О бледном преступнике

Вы не хотите убивать, пока животное не опустится на колени, вы, судьи и заклатели жертв? Взгляните, бледный преступник склонился: глаза его говорят о великом презрении.

"Мое "Я" есть нечто, что должно преодолеть: мое "Я" – причина великого презрения к человеку", – говорят глаза его.

То, что он сам осудил себя, было величайшим моментом жизни его: не дайте же возвысившемуся снова пасть!

Нет иного избавления, кроме скорой смерти, для того, кто так страдает от самого себя.

Судьи, из сострадания должны вы убивать, а не из мести, и, убивая, заботиться о том, чтобы жизнь оправдала вас самих.

Недостаточно только примириться с тем, кого казните вы. Да будет скорбь ваша любовью к Сверхчеловеку: так оправдаете вы продление собственной жизни!

"Враг" – должны вы провозгласить, а не "злодей"; "больной", а не "плут"; "безумец", а не "грешник".

А ты, обагренный кровью судья, если бы вздумал ты вслух высказать то, что совершил уже в мыслях, каждый воскликнул бы: "Прочь эту мерзость, прочь этого ядовитого гада!".

Но одно – мысль, другое – дело, третье – образ дела. Между ними не вращается колесо причинности.

Некий образ сделал бледным этого человека. На равных был он с делом своим, совершая его; но свершив, не вынес образа его.

Отныне лишь преступника, совершившего злодеяние, стал он видеть в себе. Безумием называю я это: исключение стало сутью для него.

Проведенная черта завораживает курицу; удар, который нанес он, заворожил его бедный разум. Безумием после дела называю я это.

Слушайте, судьи! Есть еще и другое безумие – это безумие перед деянием. Нет, недостаточно глубоко проникли вы в эту душу!

Так говорит обагренный кровью судья: "Для чего убил этот преступник? Он хотел ограбить!". Я же говорю вам: душа его алкала крови, а не кражи: он томился по счастью ножа!

Но слабый разум не вместил этого безумия и переубедил его. "Велика важность – кровь! – говорил разум его, – по крайней мере можно еще и ограбить! Отметить!"

И он послушался своего слабого разума и рассуждений его, свинцом легли они на него, и вот, убивая, он еще и ограбил. Ибо ему не хотелось стыдиться безумия своего.

Теперь свинцовым грузом легла на него вина, а его разум снова недвижим, расслаблен и туп.

Если бы только мог он встряхнуть головой, сбросил бы он это бремя; кто еще может сбросить его?

Что же такое этот человек? Скопище болезней, через дух его проникающих в мир, – там ищут они добычу себе.

Что же такое этот человек? Клубок ядовитых змей, которые всегда в разладе между собой, – и вот они расползаются по свету в поисках поживы.

Взгляните на это несчастное тело! То, по чему томилось оно и от чего страдало, пыталась объяснить эта жалкая душа; и она объясняла это как радость убийства, как желание испытать счастье ножа.

На тех, кто ныне подвержен недугу, нападает зло, вернее, то, что ныне считается злом: и вот – эти страждущие сами хотят причинить боль, и притом посредством того же, что им самим причиняет страдание. Но были другие времена и другое добро и зло.

Некогда злом были сомнение и воля к Самости; еретиками, колдунами становились подверженные недугу, как колдуны и еретики, страдали они и хотели других заставить страдать.

Но это не вмещается в ваши уши, ибо противоречит тому, чему поучают вас "добрые". Но какое мне дело до ваших "добрых"!

Многое в них вызывает во мне отвращение, и поистине, не зло их. Но хотелось бы мне, чтобы безумие охватило их и погибли они, как этот бледный преступник!

Поистине, хотел бы я, чтобы безумие их называлось истиной,

или верностью, или справедливостью: но у них есть "добродетель", чтобы жить долго, пребывая в жалком самодовольстве.

Я – перила моста над бурным потоком: держись за меня тот, кто может держаться! Но костылями не стану я вам.

Так говорил Заратустра.

Дата добавления: 2015-07-24