V. Город Видимый, но Незаметный 2 страница

Сновидения располагают вещи своим собственным образом; но Чамча, ненадолго пробужденный биением своего сердца, сменившимся очередным взрывом синкопы,[1155]с горечью осознавал, что кошмар был не так уж далек от истины; дух, во всяком случае, был прав. «Какая Гиацинта была последней?» — подумал он и растворился снова. — Чтобы дрожать в холле собственного дома, пока, уровнем выше, Нервин Джоши отчаянно спорил с Памелой. С моей женой.

И когда Памела из сновидения, вторя реальной слово в слово, отвергла своего мужа сто и один раз, его не существует, этого не может быть, Мервин оказался столь добродетелен, что помог, отбросив в сторону любовь и желание. Оставив за спиной плачущую Памелу (Ты посмел притащить это обратно сюда! — кричала она с верхнего этажа — из логова Саладина), Нервин, укутав Чамчу в овчину и одеяло, вел его, ослабевшего, сквозь полумрак, к Шаандаар-кафе, обещая с наивной добротой: «Все будет хорошо. Вот увидишь. Все будет просто прекрасно».

Когда Саладин Чамча пробудился, память об этих словах наполнила его горьким гневом. Где Фаришта, думал он. Этот ублюдок: держу пари, с ним сейчас все в порядке.

Это была мысль, которая вернула его к реальности, с экстраординарным результатом; через мгновение, однако, он принялся поджаривать другие идеи.

Я зло во плоти, подумал он. Он должен был столкнуться с этим. Так или иначе, это произошло, и это нельзя было отрицать. Я больше не я, или — не только я. Я — воплощение несправедливости, ненависти, греха.

Почему? Почему я?

Какое зло он совершил — какую мерзость он может совершить?

За что он — он не смог избегнуть этого понятия — наказан? И, продолжив мысль, кем? (Я придержу язык.)

Разве не следовал он собственным идеям относительно добра, разве не стремился заслуживать восхищения, посвятив всю свою волю, граничащую с одержимостью, завоеванию Англии? Разве не упорно он трудился, разве не избегал проблем, разве не стремился стать новым? Усердие, чистоплотность, умеренность, самодостаточность, доверие к себе, честность, семейная жизнь: чем было все это, если не моральным кодексом? Его ли виной было то, что они с Памелой были бездетны? В ответе ли он за генетику? Не могло ли быть, в эти перевернутые годы, что он преследовался — судьбой, так он согласился называть агента преследования — именно за его стремление к «добру»? Что теперь такое стремление считается заблуждением, даже злом? Тогда как же жестока эта судьба, чтобы добиваться его отвержения самым миром, о котором он так решительно заботился! Как безжалостна, чтобы вышвырнуть его за ворота города, давно, как он полагал, принявшего его! Какая скупая в этом недальновидность — швырнуть его обратно на грудь его народа, от которого он столь долго чувствовал свою оторванность!

Тут нахлынули мысли о Зини Вакиль, и он — виновато, невротично — смахнул их обратно.

Сердце колотило его все яростнее, и он сел, задыхаясь, ловя воздух ртом. Успокойся, или — занавес. Не место для таких напряженных размышлений: уже нет. Он перевел дух; лег обратно; освободил свой разум.[1156]Предатель в груди возобновил нормальное обслуживание.

Больше нет, твердо сказал себе Саладин Чамча. Больше не мыслить себя злом. Внешность обманчива; обложка — не лучший показатель для книги. Дьявол, Козел, Шайтан? Не я.

Не я: другой.

Кто?

* * *

Мишала и Анахита явились с завтраком на подносе и волнением на лицах. Чамча поглощал кукурузные хлопья и Nescafe, пока девчонки, преодолев минутную застенчивость, не принялись тараторить, одновременно, без остановок.

— Да-а, ну и разворошил ты этот улей, я фигею!

— А по ночам ты бегаешь превращаться обратно, так ведь?

— Слышь, это ведь не фокус, да? Ну, в смысле, разве это не косметика или там театральный грим?

