Глава шестнадцатая. В ту ночь летучая мышь влетела в комнату через раскрытую дверь балкона

В ту ночь летучая мышь влетела в комнату через раскрытую дверь балкона, в которую нам видна была ночь над крышами города. В комнате было темно, только ночь над городом слабо светила в балконную дверь, и летучая мышь не испугалась и стала носиться по комнате, словно под открытым небом. Мы лежали и смотрели на нее, и, должно быть, она нас не видела, потому что мы лежали очень тихо. Когда она улетела, мы увидели луч прожектора и смотрели, как светлая полоса передвигалась по небу и потом исчезла, и снова стало темно. Среди ночи поднялся ветер, и мы услышали голоса артиллеристов у зенитного орудия на соседней крыше. Было прохладно, и они надевали плащи. Я вдруг встревожился среди ночи, как бы кто не вошел, но Кэтрин сказала, что все спят. Один раз среди ночи мы заснули, и когда я проснулся, Кэтрин не было в комнате, но я услышал ее шаги в коридоре, и дверь отворилась, и она подошла к постели и сказала, что все в порядке: она была внизу, и там все спят. Она подходила к двери мисс Ван‑Кампен и слышала, как та дышит во сне. Она принесла сухих галет, и мы ели их, запивая вермутом. Мы были очень голодны, но она сказала, что утром вое это нужно будет из меня вычистить. Под утро, когда стало светать, я заснул снова, и когда проснулся, увидел, что ее снова нет в комнате. Она пришла, свежая и красивая, и села на кровать, и пока я лежал с градусником во рту, взошло солнце, и мы почувствовали запах росы на крышах и потом запах кофе, который варили артиллеристы у орудия на соседней крыше.

– Сейчас хорошо бы погулять, – сказала Кэтрин. – Будь тут кресло, я могла бы вывезти тебя.

– А как бы я сел в кресло?

– Уж как‑нибудь.

– Вот поехать бы в парк, позавтракать на воздухе. – Я поглядел в отворенную дверь.

– Нет, сейчас мы займемся другим делом, – сказала она. – Нужно приготовить тебя к приходу твоего друга доктора Валентини.

– А правда замечательный доктор?

– Мне он не так понравился, как тебе. Но он, должно быть, хороший врач.

– Иди ко мне, Кэтрин. Слышишь? – сказал я.

– Нельзя. А как хорошо было ночью!

– А нельзя тебе взять дежурство и на эту ночь?

– Я и буду дежурить, вероятно. Но только ты меня не захочешь.

– Захочу.

– Не захочешь. Тебе еще никогда не делали операции. Ты не знаешь, какое у тебя будет самочувствие.

– Знаю. Очень хорошее.

– Тебя будет тошнить, и тебе не до меня будет.

– Ну, тогда иди ко мне сейчас.

– Нет, – сказала она. – Мне нужно вычертить кривую твоей температуры, милый, и приготовить тебя.

– Значит, ты меня не любишь, раз не хочешь прийти.

– Какой ты глупый! – она поцеловала меня. – Ну вот, кривая готова. Температура все время нормальная. У тебя такая чудесная температура.

– А ты вся чудесная.

– Нет, нет. Вот у тебя температура чудесная. Я страшно горжусь твоей температурой.

– Наверно, у всех наших детей будет замечательная температура.

– Боюсь, что у наших детей будет отвратительная температура.

– А что нужно сделать, чтобы приготовить меня для Валентини?

– Пустяки, только это не очень приятно.

– Мне жаль, что тебе приходится с этим возиться.

– А мне нисколько. Я не хочу, чтобы кто‑нибудь другой до тебя дотрагивался. Я глупая. Я взбешусь, если кто‑нибудь до тебя дотронется.

– Даже Фергюсон?

– Особенно Фергюсон, и Гэйдж, и эта, как ее?

– Уокер?

– Вот‑вот. Слишком много здесь сестер. Если не прибудут еще раненые, нас переведут отсюда. Здесь теперь четыре сестры.

– Наверное, прибудут еще. Четыре сестры не так уж много. Госпиталь большой.

– Надеюсь, что прибудут. Что мне делать, если меня захотят перевести отсюда? А ведь так и будет, если не прибавится раненых.

– Я тогда тоже уеду.

– Не говори глупостей. Ты еще не можешь никуда ехать. Но ты поскорее поправляйся, милый, и тогда мы с тобой куда‑нибудь поедем.

