Визит к мистеру Вайзу

Пуаро признавал только французский завтрак. Он всегда повторял, что не в силах видеть, как я поглощаю бекон и яйца. А потому булочки и кофе подавали ему прямо в постель, и я мог беспрепятственно начинать день традиционным английским беконом, яйцами и джемом.

В понедельник утром я заглянул к нему перед тем, как сойти в столовую. Он сидел на постели в каком-то невиданном халате.

— Здравствуйте, Гастингс. А я как раз собирался позвонить. Сделайте милость, распорядитесь, чтобы эту записку отнесли в Эндхауз и немедленно вручили мисс Бакли.

Я протянул руку за запиской. Он посмотрел на меня и вздохнул.

— Ах, Гастингс, Гастингс, ну что вам стоит сделать пробор не сбоку, а посредине. Насколько симметричнее стала бы ваша внешность. А усы! Если они вам так уж необходимы, почему вам не завести себе настоящие, красивые усы вроде моих.

Ужаснувшись в душе, я твердой рукой взял у него записку и вышел.

Нам доложили о приходе мисс Бакли, когда мы оба были уже в гостиной. Пуаро попросил, провести ее к нам.

Вошла она с довольно оживленным видом, но мне почудилось, что круги у нее под глазами стали темнее. Она протянула Пуаро телеграмму.

— Ну вот, — сказала Ник. — Надеюсь, вы довольны?

Пуаро прочел вслух: «Приезжаю сегодня пять тридцать. Мегги».

— Мой страж и защитник, — заметила Ник. — Только, знаете, зря вы это. У нее ведь голова совсем не варит. Благочестивые дела — пожалуй, единственное, на что она способна. И она совершенно не понимает шуток. Фредди в сто раз быстрее распознала бы убийцу. А о Джиме Лазарусе и говорить не приходится. По-моему, никому еще не удавалось его раскусить.

— А капитан Челленджер?

— Кто? Джордж? Он не видит дальше своего носа. Но зато уж когда увидит — только держись. Если играть в открытую, ему цены нет, Джорджу.

Она сняла шляпку и продолжала:

— Я велела впустить человека, о котором вы пишете. Как это все таинственно! Он будет подключать диктофон или что-нибудь в этом роде?

Пуаро покачал головой.

— Нет, нет, никакой техники. Просто меня заинтересовал один пустячок, и мне хотелось узнать мнение этого человека.

— Ну ладно, — сказала Ник. — Вообще-то презабавная история.

— Вы думаете? — тихо спросил Пуаро.

Она стояла к нам спиной и смотрела в окно, а когда повернулась, на ее лице не осталось и тени обычного вызывающего выражения. Лицо ее по-детски сморщилось, словно от боли: она отчаянно старалась не расплакаться.

— Нет, — ответила она. — Ни капли не забавно. Я боюсь… боюсь. У меня просто поджилки трясутся. А я-то всегда считала себя храброй.

— Так оно и есть, дитя мое, мы с Гастингсом восхищены вашим мужеством.

— Уверяю вас! — с жаром воскликнул я.

— Нет, — покачала головой Ник. — Я трусиха. Ждать — вот что самое ужасное. Все время думать: не случится ли еще что-нибудь? И как? И ждать когда.

— Я понимаю — вы все время в напряжении.

— Ночью я выдвинула кровать на середину комнату. Закрыла окна, заперла на задвижку двери. Сюда я пришла по дороге. Я не могла… ну, просто не могла заставить себя идти парком. Вдруг сдали нервы — и конец. А тут еще это…

— Что вы имеете в виду, мадемуазель?

Она ответила не сразу.

— Да, собственно, ничего. По-моему, это то самое, что в газетах называют перенапряжением современной жизни. Слишком много коктейлей, слишком много сигарет, слишком много всего остального. Просто у меня сейчас какое-то дурацкое состояние. Самой смешно.

Она опустилась в кресло и съежилась в нем, нервно сжимая руки.

— А вы ведь что-то скрываете от меня, мадемуазель. Что у вас случилось?