— В смысле, Нервин говорил, что ты — актер, и я так подумала.

— В смысле… — и тут юная Анахита увяла, ибо Чамча, изрыгая попкорн, сердито взвыл:

— Косметика? Грим? Фокус?

— Не обижайтесь, — робко встала на защиту сестры Мишала. — Это мы только так думали, знаете, ну, в смысле, это даже хорошо, было бы просто ужасно, если бы это были не Вы, но Вы — это Вы, так что все окей, — торопливо закончила она, ибо Чамча снова впился в нее взглядом.

— Дело вот в чем, — продолжила Анахита, и затем, смутившись: — В смысле, ну, в общем, мы думаем, что это что-то великое.

— Вы, она имеет в виду, — поправила Мишала. — Мы думаем, что Вы знаете, что Вы такое.

— Блеск, — сказала Анахита Чамче с ослепительной улыбкой. — Волшебство. Вы знаете. Предел.

— Мы не спали всю ночь, — поведала Мишала. — У нас были кое-какие идеи.

— Вот что мы решили, — с трепетом в голосе рассказала Анахита. — Раз Вы превратились — в то, во что Вы превратились, — тогда, может статься, в общем, вероятно, фактически, даже если Вы еще не проверили, может быть, Вы могли бы…

И старшая девушка закончила мысль:

— Вы можете обладать — знаете — могуществом.

— Во всяком случае, мы так думали, — осторожно добавила Анахита, видя тучами сгущающиеся брови Чамчи. И, подходя к двери, продолжила: — Но, наверное, мы неправы.

— Ага. Мы неправы, верно. Приятного аппетита.

Прежде, чем убежать, Мишала достала из кармана своей красно-черно-клетчатой куртки с осликом бутылочку, полную зеленой жидкости, поставила на порожек и взорвала мосты:

— О, простите меня, но мама говорит, что Вам следует использовать это, эту жидкость для полоскания рта, для Вашего дыхания.

* * *

Эти Мишала и Анахита, восхищающиеся обезображенностью, которую он ненавидел всем своим сердцем, окончательно убедили Саладина, что «его народ» столь безумно заблуждается, как он и давно подозревал раньше. Так что две представительницы этого народа должны были ответить за его горечь — когда, на второе его чердачное утро, они принесли ему масала-доса[1157]вместо пачки печенья с игрушечными серебряными космонавтиками и он воскликнул неблагодарно:

— Теперь, думаете, я захочу есть эту грязную иностранную жратву? — с выражением сочувствия, делающим вопрос еще более злым.

— И правда говно, — согласилась Мишала. — Никаких сосисок тут, одна херня.

Чувствуя, что оскорбил их гостеприимство, он попытался объяснить, что думал о себе сейчас, как, ну, в общем, как о британце…

— А как насчет нас? — поинтересовалась Анахита. — Кто мы, по-твоему?

И Мишала доверилась ему:

— Во мне нет ничего от Бангладеш. Только некое место, о котором продолжают скучать папа и мама.

И, наконец, Анахита:

— Бандоглушь.[1158]— С удовлетворенным поклоном. — Вот как, во всяком случае, называю это я.

Но они не были британцами, хотел он сообщить им: не взаправду, ни в коем случае не мог он признать этого. И все же прежняя уверенность на мгновение покинула его вместе с прежней жизнью…

— Где телефон? — потребовал он ответа. — Мне нужно кое-куда позвонить.

Телефон был в холле; Анахита, проверив свои сбережения, выделила ему монеты. Обернув голову чужим тюрбаном, скрыв свое тело чужими (Нервиновскими) брюками и ботинками Мишалы, Чамча набрал номер из своего прошлого.

— Чамча, — ответил ему голос Мими Мамульян. — Ты же мертв.

Это случилось за время его отсутствия: Мими сгноила и потеряла зубы.

— Они были такими белыми, — сокрушалась она, говоря несколько резче обычного из-за проблем с челюстью. — В чем причина? Не спрашивай. Кто спрашивает о причинах в наше время? Какой у тебя номер? — поспешила добавить она, поскольку начались гудки.[1159]— Я перезвоню тебе.

