Глава 26 никополь 2 страница

Восторг по поводу похода разделяли далеко не все. Тесть графа Неверского Альберт, герцог Баварии и граф Эно, не горел желанием изгонять турок и защищать веру. А вот его сын Вильям д’Остреван вместе со многими молодыми рыцарями и оруженосцами выражал сильное желание пойти в поход. Герцог Альберт сказал сыну, что его мотив – «тщеславие», и спросил, по какой причине он «собирается воевать против людей и страны, не сделавшей нам ничего плохого». Он заметил, что Вильяму вместе с его отрядом лучше было бы заняться возвращением семейной собственности, которую незаконно удерживают соседи из Фризии. Обрадовавшись, что ему позволили военную авантюру, Вильям согласился. Восточная граница Европы была далеко, и, если принять во внимание коммуникации того времени, для большинства европейцев турки были всего лишь названием «варварского народа».

Папская схизма походу не препятствовала. Папа Бонифаций, которому подчинялись Венгрия, Венеция и Германия, с 1394 года активно проповедовал крестовый поход. Ему, как и его покойному ныне сопернику Клименту, хотелось престижа. Авиньонский папа Бенедикт финансировал французов. По просьбе герцога Бургундского он, по обычаю, дал крестоносцам отпущение грехов и разрешил находить приют и кров у «схизматиков» (греческих христиан) и неверных.

Отправление из Дижона 30 апреля 1396 года было великолепным зрелищем, которое не могло не взволновать сердца зрителей. Мечта Мезьера осуществилась, однако радоваться он не спешил: «они идут, как короли, за менестрелями и герольдами, в алых богатых одеждах, закатывают большие пиры, столы ломятся от яств», за один месяц они тратят больше, чем следовало бы потратить за три. Все будет так, как и в прежних походах, – сплошные самолюбование и недисциплинированность из-за любви рыцарей «к самой великой госпоже мира – Тщеславию».

Крестоносцы через Страсбур прошли по Баварии к верхнему течению Дуная, а оттуда по реке спустились до Буды (Будапешта) и встретились с королем Венгрии. Цели объединенной армии, пусть и не слишком ясные, скромностью не отличались. Крестоносцы планировали прогнать турок с Балкан и прийти на помощь Константинополю, переправиться через Геллеспонт, пройти через Турцию и Сирию и освободить Палестину и Гроб Господень, а после всех этих триумфов вернуться домой по морю. Для блокирования турок в Мраморном море подготовили венецианский флот и галеры императора Мануэля; венецианцы намеревались выплыть из Черного моря в Дунай и встретиться в июле в Валахии с крестоносцами. Не менее грандиозная, нежели планируемое вторжение в Англию или поход на Рим, «программа» похода составлялась без учета прошлых неудач. Не произвела впечатления на крестоносцев и осада Махдии, в которой принимали участие те же лидеры: на «неверных» как на противника они по-прежнему смотрели с презрением. Рыцари до сих пор верили, что никто не может противиться их отваге.

Двадцать восьмого марта военный совет утвердил дисциплинарный устав, согласно которому аристократ, совершивший какое-либо нарушение, лишался лошади и упряжи; паж, выхвативший в ссоре нож, лишался руки, а любой человек, совершивший кражу, лишался уха. Вопрос послушания командиру – его пытались разрешить со времен Иоанна II, да так и не решили – повис в воздухе. 28 марта совет прибавил к уставу последний пункт, который должен был иметь значение в Никополе: «В бою граф и его отряд сражаются в авангарде». Понятие о рыцарской чести требовало доказывать храбрость в первых рядах. Победа требовала еще большего.

Вместе с основным войском де Куси не поехал, потому что его отправили к герцогу Милана. Джан-Галеаццо разгневался на то, что его вытеснили из Генуи – сферы его влияния, – и пытался помешать переходу власти к королю Франции. Де Куси направили в Италию предупредить, что вмешательство герцога будет воспринято как враждебный акт. За этой ссорой была не только Генуя. Джан-Галеаццо затаил злобу, пусть и не открыто, поскольку его любимую дочь Валентину подозревали в том, что она либо околдовала, либо потихоньку травит короля. Злые слухи были делом королевы Изабо, ей требовалось устранить Валентину с дороги, возможно, она завидовала ее влиянию на короля или хотела завести роман с герцогом Орлеанским – или это была часть вечных махинаций Изабо, пытавшейся стравить Флоренцию и Милан; или, возможно, здесь было всего понемногу. В тавернах и на рынках ходили слухи, публика всегда готова была поверить в зло, исходившее от итальянки, сплетни так разрослись, что перед резиденцией Валентины собирались толпы и выкрикивали угрозы. Людовик Орлеанский не делал никаких попыток защитить свою жену, скорее он соглашался с Изабо, которая хотела удалить Валентину из Парижа под предлогом безопасности. Фактически ее отправили в ссылку, в загородную резиденцию Аньер-на-Сене, где спустя двенадцать лет она и скончалась.

