Гораций

Несколько иными путями, чем у Вергилия, развивалась литературная деятельность другого выдающегося поэта времени Августа – Квинта Горация Флакка (65 – 8 гг. до н. э.).

Гораций.родился 8 декабря 65 г. в Венузии, старинной римской колонии на юге Италии. Отцом его был отпущенный на волю раб, скопивший себе небольшое состояние. Юридически дети вольноотпущенников приравнивались к свободорожденным гражданам, но рабское происхождение рассматривалось все же как пятно, которое окончательно смывалось лишь в следующем поколении, и этот момент социальной неполноценности оставил.неизгладимый след на всем жизненном пути и литературном творчестве поэта. Отец постарался дать сыну воспитание, которое могло бы ввести, его в более высокие общественные круги, и увез мальчика в Рим; Гораций прошел через все ступени тогдашнего образования, от первоначального обучения по «Латинской Одиссее» Ливия Андроника до занятий философией в Афинах, как это было в обычае у римской знати. Распространившееся в это время увлечение эпикуреизмом захватило также и Горация; многим положениям Эпикура он оставался верен всю свою жизнь, хотя и несколько тяготел к эклектике и не считал себя связанным догмами определенной школы. Философские занятия Горация были прерваны гражданской войной, наступившей после убийства Цезаря (44 г.). В Афины прибыл Брут, вербовавший приверженцев для защиты республиканского строя и борьбы с преемниками Цезаря, и Гораций поступил в его армию; он получил даже несколько неожиданную для сына вольноотпущенника должность военного трибуна, т. е. командира легиона.

В битве при Филиппах (42 г.) войско Брута было рассеяно и обращено в бегство. Вспоминая через много лет о своем бегстве, Гораций окружает его литературными реминисценциями из греческой лирики и подает в образе «потери щита», как это встречалось в стихотворениях Архилоха (стр. 77) и Анакреонта.

С тобой Филиппы, бегство поспешное

Я вынес, кинув щит не по-ратному,

Когда, утратив доблесть, долу

Грозный позорно склонился воин.

После поражения Гораций не продолжал борьбы. Он воспользовался амнистией, предоставленной сторонникам Брута, и вернулся в Италию «с подрезанными крыльями». Его родина, Венузия, попала в число городов, отданных ветеранам Цезаря; наследственное имущество Горация оказалось конфискованным. Рабовладельческое общество относилось с презрением к оплачиваемому труду, но для некоторых квалифицированных профессий делалось исключение; Гораций употребил остаток своих средств для того, чтобы вкупиться в коллегию квесторских писцов (по ведомству государственных финансов), считавшуюся достаточно почтенной:

Вот тогда, побуждаемый бедностью дерзкой,

Начал стихи я писать –
рассказывает впоследствии Гораций.

С самого начала своей литературной деятельности Гораций выступает как сторонник содержательной поэзии и как мастер стиха, виртуоз метрической формы. Он становится в оппозицию как к безыдейности неотериков, так и к архаистическому преклонению перед древними поэтами Рима, и ориентация на греческих классиков служит для него средством к обновлению идейной поэзии в более изысканном и более современном стиховом и стилистическом облачении. Эти литературные искания Горация смыкались с классицистическим движением, которое возглавлялось Барием и Вергилием. Оба старших поэта приняли участие в судьбе начинающего таланта и отрекомендовали его Меценату, который сделал Горация одним из своих приближенных (38/37 г.), а затем и владельцем небольшого поместья в Сабинских горах. Щедроты эти освободили Горация от нужды, но его зависимое состояние не раз становилось источником щекотливых положений, из которых он всегда выходил с совершенным тактом и достоинством. Близость к Меценату ввела Горация в окружение Августа, но поэт старался держаться по возможности дальше от двора, предпочитая свое сабинское поместье Риму; от предложенной ему должности секретаря при императоре Гораций отказался. Он умер 27 ноября 8 г. до н. э., на два месяца пережив своего друга и покровителя Мецената.

Раннее творчество Горация имеет агрессивно-полемический характер; отливается оно в форму ямбографии или сатиры.

Ямбографические стихотворения относятся к 30-м гг. и составляют небольшой сборник, дошедший до нас под заглавием «Эподы». Эподом называлась в античности одна из строфических форм – двустишие, в котором второй стих короче первого. Такие строфы нередко встречались у Архилоха; именно этого классика греческой ямбографии поставил себе образцом молодой поэт.

Отношение эподов Горация к Архилоху можно охарактеризовать собственными словами автора в одном из его посланий к Меценату:

первый паросские ямбы

Лацию я показал; Архилоха размер лишь и страстность

Брал я, не темы его, не слова, что травили Ликамба.

Действительно, «архилоховскими» в эподах являются лишь метрическая форма и агрессивный тон, соединенный с известным элементом дидактики; содержание и стиль свидетельствуют о высокой культуре поэта, который свободно использует литературное наследие разных эпох, но создает вполне оригинальные и притом острые и действенные произведения.

