныне судьба твоя!

Ты должен первым возвестить это учение – и как же не быть великой судьбе твоей также величайшей опасностью и болезнью!

Вот мы знаем, чему учишь ты: что все вещи вечно возвращаются, а с ними и мы сами, что мы существовали уже несчетное число раз, а с нами – все вещи.

Ты учишь, что есть Великий Год становления, необычайный, величайший год-исполин; подобно песочным часам, должен он обращаться снова и снова, чтобы заново наполняться и снова течь:

– и все эти годы равны самим себе, как в самом великом, так и в самом малом; и сами мы в каждый Великий Год тождественны себе, как в самом великом, так и в самом малом.

И если бы захотел ты теперь умереть, о Заратустра, то знаем мы и то, что стал бы ты тогда говорить себе. Но звери твои просят, чтобы ты пока еще не умирал!

Без трепета, глубоко вздыхая от блаженства, стал бы говорить ты: ибо бремя величайшей тяжести было бы снято с тебя, о терпеливейший!

"Вот я умираю и исчезаю, – таковы были бы слова твои, – и во мгновение ока обращусь в ничто. Души так же смертны, как и тела.

Но связь причин, в которую вплетен я, вновь возвратится и вновь создаст меня! И сам я – одна из причин Вечного Возвращения.

Я возвращаюсь – вместе с этим солнцем, с этой землей, с этими орлом и змеей – не для какой-то новой, или лучшей, или похожей жизни:

– я вечно возвращаюсь к этой же самой жизни как в самом великом, так и в самом малом, чтобы снова учить о Вечном Возвращении всех вещей,

– чтобы вновь сказать слово мое о Великом Полудне земли и человека, чтобы снова возвестить людям о Сверхчеловеке.

Я сказал слово свое и гибну во имя его: так хочет вечный жребий мой – я погибаю как провозвестник!

Настал час, когда гибнущий и идущий к закату своему благословляет сам себя. Так кончается закат Заратустры".

Сказав слова эти, звери умолкли и ждали ответа Заратустры: но он не заметил, что прекратились их речи. Подобно спящему, тихо лежал он с закрытыми глазами, хотя и не спал, – ибо беседовал он с душой своей. И тогда змея и орел, видя, что осенило его молчание, почтили великую тишину, окружавшую его, и осторожно удалились.

Дата добавления: 2015-07-24