Удаление Валентины произошло в апреле, в месяц начала крестового похода. Обожавшему ее отцу не понравилось, как поступили с дочерью. Он пригрозил прислать рыцарей, которые бы защитили честь Валентины, но современники думали, что этим он не ограничился. Из чувства мести к Франции Висконти якобы оповестил Баязида о готовившемся крестовом походе и держал его в курсе относительно пути следования крестоносцев. Обвинение Джан-Галеаццо стало, возможно, следствием враждебности французов и поисков виновного после ужасной развязки, но не исключено, что слухи были правдивы. Человек из рода Висконти не пренебрегал местью, тем более Галеаццо, столь хладнокровно заточивший родного дядю в тюрьму, чем обрек его на верную смерть.

Возможно, что де Куси в гостях у Висконти в Павии непредумышленно открыл ему план кампании крестоносцев. Джан-Галеаццо был угрюмым и скрытным человеком себе на уме и вполне мог не проявлять на публике своих отцовских чувств. В отношении Генуи миссия де Куси была успешной: в ноябре власть над ней передали королю Франции. В сопровождении Анри де Бара и другой свиты де Куси выехал из Милана в Венецию, где 17 мая реквизировал у венецианского сената корабль, который перевез его через Адриатику. 30 мая Ангерран прибыл в Зенью – маленький порт на хорватском берегу. О его дальнейшем пути письменных свидетельств не сохранилось, однако выбор Зеньи доказывает, что де Куси и его спутники добрались до Буды наикратчайшим путем, проехав триста миль по дикой и опасной стране.

До условленного места де Куси добрался раньше де Невера, а тот и не торопился. Проплывая по Дунаю, граф то и дело останавливался, и его гостеприимно встречали германские правители. К 24 июня де Невер и его блистательные спутники даже не добрались до Вены, в то время как авангард под командованием д’О и Бусико опередил их на месяц. Флотилия из семидесяти судов, груженная вином, мукой, сеном и прочими продуктами и фуражом, отправилась из Вены по Дунаю, пока граф Неверский принимал участие в празднествах, предложенных мужем его сестры – герцогом Австрии Леопольдом IV. Граф занял у шурина огромную сумму – сто тысяч дукатов. На сбор этих денег ушло немало времени, после чего де Невер наконец-то прибыл в Буду. Случилось это в июле, какого числа – неизвестно.

Сигизмунд встретил своих союзников с радостью, но не без опаски. Хотя венгерские нобили с восторгом восприняли весть о крестовом походе, их верность графу была не безусловной, и он предвидел трудности совместного марша и координированной стратегии. Французы не слишком прислушивались к советам, а привычка грабежа в последние пятьдесят лет стала рутиной, что уже продемонстрировал поход по Германии.

Стратегию приходилось координировать и с пылким госпитальером Филибером де Найяком, и с представителями венецианского флота. Сорок четыре венецианских корабля, перевозившие госпитальеров с Родоса, плыли из Эгейского в Мраморное море, а некоторые из них следовали в Черное море, а оттуда – на Дунай, не встречая никакого отпора. В море турки не беспокоили, и крестоносцы, в свою очередь, не блокировали турок в Азии, из чего можно сделать вывод, что Баязид и большая часть его войска находились уже в Европе.

В Буде немедленно собрали военный совет. Сигизмунд советовал дождаться, покуда турки перейдут в наступление, и дать им бой, когда они подойдут к его границам, каковые он безусловно контролировал, во избежание трудностей долгого перехода и неожиданностей, с которыми можно столкнуться на «ненадежной территории схизматиков». В предыдущий год он вел кампанию против турок в Валахии, и тогда Баязид отправил герольдов с поручением объявить войну и сообщить о своем намерении прийти в Венгрию до конца мая. Султан похвалялся, что после изгнания Сигизмунда из Венгрии он пойдет на Италию, водрузит знамена на римских холмах и на алтаре святого Петра накормит свою лошадь овсом.