Гораций начинает с политической поэзии, с пылкого протеста против непрекращающихся гражданских войн (7-й эпод). В те годы, когда Вергилий в 4-й эклоге сулил наступление «золотого века», Гораций был настроен гораздо более пессимистически. Он тоже дает картину «золотого века» (16-й эпод), но не в Италии, а на далеких «блаженных островах», куда только и остается бежать гражданам гибнущего и обреченного Рима. Утопическую сентиментальность он преследует жестокой иронией. Второй эпод прославляет прелести сельских занятий, но в конце стихотворения оказывается, что все это модное прекраснодушие вложено в уста лицемерного и жадного ростовщика. Элемент пародии, «перелицовки», комического пафоса придает специфическую окраску всему сборнику, распространяясь также и на любовные стихотворения. Так, в 11-м эподе пародируется сентиментальная любовная элегия. В резких, почти архилоховских тонах (ср. стр. 77 – 78) посылаются проклятия литературному противнику: это – вывороченный наизнанку «пропемптикон» (стихотворение с пожеланиями доброго пути лицу, отправляющемуся в путешествие). Мотив личной вражды не играет большой роли в эподах; Гораций предпочитает выбирать противников, представляющих общественную опасность. И в выборе тем и в их трактовке заметно стремление подняться над субъективизмом неотериков; в качестве одного из средств объективирования Гораций применяет драматическую форму диалога или монолога, при которой носителем лирической темы становится уже не сам автор, а какое-либо лицо, выведенное им. Политическая обстановка зарождающейся империи не была, однако, благоприятна для агрессивной гражданской поэзии или для нападок на видных лиц; к тому же Гораций, войдя в окружение Мецената, отказался тем самым от какой-либо оппозиции по отношению к новому порядку: он ограничивает свою ямбографическую издевку малозначительными объектами (колдунья, выскочка и т. п.). Только война с Антонием снова вдохновила его на политические стихи, и в его поэзии начинает появляться имя Цезаря (т. е. Октавиана). В результате поэт скоро охладел к ямбографии и лишь с трудом набрал к 30-му г. семнадцать стихотворений для сборника; он включил при этом и некоторые стихотворения не ямбографического характера, составляющие уже переход к лирике размышления. На пути Горация, как лирического поэта, «Эподы» являются первым шагом к строго классическому стилю, но некоторая перегруженность деталями еще напоминает александрийскую манеру письма.

Гораздо более продуктивным оказывается Гораций в области сатиры. В течение 30-х гг. он выпускает два сборника сатир – первый около 35/34 г., второй – около 30 г., ставя себе целью обновить жанр Луцилия в соответствии с усложнившимися эстетическими требованиями. Но отличия его сатир от Луцилиевых отнюдь не сводятся к одним только вопросам формы. Произведения Луцилия нередко имели ярко выраженный характер политических памфлетов и отличались резкой персональной заостренностью. Как мы уже видели, от гражданских тем Гораций скоро отошел, но жанр сатиры открывал перед ним иные возможности, – он сосредоточивает свое внимание на сфере частного поведения.

С крушением республики этот круг вопросов приобрел особую актуальность (стр. 365), и проблема индивидуального счастья становится отныне центральной для всей поэзии Горация. Он создает – в духе учения Эпикура – философию небогатого, но культурного рабовладельца, готового примириться с новой политической системой, поскольку она положила конец гражданской войне и позволяет индивиду без тревог отдаваться личным склонностям и работе над собой. Счастье, по Горацию, – в «золотой середине» (это выражение ему и принадлежит), в довольстве малым, как источнике внутренней независимости и господства над страстями, в безмятежном и умеренном наслаждении благами жизни. В положении Горация, как одного из приближенных Мецената, вопросы эти имели не только принципиальную, но и личную остроту; философия умеренности и покоя становится для бывшего республиканца орудием борьбы за внутреннюю самостоятельность. Ложные пути к счастью, погоня за мнимыми благами – основной объект сатиры Горация; она направлена против суетных стремлений, корыстолюбия, жажды почестей, тщеславия, непостоянства, зависти. Носители этих пороков не преступники, которые вызывали бы чувство негодования, а неразумные, заблуждающиеся люди. Тон сатиры оказывается поэтому значительно смягченным по сравнению с Луцилием; издевка заменяется иронией, поэт хочет сговорить правду, смеясь».

Сатиры свои Гораций называет «Беседами» и определяет впоследствии как «беседы в стиле Биона», указывая, таким образом, на связь их с диатрибой (стр. 235). Действительно, некоторые сатиры (например I, 1, 2, 3) построены как рассуждения на морально-философские темы – о недовольстве судьбой и корыстолюбии, об обхождении с друзьями и т. п. – с аргументацией, почерпнутой из популярно-философской литературы. Характерные особенности диатрибы, например полемика с фиктивным оппонентом, воспроизводятся и у Горация. Поэт не гоняется за строгой последовательностью отвлеченного изложения и делает его канвой для серии зарисовок, портретов, анекдотов, намеков на реальных лиц и реальные события римской жизни. Не отказывается он (особенно в более ранних сатирах) и от персональной насмешки над современниками по образцу Луцилия, но соблюдает при этом известную осторожность и предпочитает выбирать свои жертвы из среды людей с сомнительной репутацией. Зарисовки Горация отличаются наблюдательностью и искусством меткой характеристики, но, быть может, наиболее значительным фактором в художественном действии его сатир является окрашивающий рассуждение интимно-личный тон. Вместо школьного образа философа-моралиста, в сатирах раскрывается конкретная личность, с ее живыми чертами, умеряющими и очеловечивающими отвлеченный схематизм идеала «мудреца». Наибольшей художественной законченностью отличаются те сатиры, в которых Гораций больше всего говорит о себе, своих вкусах и стремлениях, своих жизненных встречах. Он не стесняется своего «низменного» происхождения, с гордостью вспоминает отца-вольноотпущенника, всеми силами заботившегося об умственном и нравственном развитии сына, и отнюдь не стремится предать забвению свое республиканское прошлое (I, 6). Осуждая чужие пороки, он не скрывает собственных недостатков и иронизирует над строгими судьями, которые не видят бревна в своем глазу (I, 3). Предел его стремлений – уединенная и независимая жизнь вдали от городского шума и игры честолюбий:

Вот в чем желания были мои: необширное поле,

Садик, от дома вблизи непрерывно текущий источник,

К этому лес небольшой. И лучше и больше послали

Боги бессмертные мне: не тревожу их просьбою боле,

Кроме того, чтоб все эти дары они мне сохранили.

Этими стихами начинается одна из лучших сатир (II, 6), а заканчивается она известной басней о городской и полевой мыши, как иллюстрацией преимуществ независимой бедности. К догматизму философских систем Гораций относится отрицательно и с полным правом отмежевывается от вульгарных моралистов стоически-кинического толка, выступавших в Риме со своими диатрибами; но проповедь этих моралистов была рассчитана на широкие слои и, действительно, находила у них отклик, между тем как ироническая мудрость Горация с его «защитной» философией покоя и умеренности была доступна лишь избранным представителям культурной верхушки, и самые сатиры его первоначально предназначались не для публикации, а только для чтения в дружеском кругу.