Но прошло ровно пять минут прежде, чем она сделала это.

— Я соображала. Какая причина в том, что ты жив? Почему воды расступились для тебя и второго парня, но закрылись перед остальными?[1160]Не говори мне, что вы были достойнее. Сейчас никто не покупается на это, даже ты, Чамча. Я спускалась по Оксфорд-стрит в поисках ботинок из крокодиловой кожи, когда это случилось: я застыла на полном шагу и упала вперед, словно дерево, прямо на подбородок, и все зубы высыпались на тротуар перед мужчиной-ищущим-леди. Людям следует быть внимательнее, Чамча. Когда я пришла в себя, мои зубы валялись небольшой кучкой у моего носа. Я открыла глаза и увидела маленьких ублюдков, уставившихся на меня, разве не мило? Первое, о чем я подумала — слава Богу, у меня есть деньги. Я могу вставить их обратно, конфиденциально, разумеется; большая работа, лучше прежнего. Так что я взяла на некоторое время перерыв. Дела закадровых голосов сейчас плохи, позволь доложить, так что нам — тебе за свою смерть и мне за свои зубы — нет смысла нести за это ответственность. Стандарты понижены, Чамча. Включи ТВ, послушай радио, ты услышишь только банальные коммерческие трансляции о пицце, рекламу пива с германским акцентом на Центральном Кастинге,[1161]марсиан, жрущих картофельный порошок и выглядящих так, словно с луны свалились.[1162]Они уволили нас из Шоу Чужаков. Побыстрее выздоравливай. Кстати, можешь пожелать мне того же.

Так что он потерял работу точно так же, как жену, дом, контроль над жизнью.

— Да и не только с зубами все не так, как надо, — снова заговорила Мими. — Гребаные петарды пугают меня как дуру. Я продолжаю думать, что снова распылю старые кости по улице. Возраст, Чамча: от него все унижения. Ты рождаешься, ты бьешься и расшибаешься всю свою жизнь, а потом ты ломаешься, и они сгребают тебя в урну. Все равно, как бы усердно я ни трудилась, я всего лишь комфортабельно помру. Ты знаешь, что я теперь с Билли Баттутой? Верно, откуда бы, ты же путешествовал. Да, я перестала ждать тебя, но я решила похитить сердце одного из твоих соотечественников. Можешь воспринимать это как комплимент. А сейчас мне пора бежать. Приятно было поговорить с мертвецом, Чамча. В следующий раз ныряй с борта пониже. Бай-бай!

Я от природы думающий человек, сказал он тихо в умолкнувшую трубку. Я стремился — на свой манер — найти свой путь к восприятию высоких материй, к маленькой крупице утонченности. В лучшие дни я чувствовал, что это в пределах моих возможностей, где-нибудь в пределах меня, где-нибудь в пределах. Но оно ускользало от меня. Я запутался: в вещах, в мире и его беспорядках, — и я не могу сопротивляться. Я стал гротеском, поскольку ежедневно погружался в него, в его рабство. Море выбросило меня; земля тянет меня вниз.

Он скатывался по серому склону, по черному водостоку своего сердца. Почему случившееся возрождение — второй шанс, предоставленный Джибрилу Фариште и ему самому, — так остро ощущается в его случае подобием бессрочной кончины?[1163]Он был возрожден в познание смерти; и неизбежность изменения, очевидное-невероятное без-права-вернуться, вселила в него страх. Когда ты теряешь прошлое, ты гол пред высокомерным Азраилом,[1164]ангелом смерти. Не теряй связей, пока можешь, сказал он себе. Цепляйся за вчера. Оставляй следы своих ногтей на сером склоне, по которому скользишь.