Наступил конец июля, но султан так и не появился. Разведчики, отправленные Сигизмундом на Геллеспонт, не заметили продвижения «великого турка», и французы поспешили объявить его трусом, побоявшимся встретиться с ними лицом к лицу. Сигизмунд заверял их, что султан придет и лучше пропустить его подальше, а не идти к нему навстречу. У Сигизмунда была слава этакого государя «веса мухи», он не обладал ни авторитетом, ни силой характера, ни престижем, и к его совету не прислушались. Французы заявили, что будут гнать турок из Европы, где бы те им ни повстречались. Они хвастливо заявляли, что «если бы небо начало падать, копья христианской армии удержали бы его от падения».

На заседании совета де Куси избрали говорить от имени всех, и тем самым он подтвердил свое положение «главного советника». Оборонительную стратегию он отверг. «Хотя похвальба султана может оказаться ложью, – сказал он, – мы не должны тешить себя пустыми страхами и будем преследовать противника, ибо для этого мы сюда и пришли». Он добавил, что крестоносцы намерены отыскать врага. Его слова поддержали все французы и присутствовавшие на заседании иностранные союзники, хотя этим они вызывали страшную ревность у графа д’О: он считал, что именно ему, коннетаблю, следовало предоставить право выступать от общего имени.

Сигизмунд вынужден был согласиться, собственно, ничего другого ему и не оставалось. Поход продолжился по левому берегу Дуная. Часть венгерской армии отклонилась на север, дабы призвать в строй нерешительные вассальные отряды Валахии и Трансильвании. Основная часть союзнической армии следовала вдоль широкой и плоской реки, единственные признаки жизни подавали водоплавающие птицы, мелькавшие в коричневой воде; изредка встречались рыбацкие лодки, торчавшие из прибрежных камышей. Колонну замыкали остальные венгры под командованием короля Сигизмунда. По мере продвижения армии недисциплинированность французов нарастала, а разгул становился все разнузданнее, если верить хроникам. На ужин подавали лучшие вина и изысканную еду, которые подвозили на кораблях. Рыцари и оруженосцы забавлялись с проститутками, которых они специально с собой захватили; их пример вдохновлял простых солдат, и те набрасывались на женщин в тех селениях, мимо которых проходили. Дерзость и распущенность французов раздражали союзников, порождая конфликты. Грабежи и грубость по отношению к мирному населению возрастали по мере того, как армия входила в «схизматические» земли, и местные, и ранее враждебно настроенные к венграм, ожесточались еще больше. Крестьяне были потрясены поведением крестоносцев – ведь они шли под знаменем Святой Девы в сопровождении священников. Те требовали от солдат достойного поведения, но напрасно стращали их Божьим гневом. «С тем же успехом, – писал монах из Сен-Дени, – они могли обращаться к глухому ослу».

Рассказ о «распущенности, ветрености, грабежах и бесчестных поступках» французов долог, подробен и за минувшие столетия оброс многочисленными красочными деталями. Монах из Сен-Дени писал о крестовом походе, основываясь на рассказе участвовавшего в том походе крестоносца, и рассказ этот исполнен возмущения. Монах относился к французским крестоносцам с глубочайшим презрением, осуждал их за аморальность и богохульство, за игру в кости – «прародителя обмана и лжи» и неоднократно пророчествовал о наказании за грехи. Позднее историки перехватили у него эстафету и повествовали о постоянных вакханалиях, о том, как молодые рыцари дни напролет проводили с падшими женщинами, и о солдатах, не просыхавших от пьянок. Знать истину нам не дано, ибо даже отчеты современников написаны постфактум (ex post facto), когда естественная реакция на трагедию крестового похода обернулась переносом вины за поражение на аморальных крестоносцев. Если бы они победили, об их прегрешениях никто бы и не вспомнил.