Наряду с сатирой-рассуждением встречается и повествовательная форма, к которой прибегал также и Луцилий. Гораций обновляет сюжеты своего предшественника – процесс (I, 7), неудачный пир (II, 8), путешествие (I, 5). Луцилий рассказывал о своем путешествии в Сицилию; такую же форму путевых записок выбирает Гораций («путешествие в Брундизий»), и в этом юмористическом повествовании с лирическими отступлениями античный читатель не мог не усмотреть «соперничества» с Луцилием. Анекдот, забавное происшествие, острое словцо дают материал для коротеньких рассказов, нередко пародирующих стиль эпоса. Вводятся типические фигуры комедии и мима, параситы, шуты, простофили, чародейки. Иные стихотворения имеют даже характер мимических сценок в повествовательной форме; такова, например, живая и динамичная сатира о встрече с назойливым болтуном, пронырой, желающим втереться в окружение Мецената (I, 9).

Второй сборник сатир несколько отличен от первого по своему художественному методу. Персональная направленность все более ослабевает, и изложение получает обобщенный характер. Усложняется также и композиция. Во второй книге преобладает диалогическая форма, причем Гораций обычно ограничивается ролью пассивного слушателя, а рассуждение и повествование вкладываются в уста другого лица (ср. аналогичный прием в эподах). Сельский мудрец восхваляет блага жизни при малом достатке и пользу скромной трапезы (II, 2); любитель пиров открывает «тайны» гастрономической науки (II, 4); комедийный поэт Фунданий рассказывает о роскошном, но неудачно закончившемся пире у богатого выскочки (II, 8). Обстановка «перевернутых общественных отношений» во время празднества Сатурналий (стр. 283) дает возможность превратить сатирика в объект сатиры: раб Горация, наслушавшийся мудрости от привратника одного из стоических проповедников, разбирает слабости своего господина и доказывает, что он продолжает оставаться рабом своих страстей и переменчивых влечений (11,7); в другой сатире, также отнесенной ко времени Сатурналий, новообращенный стоик из обанкротившихся спекулянтов пространно изъясняет парадоксальное положение своей школы о том, что все, кроме мудреца, безумны (II, 3). Устанавливая дистанцию между собой и носителем «мудрости», Гораций притупляет субъективное острие сатиры, но по существу она оказывается более резкой и подчас даже более актуальной, чем тогда, когда изложение ведется от лица автора. И наиболее резкой и мрачной по тону является та сатира, действие которой перенесено, по образцу Мениппа, в подземное царство (II, 5); Одиссей, получив от прорицателя Тиресия (стр. 39) предсказание о своей судьбе, обращается к нему с заключительным вопросом – как возместить потерю имущества, и Тиресий наставляет его в искусстве улавливания наследства и обхаживания бездетных старичков.

Три сатиры (I, 4, 10; II, 1) посвящены литературным темам. Горация упрекали в чрезмерной резкости сатиры, в использовании имен современников для иллюстрации человеческих недостатков; литераторы выражали неудовольствие по поводу того, что он не выступал на публичных «рецитациях» (стр. 367), и подсмеивались над медленностью его творчества. Ссылаясь на пример Луцилия и классиков древнеаттической комедии, Гораций отстаивает право сатирика на свободное обличение пороков и, вместе с тем, намечает основные линии своей литературной программы. Сатира, как и комедия, не принадлежит к сфере возвышенной поэзии и во многом приближается к стилю прозы, но эта прозаическая Муза требует своего искусства, в котором достоинства поэта должны сочетаться с достоинствами оратора, сжатостью, остроумием, тонкостью иронии. Луцилий не удовлетворяет всем этим требованиям: он страдает многословием и небрежностью стиля, происходящей от слишком быстрого и легкого писания стихов.

Он считал за великое дело

Двести стихов просказать, на одной на ноге простоявши.

Мутным потоком он тек.

Это напоминает суждения Каллимаха о большом эпосе (стр. 216), но Гораций столь же отрицательно относится к неотерикам,

Чье все искусство в одном – подпевать Катуллу да Кальву.

Всеми необходимыми качествами отличались греческие классики; их и надлежит ставить себе в образец, но это требует упорной работы над стилем, над стихом, работы, которую способны оценить лишь немногие.

Девиз Горация –

стиль оборачивай чаще,[1]

Не желай удивленья толпы, а пиши для немногих.

Сознательность творчества – характерная черта Горация. Будущий автор «Науки поэзии» с большим вниманием относится к теоретическим вопросам, и поэтическая практика никогда не расходится у него с теоретическими постулатами. Сатиры, действительно, отличаются и ораторскими и поэтическими достоинствами. Сохраняя в целом тон непринужденной беседы, Гораций блещет богатством стилистических оттенков; то фамильярный, то пародийно-приподнятый стиль сатир всегда остается наглядным и выразительным.

Гораций – поэт мысли и вместе с тем мастер сильного, сжатого слова и четкого, конкретного образа. Все эти моменты имеются уже налицо в раннем творчестве, но поэту не всегда удается создать из них единое художественное целое, и образная сторона оказывается нередко лишь иллюстрацией для отвлеченного рассуждения. Большей целостности Гораций достигает в своих позднейших произведениях.

Изданием второго сборника сатир и книги эподов (около 30 г.). завершается первый период литературной деятельности Горация. Вступительная сатира второй книги содержит уже по существу прощание с агрессивно-полемической поэзией: автор заверяет, что перо его впредь не будет никого задевать иначе, как в целях самозащиты. Наметившийся в эподах переход к лирике размышления определил собою на ряд лет творческие интересы поэта. В 23 г. он выпускает три книги лирических «Стихотворений» (Carmina); античные комментаторы называют их иногда одами, и это греческое наименование укрепилось в позднейшей литературе о Горации. Не следует связывать с античным термином «ода» представлений о совершенно обязательном торжественном пафосе, как это имело место в «одическом» жанре Нового времени. «Ода» – песня, или лирическое произведение в стиховых формах песни, и, в частности, «оды» Горация обычно весьма далеки от «высокого стиля». Как чистый классицист, Гораций ищет для себя образцов в древнегреческой лирике, но находит их не в торжественной поэзии Пиндара, а в мелике эолийцев (стр. 82 сл.).