Билли Баттута: этот никчемный кусок говна. Пакистанский Плейбой, превративший незаметный отпускной бизнес — Путешествия Баттуты [1165]— во флот супертанкеров. Мошенник, известный, в основном, своими романами с ведущими леди индийского телеэкрана и, по сплетням, склонностью к белым женщинам с огромными грудями и большими попками, с которыми он «плохо себя вел», выражаясь эвфемистично,[1166]и от которых «получал все самое прекрасное». Что нашла Мими в плохом Билли, его сексуальных игрушках и его Мазератти Битурбо? Для парней вроде Баттуты белые женщины (неважно: еврейки, презренный белые женщины) нужны только выебать и выбросить.[1167]Для полной ненависти к белому — любви к «коричневому сахару»[1168]— нужно ненавидеть и то, когда оно усиливается, инвертируясь в черное. Фанатизм — не только функция власти.

Мими позвонила на следующий вечер из Нью-Йорка. Анахита подозвала его к телефону своим лучшим тоном проклятых янки, и он принялся сражаться со своей маскировкой. Когда он добрался до трубки, там уже были короткие гудки, но она перезвонила.

— Никто не платит трансатлантические цены за висение на проводе.

— Мими, — ответил он с патентованным отчаянием в голосе, — ты не говорила, что уезжаешь.

— А ты даже не сообщил мне свой проклятый адрес, — парировала она. — Так что у нас обоих есть свои секреты.

Ему захотелось сказать: Мими, возвращайся домой, ты собираешься пинаться.

— Я представила его своей семье, — поведала она так же игриво. — Можешь себе представить. Ясир Арафат[1169]встретился с Бегином.[1170]Не бери в голову. Мы все будем живы.

Ему захотелось сказать: Мими, ты — это все, что у меня есть. Он обладает тобою только для того, чтобы поссать на тебя.

— Я хочу предупредить тебя насчет Билли, — вот что он сказал.

В ее голосе появился лед.

— Чамча, послушай. Я пока что обсуждаю с тобой все это, потому что за всем этим твоим бычьим говном ты, возможно, немножко беспокоишься обо мне. Так имей в виду, пожалуйста, что я — интеллектуальная самка. Я читала Поминки по Финнегану [1171]и разбираюсь в постмодернистской критике Запада, например, что наше общество здесь способно только на пародии: «сглаженный» мир. Когда я становлюсь голосом бутылочки с пеной для ванн, я вхожу во Флатландию[1172]сознательно, понимая, что я делаю и зачем. Смотри, я сама зарабатываю себе на жизнь. И, как интеллигентная женщина, способная пятнадцать минут трепаться о стоицизме и гораздо больше — о японском кино, я заявляю тебе, Чамча, что я полностью в курсе обо всех этих привычках мальчика Билли. Не читай мне лекций об использовании. Нас использовали, когда вы еще толпами бегали в шкурах вокруг костров. Попробуй как-нибудь стать женщиной, еврейкой, уродиной. Ты будешь умолять снова стать черным. Прошу прощения за мой французский:[1173]коричневым.

— Значит, ты допускаешь, что он использует тебя, — вставил было Чамча, но поток отбросил его.

— Какая тебе, на хуй, разница? — пропела она голосом Щебечущего Пирога. — Билли забавный парень, настоящий художник мошенничества, великий человек. Знаешь, почему так? Я скажу тебе несколько вещей, которые мне не нужны: патриотизм, Бог и любовь. Совершенно не требуются в пути. Мне нравится Билли, потому что он знает счет.

— Мими, — сказал Саладин, — что-то случилось со мной, — но она была все еще слишком щедра на уверения[1174]и пропустила это мимо ушей. Он сбросил звонок, так и не дав ей свой адрес.

Она звонила ему еще раз, несколько недель спустя, и к тому времени прецеденты неприкосновенности были установлены; она не спрашивала, а он не рассказывал о своем местонахождении, и это было просто им обоим, чье время закончилось: они разошлись, пришло время отбросить прощания. Еще это были отношения Билли с Мими: его планы делать индийское кино в Англии и Америке, приглашая топ-звезд — Винода Кханну,[1175]Шридеви,[1176]— чтобы те скакали перед Брэдфордской[1177]ратушей и мостом Золотые Ворота:[1178]«это, конечно же, своего рода налоговая уловка», — весело поведала Мими. На самом деле Билли просто хотел нагреть на этом руки; Чамча видел его имя в газетах, в связи с делами о мошенничестве и уклонении от налогов, но он всего лишь жулик, только это, сказала Мими.