Крестоносцы перебрались на правый берег реки в Оршове, том месте, где Дунай течет через ущелье Железные Ворота. Переход по плотам и в лодках занял восемь дней, но не потому, что армия насчитывала сто тысяч человек, как об этом иногда писали. Если бы солдат и в самом деле было столько, переход занял бы месяц. Хронисты обычно подбирали цифры в зависимости от значимости события. Сражение при Никополе, как и «Черная смерть», отбросило столь темную тень, что у некоторых хронистов сообщения о численности противоборствующих сил доходят до четырехсот тысяч, причем с обеих сторон хронисты указывают численность противника, дважды превышающую их собственную. Самую близкую цифру дал немец-оруженосец Шильтбергер, участник сражения, а не хронист. Оруженосцу – или «гонцу», как он сам себя называл – и сыну баварского нобиля было шестнадцать лет, когда в Никополе его захватили в плен турки. Он написал или, скорее, надиктовал безыскусный рассказ по памяти, когда после тридцати лет плена наконец-то добрался домой. Он утверждал, что общее число христианских воинов составляло шестнадцать тысяч человек. Германские историки XIX века путем различных умозаключений пришли к цифре, колеблющейся от семи с половиной до девяти тысяч христиан и от двенадцати до двадцати тысяч турок. Они утверждают, что за счет крестьян невозможно было прокормить сотни тысяч солдат и лошадей. (Пятьсот лет спустя, на том же месте сражения, в русско-турецкой войне 1877 года, как указал один из недавних исследователей, противоборствующие силы составляли восемь тысяч турок против десяти тысяч русских.)

Видин, западная болгарская столица, находившаяся под властью турок, стала первым завоеванием крестоносцев. У местного царя не было повода отстаивать стяг чужеземного завоевателя против превосходящих сил захватчиков, а потому город немедленно сдался, не предоставив французам удовольствия повоевать. Хотя кровь и пролилась, это была кровь командиров турецкого гарнизона. Тем не менее поле Видина послужило своего рода тренировочной площадкой для рыцарей де Невера и его свиты. Они почувствовали уверенность в себе и двинулись дальше. Силы турецкого гарнизона хватало для власти над болгарами, но было недостаточно для противостояния большой христианской армии.

Следующей целью была Рахова – сильная крепость в семидесяти пяти милях от Видина, ее защищал ров и двойное кольцо стен. Настроенные на подвиг, французы совершили ночью марш-бросок и добрались до крепости раньше союзников – на рассвете. В этот момент турецкие воины вышли из крепости, собираясь разрушить переброшенный через ров мост. В жестокой схватке пятьсот тяжеловооруженных всадников, в том числе де Куси, д’О, Бусико, де ла Марш и Филипп де Бар, отстояли мост, но не могли продвинуться вперед, поскольку противник оказывал сильное сопротивление; и тут Сигизмунд прислал подкрепление. Бусико не хотел делить ни с кем честь победы, он отказался бы от помощи, но объединенные силы не позволили ему этого и добрались до крепостных стен. Сражение прервала ночь. На следующее утро, до возобновления сражения, болгары решили сдать крепость Сигизмунду при условии, что их имущество и жизни будут сохранены. Несмотря на сдачу крепости, французы разграбили город и устроили побоище; позднее они скажут, что город был взят с боем, якобы их воины уже поднялись на стены. Тысячу пленников – турок и болгар – взяли ради выкупа, город объяло пламенем. Венгры восприняли действия французов как оскорбление их королю, а французы обвинили венгров в том, что те будто бы пытались похитить у них славу. Оправдывались худшие ожидания Сигизмунда.

Оставив гарнизон в Рахове, армия двинулась к Никополю, по пути с боем захватила один или два укрепления и селения, но из одной цитадели туркам удалось бежать и донести до султана новость о приближении христианской армии.

Где был Баязид? Этот вопрос бесконечно обсуждается. Оставался ли он все еще в Малой Азии или уже отправился в поход? Он должен был с большим войском дойти до Никополя через три недели после взятия Раховы, но это слишком короткое время, даже если принять во внимание прославленную скорость Баязида. Ведь ему требовалось собрать и переправить армию через пролив. Союзнический флот, который мог предотвратить его проход, ни в каких военных операциях не замечен. Возможно, Баязид уже был на европейской стороне пролива, устраивал блокаду Константинополя и именно там узнал о планах крестоносцев – если только об этом его не предупредил Джан-Галеаццо, – перехватив письмо Сигизмунда императору Мануэлю. Прекратив осаду, султан вместе с войском, которое было при нем, пошел навстречу врагу, прихватывая по пути гарнизоны.