От архилоховского стиля эподов Гораций переходит к формам монодической лирики. Его образцы теперь – Анакреонт, Сапфо и в первую очередь Алкей, и римский поэт усматривает свое право на литературное бессмертие в том, что он «первый свел эолийскую песнь на италийские лады» («Памятник»).

Перенесение «эолийской песни» на римскую почву надлежит понимать так же, как и «показ паросских ямбов» в эподах (стр. 387). Гораций разумеет при этом прежде всего обогащение римской поэзии стиховыми и строфическими формами эолийской лирики. Сборник, изданный в 23 г., содержит в пестром чередовании стихотворения, написанные «алкеевой» строфой, «сапфической», «асклепиадовой»[2] и другими строфами в их различных вариациях, – в сумме двенадцать строфических форм; все они были совершенно новыми или почти совершенно новыми для Рима,[3] и в трактовке их Гораций обнаруживает метрическое мастерство, не превзойденное никем из последующих римских поэтов. Это небывалое еще метрическое разнообразие предстает перед читателем с первых же страниц сборника, который открывается своеобразным строфическим парадом, группой стихотворений различной строфической формы.

Воспроизводя метрическое построение и общий стилистический тон эолийской лирики, Гораций во всем остальном идет собственным» путями. Как и в эподах, он использует художественный опыт разных периодов и нередко перекликается с эллинистической поэзией. Древнегреческая форма служит облачением для эллинистически-римского содержания. Переводов из древнегреческой лирики у Горация нет. Некоторые оды – из сравнительно ранних – начинаются с цитаты [так, из Алкея «Нам пить пора» (ср. стр. 82) в стихотворении 1,37 по случаю гибели Клеопатры], но цитаты эти имеют примерно такую же функцию, как в наше время эпиграф, и в дальнейшем стихотворение развивается вполне самостоятельно.

Лирика Горация насыщена мыслью и являет в этом отношении совершенную противоположность лирике его римского предшественника Катулла. Мысль и воображение преобладают у Горация над чувством, и тематика выходит далеко за сферу непосредственных субъективных переживаний. События внешнего мира интересуют поэта прежде всего своим местом в системе жизненных ценностей; Гораций отправляется от единичного факта или конкретной ситуации, но изымает их из непосредственного жизненного контекста и окружает размышлениями, оформляющимися в серию чеканных образов. Поборник содержательной поэзии склонен к дидактической позе, традиционной в античной лирике. С ней связаны некоторые черты, определяющие специфическую структуру горацианской оды.

Стихотворение Горация почти всегда имеет форму обращения: поэт адресуется к некоему второму лицу, и лирическая тема развертывается между авторским «я» и «ты» адресата; другие формы – монолог или диалог – попадаются лишь в виде исключения (не более 6 – 7 случаев на 88 стихотворений первого сборника). Гораций обращается иногда к божеству – в этом случае перед нами обычно гимн, – изредка к неодушевленному предмету, но чаще всего к людям, будь то индивидуально поименованное лицо, или коллектив («товарищи», «римляне»), или, наконец, отвлеченное «ты» (например в стихотворениях, обличающих пороки современного общества). Почти все мужские адресаты од – реальные лица, современники поэта; но характерно, что никто, кроме Мецената, не удостаивается больше чем одного обращения: обращение вызывается не столько стремлением поделиться мыслями и чувствами, сколько потребностями литературной формы, и сводится иногда к простому посвящению, имеющему целью почтить адресата; что да женских адресатов, носительниц различных греческих имен, то самая реальность этих фигур далеко не всегда представляется несомненной. И тем не менее Гораций строго выдерживает фикцию, будто его ода предназначена для того лица, к которому она обращена; более того, обращение никогда не имеет характера «послания» издалека и подается таким образом, что его можно было бы произнести или даже пропеть под звуки лиры в присутствии адресата, – таким образом сохраняется стиль «эолийской песни», лирики Алкея или Сапфо.

Другая характерная особенность горацианской лирики состоит в том, что обращение почти всегда содержит в себе некое волеизъявление или совет. Поэт высказывает пожелание, отклоняет чье-либо предложение, стремится воздействовать на волю.адресата. Волеизъявление предназначено для того, чтобы быть осуществлённым, и ода Горация чаще всего обращена в сторону будущего. Чисто созерцательный момент, привычный в лирической поэзии Нового времени и встречавшийся нам уже у Катулла, менее всего характерен для од Горация.

По. тематике и жанровым разновидностям оды весьма разнообразны. Обращения к богам, составленные по всем правилам античного гимна, политические стихи и философские размышления чередуются с любовной, пировой и дружеской лирикой, с насмешливыми и обличительными произведениями и со стихотворениями на различные жизненные случаи. При всем этом многообразии четко выделяется несколько основных групп, создающих специфический облик сборника.

Это прежде всего группа «увещательных» стихотворений, лирика размышления. Выступая в качестве лирического поэта, Гораций не отказывается от проблематики истинного счастья, занимавшей его в сатирах. Из слияния гномического фонда древнегреческой поэзии с установками эпикурейской философии получается своеобразное сочетание, которое вошло в века в качестве «горацианской мудрости». Идеал бeзмятeжногo пользoвaния жизнью получает у Горация свое классическое литературное выражение. В беге времени, в смене времен года и фаз луны, в увядании цветов и превратностях человеческой судьбы поэт видит напоминание о кратковременности жизни. Бледная смерть равно стучится в лачуги бедняков и в чертоги богачей. Не следует задумываться о будущем:

День текущий ловит,

меньше всего

веря в грядущий день.

