В муравейнике 13 страница

– Не Марк, а Джон! Запомни! Джон!!! – Марк отпустил горло закашлявшегося Курта и теперь угрожающе навис над Дэвидом. Тот утер губы и, посмотрев на окровавленную руку, пожал плечами:

– Ты хотя бы объясни сначала, что ты имеешь в виду?

Успокоившись так же внезапно, как пришел в ярость, Марк снова уселся между ними на диван.

– Да заткнись ты, – дружелюбно сказал он Курту и похлопал его по спине. – Лучше послушай. – Говорить было легко, в голове от «травы» стояла кристальная ясность. – Тебе нравится Джон Леннон? – для начала спросил он Дэвида.

– Еще бы, – подтвердил тот, инстинктивно утерев губы снова.

– А что тебе в нем нравится?

– Ну… Вообще…

– То, что он женился на японке, тебе нравится?

– Нет, – твердо ответил Дэвид.

– А то, что он говорит про церковь и про Христа?

– Нет, конечно…

– Так-то! Тебе нравится, что он смелый, веселый и то, что он поет. Вот что тебе нравится. Только он уже давно не смелый. Он давно продался. Он покупает шикарные дома и катается на яхте со своей цветной. И он уже не веселый, совсем не веселый, только послушай, что он поет – «Come Together», «A Day Of The Life» – это все такое мрачное… А песни… Помните, я вам свою новую песню показывал?

Пришел в себя и вмешался Курт:

– Ту что ли, идиотскую? Про номер?

– Да, – огрызнулся Марк. – Это когда я ее спою, все будут говорить, что она идиотская. А вот если бы ее «Битлз» спели… А теперь – смотрите! – Он полез в тумбочку и достал оттуда конверт с маленькой пластинкой. – Я вчера купил.

Он включил проигрыватель и поставил диск. Зазвучали фортепиано, бас и ударные. Голос Джона Леннона вкрадчиво запел:

«Ты знаешь имя, найдешь и номер,

Ты знаешь имя, найдешь и номер…»[147]

Собственно, на этом текст «песни» и заканчивался. На разные лады эта строчка повторялась раз двадцать. Изредка слышались еще какие-то бессмысленные выкрики помимо мелодии. И все.

– Ну?! – выпятил подбородок Марк, ожидая реакции.

– Ну-у… – протянул Курт, – это все-таки не совсем та песня… – Марк мрачно уставился на него, и он опасливо закончил: – Но почти та.

Марк расслабился:

– Вот я и говорю. Леннон все продал и всех предал. Он теперь не настоящий, он – липовый. И Господь отвернулся от него. Я уже сейчас сочиняю те же песни, что и он. И я – не продамся! Я буду бороться со злом и помогать слабым! – говоря это он вновь возбуждался. – Я вступлю в «Ассоциацию молодых христиан» и буду много молиться! Все грехи мира я возьму на себя и искуплю их! И я буду сочинять песни! Я больше не буду подглядывать из-под кровати! Я, я буду настоящим Джоном Ленноном, а не этот иуда!!! – он вскочил, шагнул к проигрывателю и, сдернув с него пластинку, сломал ее пополам. Потом обернулся к сидящим на диване. – Что ты на меня пялишься?! – рявкнул он на Дэвида. – Не веришь?!

– Почему? – замялся тот. – Я верю…

– Слушайте, – снова сменил гнев на милость Марк, – хотите, я вам подарю все это? – Он обвел рукой стены комнаты, увешанные плакатами «Битлз» и обложками их пластинок.

– Ты же столько лет собирал, – засомневался Курт, но глаза его заблестели в предчувствии обладания сокровищем.

– Забирайте, забирайте, – Марк залез на стол и принялся сдергивать с плакатов скотч. – Вот этот и вот этот… А этот – не дам! Этот надо сжечь! Когда они писали «Сержант», Леннон уже переродился. Зажигай.

– Прямо здесь?

– Рви на кусочки и жги вон в той тарелке. И вот этот – тоже. Остальные – забирайте. Джону Леннону ни к чему обвешивать комнату своими портретами.

Опасливо косясь на одноклассника, Курт и Дэвид сворачивали подаренные драгоценности, а в большой железной миске пылал огонь…

Марк не знал, что предмет его любви и ненависти находится сейчас совсем недалеко от него, в Америке. В то время, когда на студии готовился «Let It Be», Джон и Йоко свихнулись окончательно. Ее второй подряд выкидыш превратил их депрессию в хроническую, а подсказанный кем-то метод излечения от наркотиков путем замены другими наркотиками, привел к так называемой «полизависимости», то есть, к неспособности жить без употребления сразу нескольких препаратов одновременно…

И вот, в одно липко-блевотное утро, когда, сидя на унитазе, Джон распечатывал и просматривал почту, в одной из бандеролей он обнаружил книжку американского психотерапевта Артура Янова «Первичный крик». Открыв ее по обыкновению наугад посередине, Джон прочел:

«…когда ребенок впервые сознает, что его не любят даже не за то, что он непослушен и не для того, чтобы он стал лучше, а просто потому, что он таков, каков он есть. Внезапно он понимает, что его мать и отец – не само собой разумеющиеся реалии, а люди, которым он может быть и не нужен, которым он может быть даже в тягость. Он хочет любви, но он уже понимает, что никто не может любить другого так, как себя, что одинок каждый…»

– Йоко! – позвал Джон, не вставая.