Захват Никополя был очень важен крестоносцам, поскольку этот город контролировал нижнее течение Дуная и торговые пути. Крестоносцы не напрасно сделали его своей стратегической целью. 12 сентября они увидели крепость, стоящую на известняковом холме. В узком пространстве, между берегом реки и подножием холма, бежала дорога. Ущелье перерезало холм, деля таким образом город на две части – нижнюю и верхнюю. Как и замок де Куси, это место самой природой было создано для защиты от нападения. Так называемая крепость была окружена двумя стенами, и в поделенном на две части городе – в более крупной верхней, и в той, что поменьше, нижней – имелись военные, гражданские и религиозные здания. В верхнем городе, кроме того, был базар, или торговая улица. Французы тотчас поняли, что этот город представляет собой такую же труднодостижимую цель, как и Махдия, хотя и не знали, что он отлично обеспечен оружием и провизией и что им командует решительный турецкий бей Доган. Уверенный в том, что султан непременно придет на выручку столь важной крепости, бей намеревался, если понадобится, сопротивляться до конца.

Французы не привезли с собой ни катапульт, ни других осадных орудий. Деньги были вложены в покупку шелков и бархата, расшитой золотом парчи, повозки ломились от дорогой провизии и бочонков с вином. Зачем тысячу миль тащить за собой по Европе тяжеленные орудия, если с презренным врагом можно запросто справиться и без этого? Такой выбор, должно быть, определяла европейская культура.

Бусико легко отнесся к отсутствию осадных орудий. Неважно, сказал он, можно быстро смастерить лестницы, а храбрые люди значат больше, чем какая-то катапульта. Фанатик рыцарства, Бусико с двенадцати лет служил пажом в нормандской кампании у герцога Бурбонского, в шестнадцать при Рузбеке его произвели в рыцари, в 24 года он тридцать дней продержался в турнирном бою, и этот подвиг вызвал восхищение у его ровесников. Два года спустя, в 1391-м, его сделали маршалом. Неспособный сидеть без дела, он дважды сражался с тевтонскими рыцарями в Пруссии, в Каире выкупал д’О и ездил в Иерусалим. Когда ему случилось видение: две прекрасные женщины в белых одеждах с красным крестом на знамени спустились якобы с небес и остановили готовившихся к атаке сарацин, – Бусико учредил орден Белой Дамы. Он полагал, что при необходимости можно привлекать в армию и представительниц слабого пола. Он был олицетворением рыцарства и мог бы сказать (слова эти, правда, принадлежат Жану де Бейлю, рыцарю XV века) то, что вдохновляло молодых людей его поколения:

«Как соблазнительна война! Когда знаешь, что гнев твой праведен, и кровь готова для боя, слезы наворачиваются на глаза. На сердце становится сладко, и жаль, если замечаешь, что друг ненароком подставляет уязвимое место, но он всего лишь исполняет волю Создателя. Рядом с тобой кто-то готовится жить или умереть. Все это порождает восхитительное чувство, и кто его не испытывал, тот не поймет. Ты думаешь, что человек, который испытал это чувство, может бояться смерти? Никогда, ведь в этот миг ему так хорошо, так радостно, что он не знает, где он, и в самом деле ничего не боится».

Стремительный штурм Никополя был невозможен, ведь глубина рвов, окружавших город, равнялась росту трех человек, поставленных друг на друга; к тому же отсутствовали осадные орудия, и все предполагало длительную осаду. Крестоносцы окружили Никополь, запечатали выходы из города, устроили блокаду и на реке, обрекая тем самым на голод и гарнизон, и городское население. Две недели прошли весело – в играх, празднествах, в громогласных изъявлениях презрения к невидимому противнику. Союзников приглашали на великолепные пиры в украшенных картинами шатрах; аристократы обменивались визитами, каждый день являлись в новых нарядах с длинными рукавами и в неизменных туфлях с длинными носами. Несмотря на гостеприимство, ирония и шутки в отношении храбрости союзников вызывали в армии недобрые чувства. В пьяном угаре все забыли об осторожности и не выставляли постов. Местные жители, возмущенные грабежами, никаких сведений о противнике не сообщали. Разве что фуражиры каждый день приносили слухи о приближении турок.

И в самом деле, султан с конницей и пехотой уже прошел Адрианополь и быстро двигался через Шипку к Тырново. Сигизмунд направил группу разведчиков, состоявшую из пятисот венгерских всадников; они проникли в окрестности Тырново (в 70 милях к югу от Никополя) и вернулись с подтверждением слухов о том, что «великий турок» уже близко. Те же слова, долетевшие до впавших было в отчаяние осажденных жителей Никополя, вызвали у них восторженные крики, в городе загремели барабаны и запели трубы. Бусико расценил это как уловку со стороны противника. Он был уверен в том, что турки никогда не осмелятся на атаку, и пригрозил отрезать уши любому, кто будет разносить слухи о приближении противника и деморализует лагерь.