Истинно свободен и счастлив лишь тот, кто может сказать по истечении дня: «я прожил», – и завтрашний день, каков бы он ни был, не может сделать бывшее не бывшим. Пиры, вино, любовь – этими утехами отнюдь не следует пренебрегать, но основа блаженной жизни – а безмятежности духа, умеющего сохранить меру в благополучии и твердость в трудном положении. Жажда богатств и стремление к почестям одинаково бесполезны. Высокое положение таит у себе опасности:

Чаще треплет вихрь великаны-сосны,

Тяжелей обвал всех высоких башен,

И громады гор привлекают чаще

Молний удары

– напоминание, вполне своевременное во времена Августа, очень ревниво относившегося к чужой популярности. Богатство хорошо лишь тогда,, когда им умеют пользоваться, но, с ростом богатств обычна возрастают заботы и алчность;[4] зато тих сон человека с малым достатком. В «золотой середине», в сокращении желаний – источник счастья, и Гораций охотно рисует свою тихую жизнь в сабинском поместье.

По кругу тем эта медитативная лирика соприкасается с диатрибой, но она никогда не становится отвлеченной или утомительной. Поучительное обращение к адресату остается в рамках утонченно-вежливой беседы, не предъявляющей излишних требований ни к внимательности, ни к самолюбию собеседника, и поэт умеет варьировать формы выражения своих излюбленных мыслей.

Любовь и вино – исконные темы эолийской лирики..Гораций иногда принимает позу певца вина и любви, но происходит это преимущественно в тех случаях, когда он вынужден отклонять предложения покровителей, настойчиво побуждающих его воспевать «деяния Августа». Философия наслаждения продолжает сохранять для Горация свой «защитный» характер. Как естественно ожидать от эпикурейца, любовная лирика Горация не выходит за пределы поэзии легких увлечений. Современники его, римские элегические поэты (см. ниже, стр. 402), стремились к изображению глубокой и сильной страсти и издавали целые циклы стихотворений, посвященных единой возлюбленной, циклы, в которых не было места другому Женскому имени как объекту любви. Совершенно иначе у Горация. Он изображает свое чувство как бы порхающим. В его сборнике мелькает много женских фигур, почти не имеющих индивидуальных черт, но все эти призрачные Лидии, Гликеры и Хлои получают в свою честь лишь по очень небольшому количеству стихотворений, а иногда упоминаются не более одного раза. В выражении субъективных чувств горацианская любовная ода очень сдержана; пользуясь пpeимущественно образами внешнего мира, Гораций создает лирически оживленную ситуацию, приобретающую внутреннее движение в своем раскрытии и в размышлениях и волеизъявлениях поэта. Авторское «я» далеко не всегда является при этом носителем любовной эмоции. Сильное чувство Гораций предпочитает находить у других. В качестве постороннего наблюдателя, уже искушенного любовными кораблекрушениями, он рисует бури, ожидающие неопытного поклонника переменчивой красавицы, пагубное действие страсти на здорового, крепкого юношу или злые забавы Венеры, сопрягающей людей, которые не сходны меж собой ни наружностью, ни душевными качествами. Любовные переживания, отнесенные к самому автору, чаще всего окрашены легкой иронией и погружены в атмосферу горацианского жизнеощущения, придающую им специфический тон, несмотря на многочисленные перепевы отдельных мотивов древнегреческой и особенно эллинистической любовной поэзии. В первом сборнике только одно стихотворение говорит о страданиях, связанных с любовью, но и здесь перед нами муки ревности, а не любви. На модные темы сентиментальной любовной элегии Гораций откликается шутливыми стихотворениями; серенада (paraklausithyron; стр. 211) получает у него пародийную трактовку. Не лишено налета лукавой иронии даже наиболее прославленное в позднейшие времена любовное стихотворение Горация (III, 9), диалогическая сценка встречи и примирения после размолвки: в трех парных строфах с симметричным чередованием реплик проходит прошлое, настоящее и будущее двух влюбленных, ищущих в любви легких перемен и волнений. Умеренным характером отличается также и застольная лирика: поэт прославляет «скромного Вакха».

Более значительную ценность представляет для эпикурейца дружба. Дружеские приветы, и утешения, увещания и напутствия составляют ту лирическую сферу, которая получает у обычно сдержанного Горация более интимный колорит. Характерное для автора сочетание серьезного и шутливого, его искусство средних красок находят благодарную почву в тонах дружеской лирики, и к этой области относятся многие из наиболее изящных стихотворений Горация. Одно из таких стихотворений (II, 7) по случаю возвращения в Италию амнистированного Помпея Вара, соратника поэта по республиканской армии Брута, переведено Пушкиным («Кто из богов мне возвратил»). Ряд од посвящен Меценату, в том числе и известное стихотворение (II, 17), в котором Гораций, ссылаясь на звездную дружбу, связывающую его судьбу с судьбой Мецената, обещает не пережить своего друга.

Особую категорию составляют оды на политические и социальные темы. Покровители поэта ждали от него произведений в честь.Августа, но примирение с империей проходило у Горация гораздо медленнее, чем у Вергилия. Мы уже видели, что после ранних республиканских стихотворений Гораций до конца 30-х гг. не затрагивал политических вопросов и вернулся к ним только во время борьбы с Антонием, привлекшей симпатии италийского населения на сторону Октавиана. Как в свое время Алкей (стр. 82), Гораций изображает римское государство в виде «корабля», которому грозит стать игрушкой ветров.

Был досадою ты, был мне тревогою,

Стал любовью теперь, думой нелегкою.

Гибель Клеопатры дает уже материал для ликующего стихотворения. Октавиан отныне представляется тем вождем, который вывел Италию из тупика гражданских войн и избавил римское общество от угрозы социальных потрясений.