— И вот он спрашивает меня: ты хочешь норку? Я говорю: Билли, не покупай меня шмотками; но он отвечает: а кто сказал о покупке? Получай норку. Это бизнес.

Они снова были в Нью-Йорке, и Билли нанял долговязый лимузин-мерседес «и долговязого шофера в придачу». Направляясь к кожевнику, они были похожи на нефтяного шейха и его моллу. Мими примерила пять шубок, ожидая вердикта Билли. Потом он сказал: Тебе нравится эта? Очень мило. Билли, шепнула она, это же сорок тысяч, но он уже толковал с ассистентом: это было в пятницу, во второй половине дня, банки были закрыты, не примет ли магазин чек.

— Итак, теперь они знают, что он — нефтяной шейх, поэтому говорят да, мы уезжаем с шубой, и он ведет меня в другой магазин прямо по соседству, указывает на шубу и говорит: я только что купил ее за сорок тысяч долларов, вот квитанция, не дадите ли вы мне за него тридцать, мне нужна наличность, впереди большой уик-энд.

Мими и Билли задержали, пока из второго магазина звонили в первый, где тревожные сигналы вовсю звенели в мозгу менеджера, и через пять минут прибыла полиция, арестовала Билли за использование поддельного чека, так что он и Мими провели свой уик-энд в тюрьме. В понедельник утром банки открылись, и оказалось, что на счету Билли был кредит в сорок две тысячи сто семнадцать долларов, так что все это время чек был платежеспособен. Он сообщил кожевникам о своем намерении предъявить им иск на возмещение ущерба в два миллиона долларов, за клевету, кейс открывался и закрывался, и за сорок восемь часов они уладили судебное дело за 250 000 баксов как с куста.

— Как такого не полюбить? — спросила Чамчу Мими. — Парень — гений. Я имею в виду, это было классно.

Я — человек, не знающий счета, живущий в аморальном, шкурном, навеки-погибшем-мире, решил Чамча. Мишала и Анахита Суфьян, все еще почему-то продолжающие с ним общаться как своего рода душеспасители, несмотря на все его попытки отговорить их от этой затеи, были существами, которые явно восхищаются такими тварями, как ночные хулиганы, магазинные воры, карманники: в общем, художники афер. Он поправил себя: не восхищаются, тут другое. Ни одна из девочек не украла бы даже булавку. Но они рассматривают таких людей как представителей гештальта как он есть. Эксперимента ради он поведал им историю Билли Баттуты и норковой шубы. Их глаза сияли, и под конец они уже аплодировали и восхищенно хихикали: безнаказанное зло вызывало у них смех. Точно так же, понял Чамча, люди когда-то аплодировали и хихикали делам прежних преступников, Дика Терпина,[1179]Неда Келли,[1180]Фуланы Деви и, конечно же, другого Билли: Уильяма Бонни,[1181]он же Кид.[1182]

— Свалка Юности — Преступные Идолы, — читает Мишала его мысли и затем, смеясь над его неодобрением, превращает их в заголовки для желтой прессы, вытягиваясь в полный рост, и, замечает Чамча, ее дивное тело принимает подчеркнуто сладострастную позу. Возмущенно дуясь, полностью осознавая, что он растоптан, она прелестно добавляет: — Кисси-кисси?[1183]

Ее младшая сестренка, дабы не отстать, пытается скопировать позу Мишалы, с менее эффектным результатом. С некоторым раздражением отказавшись от этой попытки, она говорит, насупившись:

— Фишка в том, что у нас хорошие перспективы, все за нас. Семейный бизнес, братьев нет, все дела.[1184]Это местечко рулит, правда? Вот и чудненько.