Де Куси менее других был склонен сидеть в неведении, он чувствовал необходимость действовать. «Давайте выясним, что представляет собой наш противник», – сказал он. Судя по рассказу ветерана, переданному пятьдесят лет спустя хронистом Жеаном де Вавреном, де Куси с уважением относился к местным союзникам и внимательно прислушивался к выходцам из Валахии, хорошо знакомым с турецкими обычаями и хитростями. Будучи практичным от природы, он был одним из немногих, кто изучал врага и все его повадки и ухищрения. Вместе с Рено де Руа, бургундским наместником Жаном де Сэмпи, отрядом из пятисот копий и с пятьюстами конными лучниками он поехал на юг. Узнав, что к ним направляется большое турецкое войско, де Куси оставил двести всадников. При приближении противника они должны были сделать вид, что отступают, тогда противник бросится за ними в погоню, а люди де Куси выскочат из засады и набросятся на противника сзади. Это была распространенная тактика, и в данном случае она успешно сработала. Когда турки рванулись вперед, крестоносцы выскочили из-за деревьев с криком: «Да пребудет Богоматерь с сиром де Куси!», а в то же время французский авангард прервал свое притворное бегство и атаковал противника спереди. Турки растерялись и понесли много потерь. Воины де Куси поубивали столько врагов, сколько смогли, и с чувством исполненного долга оставили поля боя.

Победа де Куси произвела на лагерь сильное впечатление, однако породила два неприятных последствия: французы сделались еще самоувереннее, а коннетабль почувствовал себя уязвленным, «ибо увидел, что сир де Куси вызвал восхищение не только у всего французского войска, но и у чужеземцев». Он обвинил де Куси в том, что тот подверг армию неоправданному риску и лишил графа Неверского лидерства и славы.

Сигизмунд созвал военный совет. Он предложил пехотинцам Валахии пойти навстречу передовому отряду противника. Обычно турки с целью грабежа пускали вперед необученных рекрутов. В бою они тоже первыми принимали удар противника, чтобы его измотать. Сигизмунд сказал, что рыцарям не к лицу с ними сражаться. Когда простые солдаты устоят против первого натиска, в бой со свежими силами вступит французская конница, выстроившаяся в первом ряду армии крестоносцев. Венгры и союзники поддержат атаку и не дадут турецкой коннице обойти их с флангов. Честь и слава сражения, как, по всей вероятности, размышлял Сигизмунд, состояла не в первых ударах, а в последних – в тех ударах, которыми битва заканчивалась и приносила победу.

Граф д’О яростно возражал. Французским рыцарям не пристало вступать в бой после жалкого крестьянского ополчения, те привыкли бежать с поля боя, а не воевать. Рыцарский долг повелевает идти вперед и увлекать своим примером остальных. «Встать в арьергард значит лишить себя чести и вызвать к себе всеобщее презрение». Более того, как коннетабль он должен стоять первым, и всякий, кто окажется впереди него, нанесет ему оскорбление – в этом случае он явно намекал на де Куси. Бусико горячо его поддержал. Граф Неверский был уверен в том, что турецкие сабли и ятаганы не устоят против копий и мечей французов, так же думали и его ровесники. Сигизмунд не стал спорить и начал составлять собственный план сражения.

Через несколько часов – письменные свидетельства здесь расходятся – он прислал сообщение, что Баязид находится в шести часах перехода до Никополя. Крестоносцы в это время сидели за роскошным обедом и уже успели накачаться вином. Некоторые с презрением отнеслись к новости, другие запаниковали, кое-кто начал поспешно вооружаться. Все разногласия и изъяны кампании выплеснулись воедино в жестоком убийстве. Предположительно из-за недостатка людей для охраны, пленных Раховы попросту казнили, должно быть, без особых угрызений совести, поскольку те были схизматиками и неверными. Ни один хронист не сообщает, кто отдал этот приказ, впрочем, монах из Сен-Дени и другие назвали это событие варварством.