Не боюсь я смуты,

Ни убитым быть, пока всей землею

Правит наш Цезарь,

пишет Гораций в 24 г. и тут же вспоминает о Спартаке. К империи он пытается подойти с двух точек зрения: с позиции аполитического рабовладельца, частного человека, желающего безмятежно вкушать блага жизни под охраной нового строя, и с позиции моралиста, удрученного падением гражданской доблести в римском обществе; но последовательное проведение как той, так и другой точки зрения привело бы к расхождению с официальными установками, требовавшими гражданской активности и вместе с тем ограничивавшими эту активность. Гораций вынужден поэтому оставаться чрезвычайно осторожным в трактовке политических тем. События недавнего прошлого – «огонь, скрытый под обманчивым пеплом», хотя принятый Октавианом курс на примирение с республиканской аристократией позволяет ввести однажды упоминание о «славной смерти Катона» в стихотворение, посвященное принцепсу и его семье. Но и восхваления Октавиана в сборнике 23 г. оказываются весьма сдержанными по тону, если сравнить.их с другими памятниками этого времени, например с «Георгиками» Вергилия или с позднейшими стихотворениями самого Горация. Август прославляется в связи с теми лозунгами его внешней и внутренней политики, которые были приемлемы для римских патриотов с консервативно-республиканским уклоном. В цикле од, выдержанных в торжественном, несколько «пиндаризирующем» стиле (так называемые «римские оды», III, 1 – 6), Гораций выступает как пропагандист религиозных и моральных реформ в консервативном духе, возвещенных Августом. Примат Италии над эллинистическим востоком получает мифологическое освящение в пророчестве Юноны, сулящей Риму власть над миром при условии, что стены Трои не будут восстановлены (ср. стр. 381). Официальные лозунги религиозного обновления фальшиво звучат в устах скептического Горация, но проповедь моральной реформы связывается с привычными для поэта темами обуздания желаний и борьбы с алчностью. Эпикурейские мотивы перемежаются с восхвалением стоической «добродетели» и с пропагандой воинского духа:

Красна и сладка смерть за отечество.

Идеализация старинных нравов и древней простоты не чужда философу «довольства малым», и в Горации иногда просыпается сатирик-моралист, бичующий пороки современности, ее развращенность, изнеженность и алчность. Основной источник зла – жажда накопления. Огромные поместья с роскошными дворцами и декоративными садами приводят к сокращению пахотной площади и обезземелению мелких владельцев:

Рад своих клиентов ты

Присвоить землю, и чета несчастных

С грязными ребятами

Богов отцовских тащит, выселяясь.

Не так было в древнем Риме:

Немногим каждый лично владел тогда,

Но процветала общая собственность.

У скифов, проводящих свой век в повозке, у диких гетов, незнающих частной собственности на землю, лучший образ жизни и более чистые нравы, чем у римлян.

Разносторонность содержания и его высокий идеологический уровень, новизна и многообразие стиховых форм, пластичность лирически оживленных образов, сжатая выразительность стиля, развивающая в немногих словах большое богатство словесной энергии – таковы достоинства горацианских од. Поэт достиг этого искусства в долгой работе над совершенствованием стиля, в постоянном изучение классиков лирической поэзии: пчела, трудолюбиво собирающая сок цветов, – образ, примененный самим Горацием для характеристики его творчества. Издавая в 23 г. три книги своих Carmina, он обращается во вступительном стихотворении к Меценату, выражая надежду, что будет «причислен к лирическим поэтам», т. е. поставлен на ряду с прославленными представителями древнегреческой лирики; заканчивается сборник знаменитым «Памятником»:

Вековечней воздвиг меди я памятник.

* * *

Первым я перевел песни Эолии

На италийский лад. Гордость заслуженно

Утверди и мою голову дельфийским,

Благосклонно венчай лавром, Мельпомена.

Ювелирно обработанная и насыщенная мыслью, но скупая на краски и несколько холодная лирика одно встретила у современников того приема, которого ожидал автор. Ее находили аристократичной и недостаточно оригинальной. Гораций не скрывает своего разочарования. В течение нескольких лет он старается держаться вдали от Рима, отрекается от чистой поэзии и возвращается к полуфилософской «прозаической Музе» своих «бесед», но уже не в полемической форме сатиры, а с преобладанием положительного содержания. В 20 г. выходит книга его «Посланий». Прозаическое послание издавна применялось как одна из форм наставительного изложения (ср. стр. 235), но поэтические письма встречались в предшествующей литературе лишь спорадически; у Горация письмо становится литературным жанром. Некоторые стихотворения представляют собой действительные письма, но в большинстве случаев конкретная ситуация письма является лишь предлогом для высказывания мыслей и настроений. Сообщения фактического порядка занимают здесь совершенно ничтожное место. По тематике «Послания» нередко приближаются к размышлениям од, но новый жанр влечет за собою совершенно иную художественную трактовку. В пластической законченности од ситуация, вместе с вызванными ею мыслями, отрывалась от своих жизненных связей; стиль письма вводит момент случайно сопутствующего, моментального, индивидуально пережитого. Рассуждения на темы философии сливаются с показом личности автора в многообразных жизненных ситуациях, в поместье, где он лично занимается сельскими работами, в путешествии, при приеме гостей, в его отношении к природе и к людям разного возраста и социального положения – от императора до раба. Из ряда моментальных зарисовок складывается образ, тем более интересный, что Гораций не скрывает тех сторон своего жизнеощущения, которые с его теоретической позиции представляются «слабостями». Как и в сатирах, он изображает себя не каким-либо совершенным мудрецом, а только стремящимся, работающим над собой, но знающим путь, по которому следует идти. Установка его сознательно эклектична:

Спросишь, пожалуй, кто мной руководит, и школы какой я.

Клятвы слова повторять за учителем не присужденный,

Всюду я гостем примчусь, куда б ни загнала погода.

При всех колебаниях в сторону философии добродетели, автор «римских од» возвращается к философии наслаждения:

То я, отдавшись делам, погружаюсь в житейские волны,

Доблести истинной страж, ее непреклонный сопутник;

То незаметно опять к наставленьям скачусь Аристиппа –

Вещи себе подчинять, а не им подчиняться стараюсь.

В основном – это путь Эпикура. Гораций остается на почве античного материализма: идеи божественного управления миром и бессмертия души, магические и астрологические верования, начинавшие волновать современников поэта, не находят у него ни малейшего отзвука. Размышления од окрашивались традиционными для лирики мотивами кратковечности жизни; в «Посланиях», где автор не чувствует себя связанным лирической традицией, такие элементарные

ходы мысли отсутствуют. Гораций – не аскет, но любовь, вино и пиры не привлекают его; в одиночестве и простоте сельской жизни он ищет покоя и свободы духа, преодоления неразумных желаний и страстей. В послании к Меценату (I, 7) он вежливо, но твердо заявляет, что готов отказаться от всех даров, если они станут стеснять его независимость и свободный досуг. Эпикурейский идеал требует, однако, известного достатка, и практическая мудрость рабовладельческого общества заставляет идти на компромиссы. Гораций не отступает от взглядов своих философских учителей, когда набрасывает кодекс поведения клиента по отношению к покровителю (I, 17, 18), оправдывая таким образом избранный им некогда жизненный путь.

