Спектакль [у] сапожниковых 18-го марта 187[9] Г.

В 6 часов, как уж было назначено, я явился к Сапожниковым. Еще там никого не было из играющих. Иван Семенович хлопотал на сцене, Лиза с Володей -- по хозяйственной части¹.

Декорация была поставлена для "Капризницы". Красная комната, налево -- диван, а направо -- столик с серебряными ножами, вилками и прочими хозяйственными принадлежностями.

Понемножку стали съезжаться играющие, которых первым долгом расспрашивали о здоровье, и почти все отвечали, что не совсем здоровы. Решили, что будет спектакль инвалидов. Я бегал то вниз на сцену, то наверх в гримерскую, как будто бы у меня было какое-нибудь важное дело. Меня послали одеваться.

Когда я взошел в маленькую, темную [комнату], так как нигде еще ламп не зажигали, то я там увидел Алексея Сергеевича Ушакова², который рылся в своих вещах.

-- Кокося, Кокося, одевайся скорее.

-- Сейчас, -- ответил я ему. -- Как-то мы с вами отличимся.

-- Отчего же не отличиться, у всех идет хорошо.

И так далее в этом роде перебрасывались мы словами, надевая свои костюмы. И не только в этой комнате могли бы вы услыхать такой разговор, но и во всем доме Сапожниковых.

Я надел свой костюм Семеныча, состоящий из грязных дырявых сапог, серых брюк с заплатами, старого серого и слишком для меня короткого пальто; шея была повязана цветным платком бедного класса, и вообще костюм очень невзрачный на вид, ибо этот Семеныч был пьяный лакей, возвратившийся из города.

Гримерская наполнилась актерами, шумно смеющимися и разговаривавшими между собой. Гример (Некрасов), который в этот раз приехал один, гримировал Алексея Сергеевича стариком. После него стал мазаться я. Он надел на меня рыжий лохматый парик, приклеил рыжие солдатские, наперед торчащие усы, намазал красной краской нос, щеки и вообще все лицо. Я очень типично был загримирован пьяным отставным солдатом. Примерив лакейский фрак, слишком для меня узкий, который решили, чтоб я надел в последнем явлении, я принялся за повторение роли. Тут-то я в первый раз почувствовал меленький страх.

Наконец все загримированные сошли вниз. Я, отворотив занавес, взглянул на публику, которой почти еще не было в зале. Г-жа Ладыженская важно заседала рядом с какой-то незнакомой дамой, довольно громко разговаривая. В передней я заметил m-lle Bindou, разговаривавшую с красивым стариком Ладыженским. На сцене все потихоньку перешептывались, высказывая друг другу свой страх. Больше всех боялась Наташа ³.

-- Прэлэсно, прэлэсно, -- слышался голос Петра Викторовича (Ладыженского)⁴, который, по-видимому, вовсе не трусил предстоящего. С другой стороны Третьяков⁵ дразнил Наташу.

-- Ну-с, я даю последний звонок, Наталья Васильевна, на место; играющие -- на сцену, а не играющие -- вон.

В это время Николай Семенович⁶ подошел к нему и попросил уйти со сцены и идти гримироваться. Он ушел, но скоро опять вернулся и принес стакан с вином, просил ее выпить для куража. Я немножко боялся и ходил в волнении по сцене. Наконец все встали по местам. Марья Матвеевна Ежова, игравшая роль Матрены Марковны, встала на место и приготовилась чистить серебро.

-- Марья Матвеевна, готовы? Занавесь подымается.

-- Готова, готова.

Занавесь поднялась, сцена осветилась. У всех бывших за кулисами сделались ужасно странными лица. Я стоял около двери, выжидая время выхода. Наконец послышались слова: "А жаль, что покойница-матушка не дождалась...", после которых я должен был выходить. Николай Семенович толкнул меня, и я вышел на сцену, руки в карман, вытянув губы и стараясь придать своей физиономии немного пьяный вид.

При моем появлении послышался небольшой гул смеющейся публики.

"Ах, это ты, Семеныч?"

"Мы-с, Матрена Марковна".

Тут Я взглянул на публику и увидал первым долгом смеющуюся физиономию Поленова⁷, Савву Ивановича⁸, Володю нашего⁹ и Сапожникоза, потом Репина¹⁰, папашу, мамашу¹¹, Зину ¹², Як[овлеву]¹³ и двух барышень Крестовниковых. Увидав последних, я очень обрадовался, во-первых, потому, что будет приятно получить похвалы от барышень, а во-вторых, мне представилось, что если я хорошо сыграю (на что я надеялся), то я возвышусь немного в их глазах. Все это я передумал в одно мгновение. В довольно длинном монологе, где я рассказываю, как меня расспрашивали, зачем я купил столько миндаля, я много пропустил и напутал и два или три раза взглянул на суфлера, но, как кажется, никто этого не заметил. Публика очень часто смеялась после моих слов, что меня ободряло. Наконец, я обнял Матрену Марковну и ушел со сцены, почесывая затылок. Публика сильно захохотала и захлопала мне, я довольный вышел и раскланялся в дверях и ушел снова за сцену. Некоторое время аплодисмент не кончался; я уж обрадовался и думал, что придется выходить еще раз, но нет, Матрена Марковна заговорила, и рукоплескания стихли. Потом выбежала Наташа, и так далее все пошло своим чередом. Когда Наташа ушла со сцены, то ей захлопали, мне стало досадно, потому что на генеральной репетиции мне одному хлопали в середине пьесы; на представлении же оказалось: после ухода каждого публика аплодировала.

На сцене дверь средняя была открыта, так что нельзя было проходить незамеченным для публики. Алексей Сергеевич же, не сообразив это, послал одного из плотников, которые стояли у дверей, принести себе хересу, тот пошел, но Николай Семенович успел его вовремя остановить, но все-таки публика увидала его (плотника). Алексей Сергеевич не удовольствовался этим, он послал его вторично. И тот подлез под сцену и, сильно топая, прополз на другую сторону. Николай Семенович ужасно на него рассердился и даже от избытка гнева изломал об голову плотника карандаш. К_а_р_т_и_н_а!

Второе мое появление состояло в том, что я должен был доложить о приезде Ивана Ивановича Малеева. Я вышел.

"Иван Иванович приехал".

При этих словах я мотнул головой, как делают это пьяные, неотёсанные лакеи. Этот жест мне, по-видимому, удался, так как вызвал смех. Взошел Иван Иванович, его играл Ладыженский, и стал толковать насчет Анны-польки. Я же поспешно поднялся по винтовой лестнице, сильно изгибаясь, в гримерскую, чтобы сделать свою рожу еще пьянее, так как Семеныч выпил еще одну бутылку.

Там Третьяков уже совсем загримировался, и Савва Иванович, пришедший для того, чтобы подмазать меня, стал подправлять его. Я напомнил ему, что мне скоро опять выходить. Мне подмазали нос, щеки и растрепали парик.

Третий мой выход был самый эффектный, и я на него больше всего надеялся. Лучше всего мне удались слова: "Тут то есть приготовления всякие делаешь, а...".

Дата добавления: 2015-07-24