Меблированные комнаты Шаандаара были категоризированы как Учреждение для ночлега и завтрака, но из-за жилищного кризиса городской совет все больше использовал их для постоянного расселения, семьями по пять человек в одноместных номерах, закрывая глаза на здоровье и нормы техники безопасности и требуя льготы за «временное размещение» от центрального правительства.

— Десять золотых[1185]за ночь на человека, — проинформировала Чамчу Анахита, заглянув к нему на чердак. — Триста пятьдесят веселеньких[1186]с комнаты в неделю, прибавляй еще время от времени это. Шесть занятых комнат: посчитай. Но пока мы теряем на этом чердаке триста фунтов в месяц, так что, надеюсь, тебе действительно хреново.

За такие деньги, дошло до Чамчи, можно снимать вполне приличную квартиру для всей семьи в частном секторе. Но это не классифицировалось бы как временное размещение; никакого центрального финансирования на такие нужды. Что тоже было противостоянием местным политическим деятелям, занятым борьбой за «снижение». La lutte continue;[1187]покуда Хинд и ее дочери лопатами гребли наличность, чуждый мирскому Суфьян ходил в Мекку и, возвращаясь домой, приносил с собой невзрачную домашнюю мудрость, доброту и улыбки. А за шестью дверями, приоткрывавшимся всякий раз, когда Чамча выходил поговорить по телефону или воспользоваться туалетом, — быть может, три десятка временных жильцов, тешащих себя надеждой стать постоянными.

Добро пожаловать в реальный мир.[1188]

— В конце концов, не делай такое рыбье лицо и не строй из себя святошу, — заметила Мишала Суфьян. — Смотри, до чего тебя довела твоя законопослушность.

* * *

— Твоя вселенная сжимается.

Бизнесмену Хэлу Паулину,[1189]создателю Шоу Чужаков и единственному правообладателю, потребовалось ровно семнадцать секунд, чтобы поздравить Чамчу с возвращением к жизни и объяснить, почему этот факт не влияет на решение шоу обойтись без его услуг. Паулин начинал в рекламе, и его лексикон так и не оправился от этого удара. Тем не менее, Чамча был с ним в высшей степени согласен. Все эти годы в бизнесе закадровых голосов испортят твою речь до безобразия. На языке маркетинга вселенной был весь потенциальный рынок сбыта данного изделия или услуги: вселенная шоколада, вселенная похудения. Зубная вселенная была населена зубами; все остальное было для нее межзвездным пространством.

— Я говорю, — Паулин дышал в телефонную трубку своим лучшим голосом Глубокой Глотки,[1190]— об этнической вселенной.

И снова мой народ: Чамча, маскирующийся под тюрбаном и прочими неуютными деталями своего обмундирования, висел на телефоне в коридоре, пока глаза временных женщин и детей блестели сквозь едва приоткрытые двери; и задавался вопросом, что его народ сотворит с ним теперь.

— Нон понимаре,[1191]— ответил он, памятуя о нежной любви Паулина к итальяно-американскому жаргону: это ли, в конце концов, был не автор фастфудовского слогана Getta pizza da акции. [1192]

Впрочем, на сей раз Паулин не играл.

— Аудитория хочет настоящего шоу, — пыхтел он. — народ не смотрит народные, этнические шоу.[1193]Они ему не нужны, Чамча. Им подавай ебаную Династию [1194]или еще что-нибудь в этом духе. Твой неправильный профиль, если ты не заметил: с тобою в шоу оно было до чертиков расовым. Шоу Чужаков — слишком великая идея, которую скрывает расовая составляющая. Одна лишь возможность продажи, но я не должен говорить тебе об этом.

Чамча мог разглядеть свое отражение в крохотном надтреснутом зеркальце над телефонной будкой. Он был похож на джинна, запертого в вожделенной волшебной лампе.

— Это — всего лишь точка зрения, — ответил он Паулину, зная всю бесполезность своих аргументов.