Государственный строй империи является молчаливой предпосылкой всех рассуждении, но в тревожной внутриполитической обстановке 23 – 21 гг. Гораций избегает политических тем, выступая исключительно в роли наставника частной жизни. Сборник, посвященный самоизображению, заканчивается обращением к книге, в котором автор представляется читателю:

Ты расскажи, что я, сын отпущенца, при средствах ничтожных

Крылья свои распростер по сравненью с гнездом непомерно:

Род мой насколько умалишь, настолько умножишь ты доблесть;

Первым я Рима мужам на войне полюбился и дома,

Малого роста, седой преждевременно, падкий до солнца,

Гневаться скорый, однако легко умиряться способный.

Если ж о возрасте кто-нибудь спросит тебя, по пусть знает:

Прожито мной декабрей уже полностью сорок четыре,

С года того, когда Лоллнй в товарищи Лепида выбрал.

Книга «Посланий» – значительный шаг вперед в смысле искусства изображения внутренней жизни индивида; сам Гораций вряд ли сознавал все значение своего сборника, который он даже не причислял к сфере поэзии.

Но деятельность Горация как лирического поэта еще не была закончена. В 17 г. справлялись с исключительной торжественностью «вековые игры», празднество «обновления века», которое должно было знаменовать конец периода гражданских войн и начало новой эры мирного процветания Рима. Тщательно разработанная сложная церемония, которую, согласно официальному объявлению, «еще никто не видел и никогда более не увидит» и в которой должны были принять участие знатнейшие люди Рима, завершалась гимном, подводившим итог всему празднеству: гимн был поручен Горацию. Для поэта это было государственным признанием того места, которое он занимал в римской литературе после смерти Вергилия. Гораций принял поручение и успешно справился со своей задачей, превратив застывшие формулы культовой поэзии в торжественное славословие живительным силам природы и в манифестацию римского патриотизма («Юбилейный гимн»).

Только теперь, когда Гораций уже охладел к лирическим темам, он стал популярным поэтом, признанным мастером римской лирики. Это налагало на него новые обязательства, тем более, что Август обращался с новыми поручениями. По словам античной биографии, император «считал, что произведения Горация сохранятся навеки, и, помимо юбилейного гимна, навязал стихотворения в честь победы своих пасынков Тиберия и Друза над винделиками и с этой целью принудил Горация к тому, чтобы к трем книгам од он присоединил после долгого промежутка четвертую книгу». Этот небольшой сборник, изданный около 13 г., содержит, наряду с вариациями старых лирических тем, торжественные прославления императора и его пасынков, внешней и внутренней политики Августа, как носителя мира и благоденствия. Империя окончательно стабилизировалась, и в одах уже не остается следа республиканской идеологии. Молитвенное обращение к Августу (IV, 5) приближается по тону к тем надписям, которые воздвигались в честь императора в греческих общинах, переносивших на него привычные мотивы эллинистической «царской речи» (сто. 230). Стихотворения в честь побед Тиберия и Друза составлены в дифирамбической манере Пиндара. Отходя, таким образом, от стиля «эолийской песни», Гораций все же сохраняет ее метрический строй и отказывается от попыток воспроизвести внешнюю форму пиндаровской хорической оды. Поэт теперь уже знает, что его стихи даруют бессмертие, и прославляет, вслед за Пиндаром, поэтическое слово как наивысшую награду доблести.

К последнему десятилетию жизни Горация относится также вторая книга «Посланий», посвященная вопросам литературы. Она состоит из трех писем. Первое (около 14 г.) обращено к Августу, который выражал свое неудовольствие по поводу того, что он до сих пор еще не попал в число адресатов горацианских посланий. Письмо к императору касается вопросов литературной политики. В известной части римского общества развивались архаистические вкусы, находившие опору для себя в консервативном уклоне официальной идеологии. Гораций полемизирует с этим преклонением перед старинными римскими писателями и не ожидает результатов от попыток возрождения драмы, которым сочувствовал, по-видимому, и сам Август. Столь же отрицательно относится Гораций к модному поэтическому дилетантизму. Это особенно заметно во втором письме, составленном несколькими годами ранее первого, еще до возвращения к прерванному было лирическому творчеству. Но наиболее полное изъяснение теоретических взглядов Горация на литературу и тех принципов, которым он следовал в своей поэтической практике, мы находим в третьем письме, в «Послании к Писонам», получившем впоследствии – еще в античные времена – наименование «Науки поэзии» (Ars poetica). Стихотворное послание Горация не представляет собой теоретического исследования, каким в свое время являлась «Поэтика» Аристотеля (стр. 186), и не покоится на каких-либо глубоких философских основах. Произведение Горация относится к типу «нормативных» поэтик, содержащих догматические «предписания» с позиций определенного литературного направления. По сообщению античного комментатора, теоретическим источником Горация был трактат Неоптолема из Париона (стр. 228), которому он следует в расположении материала и в основных эстетических представлениях. Поэзия вообще, поэтическое произведение, поэт – этот ход изложения Неоптелема сохранен у Горация. Но римский поэт не ставит своей целью дать исчерпывающий трактат. Свободная форма «послания» позволяет ему остановиться лишь на некоторых вопросах, более или менее актуальных, с точки зрения борьбы литературных направлений в Риме. «Наука поэзии» – как бы теоретический манифест римского классицизма времени Августа.