Та, чуть зеленоватая от нездоровья, вышла из комнаты голая и опустилась перед ним на пол.

– Да? – спросила она.

– Завтра летим в Штаты, – сообщил Джон. – Этот доктор Янов… Он вытащит нас.

– Летим, – пожала она плечами.

Артур Янов оказался довольно молодым плешивым очкариком.

– Итак?.. – он внимательно посмотрел Джону в глаза.

– Я наркоман. Законченный наркоман. Но мне хотелось бы еще немного пожить. Хотя и не знаю, для чего. Но я помню, когда я еще не был наркоманом, я знал, зачем. И мне было хорошо…

– Что вы употребляете?

– Все. Особенно героин.

– Что вас беспокоит?

Джон усмехнулся:

– Ну, например, меня беспокоит, что, когда я в последний раз вел автомобиль, я чуть не врезался в стену оттого, что из-за дома на перекресток выплыла огромная рыба-пила…

– ЛСД?

– И ЛСД тоже.

– Как потенция?

– А зачем она? Эти вещи меня с женой в последнее время не прикалывают.

– Сколько можете терпеть ломки?

– Нисколько. Я упреждаю их новой дозой.

– Та-ак, – Янов задумчиво побарабанил пальцами о стол. – Я много читал о вас, мистер Леннон, и, думаю, много о вас знаю. Я смогу помочь вам. Но только при одном условии. Вы обещаете беспрекословно подчиняться мне в течении всего курса?

– Да, – с готовностью кивнул Джон.

– Месяцев семь-восемь, – уточнил Янов.

– Согласен.

– Тогда начнем прямо сейчас.

Джон кивнул.

– Раздевайтесь.

– Зачем? – удивился Джон.

– Догола и немедленно! И чтобы я больше не слышал от вас подобных вопросов!

Джон поспешно стянул с себя одежду и в недоумении встал перед врачом, опустив руки. Он был худ и неказист. Лохматая шевелюра, усы и отращенная недавно, скорее не из оригинальности, а от лени, клочковатая борода делали его похожим на гриб с бледной ножкой торса.

Янов скептически оглядел его.

– Ложитесь на пол, – скомандовал он.

«Он просто маньяк-гомосексуалист, – догадался Джон. – Ну и ладно…» И улегся на голый паркет, ощущая, как от холода кожа на животе становится гусиной. Он подумал, что должен чувствовать сейчас унижение. Но не чувствовал ничего.

– На бок, – уточнил Янов. – Вот, вот. Скрючьтесь, словно вы у матери во чреве. Не пытайтесь ничего вспоминать, это придет само… Так… Руку сюда… Закройте глаза и слушайте.

Джон опустил веки. Щелкнула ручка магнитофона, и раздалось какое-то утробное бульканье, поскрипывание… Звуки то нарастали, то становились еле слышимыми. Сквозь них стал проступать стук… Сердце?

Янов заговорил:

– Вы приготовились к рождению. Вы не знаете, что сделает с вами враждебный мир, как не знаете, что сделаю сейчас я. Вы боитесь, вам одиноко, но вы еще не знаете, что такое ненависть. Вы готовы выйти на белый свет, вы напрягаетесь, двигаете плечами и коленями. Вы готовитесь закричать. Закричать истошно, изо всех сил… Акушер уже давит на лоно вашей матери… – Янов упер ногу в бок Джона и нажал. – Вам больно, еще больнее… И вдруг…

И тут доктор окатил Джона холодной водой, и у того перехватило дыхание.

– Вы открываете глаза.

Джон подчинился, а Янов принялся нажимать на кнопку фотовспышки, держа ее прямо у него перед носом и настойчиво повторяя:

– Кричите. Кричите!

– И-и… – протянул Джон.

– Кричите же!!! – рявкнул Янов. – Вы родились! Орите, что есть мочи!!!

– Ау-а!!! Ау-а!!! – истошно завопил Джон и внезапно почувствовал, что с этим криком из его души выплескивается нечто темное и мерзкое. Он буквально осязал это! Он орал не менее двадцати минут. И замолчал только от удивления, когда понял, что обмочился.

– Вы восприимчивы, – похвалил Янов. – У вас пойдет. Завтра приходите с женой.

Первый же сеанс странной терапии преобразил Джона. Еще вчера при слове «музыка» он болезненно морщился, а сегодня, вернувшись от доктора в Титтинхерст, он тут же уселся за рояль, взял мощный мажорный аккорд и запел сочиненное в машине четверостишие так страстно, что насторожилась даже скептичная Йоко:

«Мама! Я был твой,

Только не было тебя со мной.

Папа! Где ты был?