— Ничего, правда же, ничего.

— Вы мне чего-то недосказали.

— Все до последней мелочи, — с жаром ответила она.

— Насчет случайностей… покушений — все.

— А что же остается?

— То, что у вас на душе… ваша жизнь…

— А разве можно рассказать… — медленно произнесла она.

— Ага! — торжествуя, воскликнул Пуаро. — Так я был прав!

Она покачала головой. Он не спускал с нее внимательного взгляда.

— Чужая тайна? — подсказал он с понимающим видом.

Мне показалось, что у нее чуть дрогнули веки. Но в ту же секунду она вскочила.

— Нет, как хотите, мосье Пуаро, а я вам выложила все, что знаю насчет этого идиотского дела. И если вы думаете, что мне известно больше или что я подозреваю кого-нибудь, — вы ошибаетесь. Я потому и схожу с ума, что у меня нет ни малейших подозрений. Я же не дура. Я понимаю, что если эти «случайности» не были случайными, то их подстроил кто-то находящийся здесь поблизости, кто-нибудь, кто… знает меня. И самое ужасное то, что я не могу себе представить… ну вот просто никак, кто бы это мог быть.

Она опять подошла к окну. Пуаро сделал мне знак молчать. Он, очевидно, рассчитывал, что теперь, когда девушка потеряла над собой контроль, она проговорится.

Но она заговорила уже совсем другим, мечтательно-отрешенным тоном:

— Вы знаете, у меня всегда было странное желание. Я люблю Эндхауз. В нем все овеяно такой драматической атмосферой. И мне всегда хотелось поставить там пьесу. Каких только пьес я не ставила там в своем воображении! А вот теперь там словно бы и в самом деле разыгрывается драма. Только я ее не ставлю — я в ней участвую! Да еще как участвую! Я, наверно, тот самый персонаж, который умирает в первом акте.

У нее дрогнул голос.

— Э, нет, мадемуазель! — воскликнул Пуаро. — Так не пойдет. Это уже истерика.

Она обернулась и подозрительно посмотрела на него.

— Это Фредди сказала вам, что я истеричка? — спросила она. — Она говорит, что со мной это случается по временам. Да только ей не всегда можно верить. Фредди, знаете ли, бывает иногда… ну, словом, не в себе.

Мы помолчали, и вдруг Пуаро задал совершенно неожиданный вопрос:

— А что, мадемуазель, вам когда-нибудь делали предложения насчет Эндхауза?

— То есть хотел ли его кто-нибудь купить?

— Вот именно.

— Никогда.

— А вы бы продали его за хорошую цену?

Ник задумалась.

— Нет, едва ли. Разве что за какую-нибудь непомерную сумму, когда отказываться было бы просто глупо.

— Вот именно.

— А вообще я не хочу продавать Эндхауз — я его люблю.

— Я вас прекрасно понимаю.

Ник медленно пошла к дверям.

— Да, кстати, сегодня вечером фейерверк. Вы придете? Обед в восемь. Фейерверк в половине десятого. Из моего сада его отлично видно.

— Я буду в восторге.

— Конечно, я имею в виду вас обоих.

— Очень благодарен, — ответил я.

— Для поднятия духа нет ничего лучше вечеринки, проговорила она со смешком и вышла.

— Бедное дитя, — сказал Пуаро.

Он взял шляпу и аккуратно смахнул с нее невидимую пылинку.

— Вы куда-то собираетесь? — спросил я.

— Ну да, нам ведь необходимо посоветоваться с юристом, мой друг.

— Ах да, конечно, понимаю.

— Иного я и не ожидал от человека с таким блистательным умом.

Контора господ Вайза, Треваниона и Уинарда находилась на главной улице города. Мы поднялись на второй этаж и вошли в комнату, где три клерка что-то усердно строчили за своими столами. Пуаро осведомился, может ли он повидать мистера Чарлза Вайза.

Один из клерков, сняв телефонную трубку, пробормотал несколько слов и, получив, должно быть, утвердительный ответ, сообщил, что мистер Вайз нас сейчас примет. Мы прошли вслед за ним по коридору, он постучал в дверь и, отступив, пропустил нас в кабинет шефа.