С самого начала своей деятельности Гораций вел борьбу против безыдейных направлений, культивировавших одни только формально-стилистические достижения. Как теоретик, он осуждает «бессодержательные стишки и звучные пустячки» и подчеркивает основополагающее значение содержания: «мудрость – основа и источник истинного литературного искусства». Как Цицерон для оратора, так Гораций требует философского образования для поэта; философия дает тот «образчик жизни и нравов», который требуется римскому классицизму для идеализирующей характеристики, ориентированной на отвлеченную норму (ср. стр. 382 об «Энеиде»). Вместе с тем Гораций принимает выдвинутый неотериками лозунг длительной и тщательной отделки поэтического произведения. Написанное надлежит

лет девять хранить без показу,
пока оно окончательно не созреет. Отсутствие внимания к форме – это то, чем страдала древняя римская литература. Идеал – «мешать полезное с приятным». Поэтому Гораций и избирает своим теоретическим руководителем Неоптолема, который признавал за поэзией как учительное, так и развлекательное значение и считал техническую выучку столь же необходимой для поэта, как и талант. Указывает он и на ту пользу, которую приносит поэту серьезная критика.

Эстетика «Наука поэзии» – классицистическая. Произведение должно быть простым, целостным и гармоничным. Асимметрия, отступления, описательные экскурсы, манерность – все это нарушения канона красоты. Не называя имен и направлений, Гораций одновременно обращает свою полемику и против неотериков, и против возникающего в римской поэзии азиански-декламационного стиля, и против архаизирующих аттикистов. Но одной красоты недостаточно, если к ней не присоединяется эмоциональная насыщенность, – это то сочетание, которое является основной художественной задачей римского классицизма. Средство – непрестанная учеба у классиков Греческой литературы: «с греческими образцами не расставайтесь ни днем, ни ночью». Необходимым условием является, однако, самостоятельное усвоение искусства образцов, а не простое подражание; если это условие осуществлено, то оригинальная разработка старой темы представляется Горацию более значительным поэтическим достижением, чем введение в литературу совершенно нового материала.

В соответствии со стилистической установкой как Вергилия, так и своей собственной, Гораций считает «превосходно сказанным», если «искусное сочетание слов сделает старое слово новым», откроет в нем новые возможности. Но Гораций предостерегает от языкового пуризма, боязни новых слов, чрезмерного языкового нормирования, не считающегося с развитием живой речи.

Из отдельных поэтических жанров Гораций подробно останавливается только на драме. Устанавливаемый им канон предполагает трагедию классического типа. Тенденции позднейшего времени к отрыву хора от действия, к развитию повествовательной стороны и к сильным зрительным эффектам Гораций отвергает. К эллинистическим теориям восходит известное правило о том, что трагедия должна состоять из пяти актов; оно стало впоследствии одной из основных норм трагедии европейского классицизма.

Для нормативной поэтики европейского классицизма «Послание к Писонам» имело не менее каноническое значение, чем «Поэтика» Аристотеля. Кодекс классицизма, «Поэтическое искусство» (L'art poetique, 1674) Буало воспроизводит не только традиционное заглавие горацианского послания, но и весь ход изложения, с тем же расположением материала и с многочисленными заимствованиями деталей, которые даются нередко почти в дословном переводе.

Гораций очень скоро был признан «классиком»; как он это сам предвидел («Послания» I, 20), его произведения сделались предметом чтения и комментирования в римской школе. Тем не менее для поздней античности Гораций был внутренне чуждым поэтом. Его бегство из города, уход во внутреннюю жизнь, тщательное изучение своей личности – предвестники настроений, ставших впоследствии весьма распространенными и интенсивными; но для поздне-античной личности настроения эти были тесно сплетены с религиозными исканиями, которыми Гораций совершенно не был затронут. Предназначенная для утонченного ценителя поэзия Горация с ее «защитной» эпикурейской установкой не могла сравниться по своей популярности с произведениями Вергилия, который был и доступнее и ближе читателю. Значение Горация в том, что он, стоя; на пороге новой эпохи, относившейся с более повышенным интересом к внутреннему миру человека, оставался на почве античного материализма и сохранил оптимистически-посюстороннее миросозерцание, выработанное прошлым; такое сочетание могло быть оценено лишь в гораздо более поздние времена. Значительных литературных преемников он нашел только в области сатиры. К концу античности знакомство с Горацием идет на убыль. Сам поэт измерял в «Памятнике» свое литературное бессмертие вечностью римского государства, но в действительности наибольший расцвет его славы был еще впереди. Начиная с каролингских времен, интерес к Горацию возрастает; 250 дошедших до нас средневековых рукописей его произведений – памятник этого интереса. В период раннего средневековья морально-философские произведения Горация, его сатиры и в особенности послания, привлекали большее внимание, чем лирика. Новую оценку принес с собой Ренессанс. Гораций оказался у колыбели гуманизма, когда нарождавшаяся буржуазная личность противопоставила себя церковному миросозерцанию. Уже Петрарка оценил Горация не только как «этического», но и как лирического поэта. Как лирический выразитель нового мироощущения, Гораций стал любимым поэтом Возрождения, наряду с Вергилием, а нередко и оттесняя его. После изобретения книгопечатания ни один античный автор не издавался столько раз, сколько Гораций. Его наследие вызвало огромное количество подражаний и перепевов как на латинском языке, так и на национальных, и сыграло большую роль в формировании новоевропейской лирики. Горациаиская «мудрость» становилась евангелием атеистов: любимец Петра I Лефорт перед смертью велел читать себе оду Горация (II, 3) в качестве надгробного напутствия. В русскую поэзию темы и мотивы Горация входят с Кантемиром, встречаются у Ломоносова, Державина, Пушкина, Дельвига, Майкова, не говоря уже о многочисленных писателях меньшего значения. Однако характер освоения Горация в Новое время был далеко не однороден, и различные стороны его творчества использовались разными литературными направлениями. Там, где «анакреонтика» XVIII в. находила усталую философию покоя и наслаждения, писатели молодой буржуазии ценили свежую реалистическую и сатирическую струю. Как художник, как мыслитель, как теоретик литературы Гораций в течение ряда столетий находил восторженных поклонников, но нередко встречал и суровое осуждение. Судьба его произведений в веках воспроизводит литературный облик поэта со всеми противоречиями его творчества.

Дата добавления: 2015-07-20