Глава пятая. Вильгельм давно уже занимался переводом «гамлета»; при этом он пользовался

Вильгельм давно уже занимался переводом «Гамлета»; при этом он пользовался проникновенным Биландовым трудом, через посредство которого и познакомился первоначально с Шекспиром. Он восполнил то, что было там опущено, и, таким образом, к моменту, когда они с Зерло пришли к относительному согласию насчет обработки, у него уже имелся полный текст. Теперь, следуя своему плану, он принялся изымать и вставлять, разделять и связывать, изменять и восстанавливать; ибо, как ни был он доволен своей идеей, но, когда он взялся за ее осуществление, ему все казалось, что он только портит оригинал.

Окончив работу, он прочитал ее Зерло и прочим участникам труппы; все остались очень довольны, особливо Зерло хвалил многое.

– Вы очень верно уловили, – в частности заметил он, – что пьеса основана на внешних обстоятельствах, однако им следует быть проще, нежели их подал великий писатель. То, что происходит за пределами сцены, чего зритель не видит, что он должен себе представить, – служит как бы фоном, на котором движутся действующие лица. Простая и широкая панорама флота и Норвегии придется здесь очень кстати; если полностью убрать ее, останется чисто семейная драма и великая идея гибели целой династии через внутренние злодеяния и непотребства не будет выражена во всей своей значительности. Если же сам фон будет многообразен, подвижен и сложен, он повредит выразительности действующих лиц.

Тут Вильгельм снова встал на защиту Шекспира, доказывая, что писал он для жителей островов, для англичан, которым привычный фон – корабли да морские странствия, побережье Франции да каперы, а нас отвлекает и сбивает с толку то, что совершенно привычно для них.

Зерло вынужден был уступить, и оба согласились в том, что раз уж пьеса идет на немецкой сцене, такой строгий и про* стой фон всего более будет соответствовать нашему восприя* тию.

Роли были распределены еще раньше: Полония решил играть Зерло, Офелию – Аврелия; роль Лаэрта предопределило самое его имя; живой коренастый юноша-новичок получил роль Горацио; лишь насчет короля и призрака воз* никли затруднения. На обе роли имелся один только старый ворчун. Зерло предложил в короли педанта, против чего решительно восстал Вильгельм. Вопрос так и остался открытым.

Затем Вильгельм сохранил в пьесе роли Розенкрапца и Гильденстерна.

– Почему вы не слили их в один образ? – спросил Зер-* ло. – Такую манипуляцию произвести как нельзя легче.

– Избави меня бог от сокращений, которые уничтожают и смысл и эффект! – возразил Вильгельм. – То, что собой представляют и делают эти двое, не может быть изображено одним. В таких мелочах сказывается все величие Шекспира. Э™ тихие повадки, эта угодливость и увертливость, это поддакивание, эта ласкательность и льстивость, это проворство, это пресмыкательство, эта всегодность и ничтожество, это истовое криводушие, эта бездарность – как может все оно быть выражено одним человеком? Да на это потребовалась бы целая дюжина, если бы их нашлось столько; но они ведь проявляют себя лишь в обществе, они и есть общество, и Шекспир показал большую скромность и мудрость, выведя всего два подобных образца. Кроме того, в моей обработке требуется именно пара таких, противопоставленных одному доброму, славному Горацио.

– Я понимаю вас, и вопрос этот мы уладим, – согласился Зерло- Одного из них будет играть Эльмира (так звалась старшая дочь ворчуна); совсем неплохо чтобы они были недурны собой, а я наших кукол разряжу и вышколю всем на загляденье.

Филина опомниться не могла от радости, что будет играть герцогиню во вставной комедии.

– Уж я сумею поестественнее показать, – восклицала она, – что можно впопыхах выйти замуж за второго, после того как без памяти любила первого. Надеюсь, что заслужу шумный успех, и каждый мужчина пожелает стать третьим.

Аврелия досадливо морщилась на такие речи; ее неприязнь к Филине росла с каждым днем.

– Очень жаль, что у нас нет балета, – заметил Зерло, – иначе вы станцевали бы па-де-де с первым и вторым мужем; и старый уснул бы в такт танцу, а ваши ножки и коленки имели бы премилый вид на заднем плане в кукольном театре.

– О коленках моих вам мало что известно, – вызывающе отрезала она, – а что до моих ножек, – и, достав из-под стола свои туфельки, поставила их обе перед Зерло, – вот вам мои ходульки, попробуйте сыскать вторые такие миленькие.

– Дело нелегкое! – согласился он, разглядывая миниатюрные полуботиночки. В самом деле трудно было представить себе что-нибудь изящнее.

Туфли были парижской работы; Филина получила их в подарок от графини, дамы, которая славилась красивыми ножками.

– Очаровательные вещицы, – воскликнул Зерло, – у меня сердце обмирает при виде их.

– Смотрите, какая чувствительность! – промолвила Филина.

– Ничто не сравнится с парой туфелек такой тонкой, превосходной работы! – восклицал Зерло. – Но звук их еще лучше, чем вид.

– Это что значит? Ну-ка, давайте их сюда! – потребовала Филина.

– Осмелюсь сказать, – начал оп с притворной скромностью и с плутовато-серьезной миной, – наш брат холостяк, проводя ночи по большей части в одиночестве, испытывает страх не меньше других людей и в темноте жаждет общества, особливо на постоялых дворах и в незнакомых подозрительных местах, – вот мы и бываем утешены, если какая – нибудь добросердечная малютка пожалеет нас и составит нам компанию. Лежишь ночью в постели, вдруг вздрогнешь, услышав шорох, дверь отворится, ты узнал милый щебечущий голосочек, что-то подкрадывается бесшумно, шуршат занавески, тук, тук! – падают туфельки, шмыг! – и ты уже не один. Ах, этот милый, ни с чем не сравнимый звук падающих на пол туфелек! Чем они миниатюрнее, тем нежнее стук. Что бы мне ни толковали о соловьях, о журчании ручья, о шелесте ветерков, обо всем, что когда-либо звучало на флейте или на органе, я стою за тук, тук! Тук, тук! – чудеснейшая тема для рондо, которое хочется слышать все вновь и вновь.

Филина взяла туфли у него из рук и заметила:

– Как же я их стоптала! Они мне слишком велики. – Затем поиграла ими, потерла подошвами друг о дружку. – До чего же они разогрелись! – воскликнула она, приложив одну подошву к щеке, затем потерла их опять и протянула Зерло. Он простодушно собрался пощупать, горячо ли, а она, крикнув: «Тук, тук!» – так сильно ударила его каблуком, что оп с криком отдернул руку.

– Я вас научу, что надо думать, глядя на мои туфли! – смеясь, заключила Филина.

– А я научу тебя, как обманывать старых людей, точно малых ребят! – в ответ крикнул Зерло, вскочил, стиснул ее в объятиях и похитил не один поцелуй, от чего она отбивалась с виду не на шутку.

В этой возне ее длинные волосы распались, опутали их обоих, стул опрокинулся на пол, и Аврелия, до глубины души возмущенная подобным бесчинством, в досаде встала с места.

Дата добавления: 2015-07-26