– А потом что?

– Может быть, война кончится. Не вечно же будут воевать?

– Я поправлюсь, – сказал я. – Валентини меня вылечит.

– Еще бы, с такими‑то усами! Только знаешь, милый, когда тебе дадут эфир, думай о чем‑нибудь другом – только не о нас с тобой. А то ведь под наркозом многие болтают.

– О чем же мне думать?

– О чем хочешь. О чем хочешь, только не о нас с тобой. Думай о своих родных. Или о какой‑нибудь другой девушке.

– Нет.

– Ну, тогда читай молитву. Это произведет прекрасное впечатление.

– А может быть, я не буду болтать.

– Возможно. Не все ведь болтают.

– Вот я и не буду.

– Не хвались, милый. Пожалуйста, не хвались.

Ты такой хороший, не нужно тебе хвалиться.

– Я ни слова не скажу.

– Опять ты хвалишься, милый. Совсем тебе ни к чему хвалиться. Просто, когда тебе скажут дышать глубже, начни читать молитву, или стихи, или еще что‑нибудь. Тогда все будет хорошо, и я буду гордиться тобой. Я вообще горжусь тобой. У тебя такая чудесная температура, и ты спишь, как маленький мальчик, обнимаешь подушку и думаешь, что это я. А может быть, не я, а другая? Какая‑нибудь итальянская красавица?

– Нет, ты.

– Ну конечно, я. И я тебя очень люблю, и Валентини приведет твою ногу в полный порядок. Как хорошо, что мне не придется быть при этом.

– А ты будешь дежурить ночью?

– Да. Но тебе будет все равно.

– Увидим.

– Ну, вот и все, милый. Теперь ты совсем чистый, и снаружи и внутри. Скажи мне вот что: сколько женщин ты любил в своей жизни?

– Ни одной.

– И меня нет?

– Тебя – да.

– А скольких еще?

– Ни одной.

– А скольких – как это говорят? – скольких ты знал?

– Ни одной.

– Ты говоришь неправду.

– Да.

– Так и надо. Ты мне все время говори неправду. Я так и хочу. Они были хорошенькие?

– Я ни одной не знал.

– Правильно. Они были очень привлекательные?

– Понятия не имею.

– Ты только мой. Это верно, и больше ты никогда ничей не был. Но мне все равно, если даже и не так. Я их не боюсь. Только ты мне не рассказывай про них. А когда женщина говорит мужчине про то, сколько это стоит?

– Не знаю.

– Ну конечно, ты не знаешь. А она говорит ему, что любит его? Скажи мне. Я хочу знать.

– Да. Если он этого хочет.

– А он говорит ей, что любит ее? Скажи. Это очень важно.

– Говорит, если хочет.

– Но ты никогда не говорил? Верно?

– Нет.

– Нет, верно? Скажи мне правду.

– Нет, – солгал я.

– Ты не говорил, – сказала она. – Я так и знала, что ты не говорил. Ты милый, и я тебя очень, очень люблю.

Солнце высоко стояло над крышами, и я видел шпили собора с солнечными бликами на них. Я был чист снаружи и внутри и ожидал прихода врача.

– Значит, так? – сказала Кэтрин. – Она говорит все, что ему хочется?

– Не всегда.

– А я буду всегда. Я буду всегда говорить все, что ты пожелаешь, и я буду делать все, что ты пожелаешь, и ты никогда не захочешь других женщин, правда? – она посмотрела на меня радостно. – Я буду делать то, что тебе хочется, и говорить то, что тебе хочется, и тогда все будет чудесно, правда?

– Да.

– Ну, вот ты и готов к операции. А теперь скажи, чего бы тебе хотелось сейчас?

– Иди ко мне.

– Хорошо. Иду.

– Ты моя очень, очень, очень любимая, – сказал я.

– Вот видишь, – сказала она. – Я делаю все, что ты хочешь.

– Ты у меня умница.

– Я только боюсь, что ты еще не совсем мной доволен.

– Ты умница.

– Я хочу того, чего хочешь ты. Меня больше нет. Только то, чего хочешь ты.

– Милая.

– Ты доволен? Правда, ты доволен? Ты не хочешь других женщин?

– Нет.

– Видишь, ты доволен. Я делаю все, что ты хочешь.

Дата добавления: 2015-07-20