На рассвете, когда войско стало выстраиваться под знаменами командиров, Сигизмунд предпринял последнее усилие и послал своего главнокомандующего сообщить, что замечен турецкий авангард и, возможно, не следует совершать поспешных шагов, поскольку не известно, сколь многочисленно и близко ли основное войско султана. Были высланы разведчики, они вернулись с донесением, необходимым для планирования боя. Маршал сказал, что крестоносцы могут успокоиться: если они подождут, опасность попасть в окружение им не грозит. «Господа, делайте так, как я вам советую, ибо это воля короля Венгрии и его совета».

Граф Неверский поспешно собрал собственный совет, спросил мнения де Куси и Вьена, и они предложили ему послушаться короля Венгрии: решение того показалось им разумным. «Он имеет право указывать, чего от нас хочет», – сказал де Куси. Д’О взорвался: «Король Венгрии хочет присвоить себе честь победы». Переубедить его было невозможно. «Мы – авангард. Он сам доверил нам эту честь, а теперь вздумал ее забрать. Пусть ему верит кто угодно, но я не верю». Он схватил знамя и воскликнул: «Вперед, за Бога и святого Георгия, сегодня вы увидите перед собой победоносного рыцаря!»

Де Куси назвал самонадеянной речь бездумно отважного коннетабля. Он спросил, что думает об этом Вьен – ему как старшему по возрасту рыцарю доверили нести знамя крестового похода. «Когда невозможно услышать доводы истины и разума, – ответил адмирал, – на первый план выступает самонадеянность. Если коннетабль жаждет воевать, армия должна за ним следовать, но мы стали бы сильнее, если бы пошли вместе с венграми и союзными войсками». Д’О упрямо отказывался ждать. Разгорелся спор, юные упрямцы обвиняли старших рыцарей в трусости, отказывались верить в их благоразумие. Если де Куси и Вьен согласились, то только потому, что против такого оскорбления благоразумию не устоять.

Двадцать пятого сентября д’О дал сигнал к выступлению и возглавил авангард. Граф Неверский и де Куси командовали основной армией. Повернувшись спиной к крепости и городу, блестяще экипированные французы на боевых конях – «каждый похож на короля» – поскакали вместе с лучниками наперерез спускавшемуся с гор противнику. Госпитальеры, германцы и другие союзники оставались с королем Венгрии, который уже не контролировал события.

Французы наголову разгромили необученных рекрутов, поставленных в первые ряды турецкого войска. Вдохновленные успехом даже столь сомнительного свойства, рыцари рванулись вперед, оказались против хорошо обученной пехоты и тут же попали под град смертоносных стрел. Острые колья турок вспарывали животы рыцарским коням. Как французы прорвались сквозь них, неясно. Существует множество разных версий, связного рассказа о передвижениях и ходе боя у нас нет, есть только путаный калейдоскоп событий. Кто-то сообщает об убитых лошадях, о свалившихся на землю всадниках, о кольях, выбитых из рук противника, вероятно французскими солдатами. Рыцари бились мечами и боевыми топорами и, благодаря своему азарту и тяжести коней и оружия, вроде бы одержали верх над турецкой пехотой – та попятилась и спряталась за своей конницей. Де Куси и Вьен воспользовались паузой, чтобы передохнуть, восстановить порядок и дать венграм время прийти на помощь, но молодые рыцари «кипели от страсти» и, поверив в победу, настояли на преследовании врага. Они понятия не имели о численности противника и думали, что встретили все оттоманское войско.

Имеются сведения о схватке на горе: турецкие сипахи, словно на крыльях, слетели вниз и застали врасплох венгров и иностранных союзников на равнине, многие лошади пали жертвами заточенных кольев, другие кони остались без всадников и начали метаться, а пажи не могли их удержать. При виде такой паники воины Валахии и Трансильвании тотчас решили, что бой проигран, и кинулись врассыпную. Сигизмунд, великий магистр Родоса и германцы двинули на турок свои силы, и с обеих сторон началась невероятная бойня, но тут подоспело подкрепление – тысяча пятьсот сербских всадников, и противник получил преимущество. Будучи вассалом султана, сербский правитель Стефан Лазаревич мог бы занять нейтральную позицию, как и болгары, на чьей земле происходило сражение, но венгров он ненавидел больше, чем турок, и решил доказать верность мусульманскому правителю. Друзья вытащили с поля боя короля и великого магистра, те прыгнули в рыбацкую лодку и под огнем стрел уплыли от преследователей, после чего их подобрало судно союзнического флота.

Дата добавления: 2015-07-20