Мистер Вайз поднялся из-за большого, заваленного бумагами стола.

Это был высокий молодой человек с бледным, невыразительным лицом и в очках. Его блеклые, неопределенного цвета волосы заметно редели на висках.

Пуаро явился во всеоружии. По счастливой случайности у него оказался с собой недописанный контракт, и он хотел попросить у мистера Вайза совета по поводу некоторых пунктов. Мистер Вайз, выражаясь обдуманно и точно, быстро сумел развеять сомнения моего друга и разъяснить ему некоторые туманные формулировки.

— Премного обязан, — пробормотал Пуаро. — Я ведь иностранец, и все эти юридические дела и выражения представляют для меня большую трудность.

Мистер Вайз поинтересовался, кто рекомендовал его мосье Пуаро.

— Мисс Бакли, — ответил тот, не задумываясь. — Ваша кузина, не правда ли? Обворожительная молодая леди.

Я случайно обмолвился о своих затруднениях, и она посоветовала мне обратиться к вам. Я заходил сюда в субботу днем, примерно около половины первого, но не застал вас.

— Да, вспоминаю. Я рано ушел в субботу.

— Ваша кузина, должно быть, чувствует себя очень одинокой в своем огромном доме. Она ведь живет там одна?

— Совершенно верно.

— А не скажете, мистер Вайз, есть ли надежда, что ее дом когда-нибудь будет продаваться?

— По-моему, никакой.

— Дело в том, что я спрашиваю не из праздного любопытства. У меня есть причина. Я сам подыскиваю домик вроде этого. Климат Сент Лу меня очаровал. Говоря откровенно, дом выглядит весьма запущенным, из чего я заключаю, что хозяева стеснены в средствах. Вот я и подумал, что мадемуазель, может быть, согласится его продать.

— Ни о чем подобном не может быть и речи. — Чарлз Вайз решительно потряс головой. — Моя кузина всей душой привязана к этому дому. Я убежден, что она не расстанется с ним ни при каких обстоятельствах. Ведь Эндхауз — ее родовое поместье.

— Я понимаю, однако…

— Нет, это полностью исключено. Я знаю свою кузину. Она фанатично привязана к дому.

Через несколько минут мы снова были на улице.

— Итак, мой друг, — заговорил Пуаро, — какое впечатление произвел на вас мосье Чарлз Вайз?

Я задумался.

— Да, собственно, никакого, — ответил я наконец. — На редкость бесцветный субъект.

— Вы хотите сказать, что в нем нет индивидуальности?

— Вот именно. Таких людей обычно не узнаешь на улице.

— Да, внешность у него не примечательная. А скажите, вам не бросились в глаза какие-либо несообразности во время нашей беседы?

— Да, кое-что, — медленно выговорил я. — Насчет продажи Эндхауза.

— Вот именно. Могли бы вы назвать отношение мадемуазель к своему дому «фанатической привязанностью»?

— Слишком сильно сказано.

— Вы правы. А мистеру Вайзу, между прочим, не свойственны сильные выражения. Его обычная, официальная позиция приближается скорее к «недо», чем к «пере». И тем не менее он сказал, что мадемуазель фанатично привязана к дому своих предков.

— Когда мы разговаривали с ней сегодня утром, у меня создалось совсем другое впечатление, — заметил я. — По-моему, то, что она говорила, было вполне разумно.

К дому она, конечно, привязана, как был бы привязан любой на ее месте, но, право же, не больше.

— А это значит, что один из них лжет, — задумчиво проговорил Пуаро.

— Вайза трудно заподозрить во лжи.

— Для человека, которому приходится лгать, — неоспоримое преимущество, — заметил Пуаро. — Да, уж держится он, что твой Георг Вашингтон. Ну, а вы не обратили внимания еще на одно обстоятельство?

— Что вы имеете в виду?

— То, что в половине первого в субботу Вайза не было в конторе.

Дата добавления: 2015-07-20