Когда имеешь дело с Хэлом, все объяснения суть рационализации постфактум. Он был строгим просиживателем брюк, избравшим в качестве девиза совет, данный Глубокой Глоткой Бобу Вудворду:[1195] Следуй за деньгами. Он сделал эту надпись крупным кеглем[1196]Sans-serif[1197]и прикрепил ее в своем офисе над плакатом с одним из Всей Президенской Рати:[1198]Хэлом Холбруком[1199](еще одним Хэлом!), стоящим в тени на автостоянке. Следуй за деньгами: этому его научили, как он любил говорить, пять его жен — равно богатых и независимых, — от каждой из которых он получил красивое урегулирование развода. Его нынешняя супруга была худосочным ребенком раза в три младше него, с каштановыми волосами до пояса и загадочным взглядом, что считалось эталоном красоты четверть века назад. «У нее нет бабла; она выбрала меня за то, чем я владею, и когда получит от меня все, этому наступит конец, — поведал Чамче Паулин в былые, более счастливые дни. — Ну и черта ль с того. Я тоже человек, в конце концов. На сей раз это любовь».

Хапуги множатся. Никакого спасения от них нынче. Разговаривая по телефону, Чамча обнаружил, что не может вспомнить имени девочки.

— Ты знаешь мой девиз, — сказал Паулин.

— Да, — нейтрально ответил Чамча. — Это верная линия для продукта.

Сам ты продукт, ты, ублюдок.

Когда он встретил Хэла Паулина на ленче в Белой Башне[1200](сколько лет назад? Пять, может, шесть), тот уже был чудовищем: чистым, самосотворенным образом, набором признаков, густо размазанных по телу, которое, по словам самого Хэла, «собиралось стать Орсоном Уэллсом[1201]». Он курил абсурдные, карикатурные сигары, отказываясь, тем не менее, от любых кубинских марок из-за своей бескомпромиссно капиталистической позиции. Он носил жилет с Юнион-Джеком[1202]и настоял на установке флага над своим агентством и над воротами своего дома; имел привычку наряжаться как Морис Шевалье[1203]и петь на главных представлениях своим пораженным клиентам, украшая свое выступление соломенной шляпой и тростью с серебряным навершием; требовал оснастить первый замок Луары[1204]телексами и факсами; и вызывал множество «интимных» ассоциаций, нежно называя Премьер-министра «Маргаритой с Лысой Горы».[1205]Олицетворение филистимлянского триумфализма, говорящий со среднеатлантическим акцентом[1206]Хэл заслужил славу творческой половины самого горячего агентства города, Партнеры Паулин и Лэнг. Подобно Билли Баттуте, он любил большие автомобили, которыми управляли большие шоферы. Поговаривали, что однажды, когда он гонял по высокоскоростной магистрали Корниш-лейн, дабы «разогреть» особо холодную семифутовую финскую модель, случилось небольшое дорожное происшествие: со стороны Паулина обошлось без повреждений, но, когда другой водитель в ярости выскочил из своей разбитой машины, он оказался даже выше, чем Хэл мог себе вообразить. Когда этот колосс навис над ним, Хэл опустил стекло и выдохнул со сладкой улыбкой: «Я настоятельно рекомендую Вам развернуться и проваливать подальше; потому что, сэр, если Вы не сделаете этого в течение ближайших пятнадцати секунд, я собираюсь убить Вас».

Другие рекламные гении были известны своими работами: Мэри Уэллс[1207]— своими розовыми самолетами Braniff,[1208]Дэвид Огилви — своими глазными повязками,[1209]Джерри делла Фемина[1210]своим «От тех замечательных ребят, что устроили вам Перл-Харбор[1211]». Паулин, чье агентство занималось дешевой и бодрой вульгарщиной, всяческими задницами и танцами-шманцами,[1212]был известен в мире бизнеса этим (вероятно, недостоверным) «я собираюсь убить Вас»: оборотом речи, доказавшим, таким образом, что парень действительно был гением. Чамча давно подозревал, что Хэл сам сочинил о себе эту историю, с ее безупречными для всего мира компонентами — скандинавской снежной королевой, двумя головорезами, дорогими автомобилями, Паулин в роли Блофельда,[1213]и ни одного 007[1214]на сцене, — и распространил ее, сознавая, что это полезно для бизнеса.

Ленч был способом отблагодарить Чамчу за участие в недавней шумно-хитовой кампании за диетическое питание Slimbix.[1215]Саладин был голосом бойкой мультяшной капельки: Привет! Я — Глория, печальная калория. [1216]Четыре курса и множество шампанского в качестве презента, чтобы убедить народ в необходимости голодания. Как бедной калории заработать себе на жизнь? Благодаря Slimbix’у я осталась без работы. Чамча не знал, чего ожидать от Паулина. Его успех, во всяком случае, был неприукрашенным.

— Ты преуспел, — поздравил его Хэл, — для персоны с подкрашенными убеждениями. — И продолжил, не сводя глаз с лица Чамчи: — Позволь сообщить тебе некоторые факты. За последние три месяца мы убрали постер арахисового масла, поскольку он смотрелся бы лучше без черного ребенка на заднем плане. Мы перезаписали джингл строительного общества, потому что Главный[1217]решил, что голос у певца был как у черного, несмотря даже на то, что тот был бел, как свежая простынь, и даже несмотря на то, что годом раньше мы использовали таки черного парня, не пострадавшего, к счастью для него, от душевных эксцессов. Нам сообщили из главной авиалинии, что нам нельзя использовать для их рекламы никаких черномазых, даже тех, которые на самом деле являются служащими авиалинии. Черный актер пришел ко мне на прослушивание, и у него на груди был значок Расового равенства,[1218]черная рука, пожимающая белую. Я сказал ему: не думай, что ты получишь особую поддержку от меня, приятель. Врубаешься? Врубаешься, о чем я тут с тобой толкую?

Это чертово прослушивание, подумал Саладин.

— Я никогда не ощущал своей расовой принадлежности, — ответил он.

Именно благодаря этому, когда Хэл Паулин основал свою продюсерскую компанию, Чамча попал в его «Список»; и именно поэтому, в конце концов, Максимильян Чужак смог пройти свой путь.

Когда Шоу Чужаков стало камнем преткновения для черных радикалов, они дали Чамче прозвище. Из-за того, что он учился в частной школе и находился в дружеских отношениях с ненавистным Паулином, он стал известен как «Коричневый Дядя Том Браун».[1219]

Очевидно, политическое давление на шоу усилилось в отсутствие Чамчи, руховодимое неким доктором Ухуру Симбой.[1220]

— Доктор чего, не смешите мои тапочки, — глубокоглотствовал Паулин в телефонную трубку. Наши ах-исследователи не придумали пока ничего.

Массовые пикеты смущающе просачивались в Право Ответа.

— Парень похож на гребаный танк.

Чамча рассматривал эту пару, Паулина и Симбу, в качестве антитез друг для друга. Судя по всему, протесты возымели действие: Паулин «деполитизировал» шоу, уволив Чамчу и поставив огромного белокурого Тевтона[1221]с рельефной мускулатурой и коротким ежиком, созданными с помощью косметического протезирования и компьютерной графики. Оцифрованный латексно-силиконовый Шварценеггер,[1222]синтетическая, гротескная версия Рутгера Хауэра[1223]из Бегущего по лезвию бритвы. [1224]Евреев убрали тоже: вместо Мими обновленное шоу обзавелось какой-то смазливой куколкой.

— Я направил послание доктору Симбе: прикопай свое гребаное дэ эф.[1225]Ответа я так и не получил. Ему придется работать еще упорнее, чем сейчас, если он собирается занять эту маленькую страну. Я люблю эту гребаную страну, — объявил Хэл Паулин. — Именно поэтому я собираюсь продавать ее всему чертову миру, Японии, Америке, гребаной Аргентине. Я собираюсь продавать все это говно. Это — то, ради чего я продал всю свою гребаную жизнь: гребаная нация. Флаг.

Дата добавления: 2015-07-20