Я не знал тебя, но я любил…»[148]

– Это будет новый альбом «Битлз»? – спросила Йоко, когда Джон, повторив эти строчки раз пятьдесят, остановился.

– Нет, – отрицательно помотал он головой. – К «Битлз» это не имеет никакого отношения.

Йоко одобрительно кивнула. А он добавил:

– Пожалуйста, позвони Дику Грегори. Я хочу, чтобы он делал мне массаж. Весь день. Я хочу попытаться обойтись сегодня без героина.

Когда мастер-запись альбома «Let It Be» была готова, «Битлз» неожиданно проявили к ней интерес и, откликнувшись на звонки Дебби, дружно явились в «Эппл». В том числе и заметно взбодрившийся Джон. Власти США, не очень-то довольные его миротворческими акциями, не продлили ему визу, вот он и вернулся в Лондон. Но доктора Янова он прихватил с собой.

И вот они уселись в павильоне, и Спектор включил магнитофон… Неожиданным было уже начало: не музыка и даже не счет – «раз, два, три», как в «Please, Please Me», а совершенно бессмысленная фраза Джона в стиле его абсурдных шуточек: «„Люблю Пигмея“ Чарльза Хотри – спектакль в пользу глухих! В первой фазе Дорис получает овес…» Что означает этот набор слов, сказанный им на какой-то репетиции года два назад, никто не помнил.

Но Джон от такого начала пришел в восторг и даже захохотал от удовольствия. Теперь, что бы ни следовало дальше, альбом ему уже нравился. Пол же, напротив, насупился. Его интересовала музыка, а не модернистские хулиганства. И музыка началась сразу за выкриком Джона. Это был огрызок песни Пола «Двое из нас», которую он когда-то забросил, посчитав неудачной:

«Ты и я – шлем открытки,

Пишем письма на стене.

Ты и я – жжем по спичке,

По привычке мы идем домой…

Дорога домой,

Дорога домой,

Идем домой…»[149]

К черновой записи этого фрагмента Спектор не добавил ничего, оставив его как есть. Обрывалась «песня» так же внезапно, как и начиналась. А затем вновь прозвучала фраза Джона: «Да, о'кей… Погодите… Раз, два, три…» По замыслу продюсера, все эти ухищрения должны были ввести слушателей в атмосферу репетиции «Битлз», и если это удастся, вся «лажа» будет прощена.

Но Пол не желал этого понимать. Он был вне себя: «Начать пластинку с какой-то бесформенной каши! Это профанация и позор!..» И он уже не был способен прочувствовать, как прекрасна была следующая песня – «Across The Universe»[150]Джона. Она была нежна и влекла фантазию в заоблачные дали. Услышав ее припев – буддийскую мантру «Джай Гуру Дэва Ом», Харрисон впал в благостный транс: наконец-то не он один в «Битлз» сеет с помощью музыки зерна мудрости Кришны… А его собственная песня «I, Me, Mine»[151]была так шикарно доработана Спектором с добавлением мощного органа и перемикширована, что обещала стать хитом.

Законченные, добротные номера перемежались с сырыми обрывками и репликами. Наконец, дошла очередь до песни Пола «The Long And Winding Road»[152]. От ее мелодии, окрашенной звучанием симфонического оркестра, щемило сердце, и Ринго даже зашмыгал носом… И тут Пол взорвался:

– Выключите, наконец, эту гадость! – заорал он.

Спектор, наблюдавший за ними, и тихонько пухнувший от гордости, не поверил своим ушам:

– Гадость?.. – переспросил он.

Пол, не дожидаясь, когда тот опомнится, сам прошел в рубку и остановил фонограмму.

– Как вы посмели?!! – напустился он на Спектора, вернувшись. – Женский вокал! Хор монашек! В «Битлз» никогда не было и не будет женского вокала!

– А мне понравилось… – сунулся было Ринго, но Пол грубо осадил его:

– Тебя не спрашивают!

Он снова повернулся к продюсеру:

– Немедленно перемикшируйте этот номер или снимите его!

– Нет, нет, – вмешался Джон, – ничего не надо менять. Отличный альбом, отличная песня…

– Это МОЯ песня! – ощетинился Пол. – И МНЕ лучше знать, как она должна звучать! Я не собираюсь позориться на весь мир!

Почувствовав поддержку Джона, Фил Спектор позволил себе обиженно возразить:

– Когда я работал над ней, я несколько раз звонил в Шотландию и просил вас помочь мне. Но вы трудились там над собственным альбомом. А меня поджимали сроки, я не мог ждать вечно!

– Ты обосрался, Макка, – констатировал Джон.

– Это МОЯ песня, – повторил Пол удрученно.

– «Я, мне, мое», – процитировал самого себя Джордж.

– Это песня «Битлз», – сказал Джон веско. – Запомни это, мой мальчик.

Пол потемнел от обиды. Но он тут же взял себя в руки.

– Ладно, – неожиданно спокойно сказал он. – Ладно. Но лично я отныне не работаю с «Битлз». Моя пластинка уже отпечатана и готова к продаже. Я придерживал ее, чтобы не навредить реализации альбома «Битлз». Но тем, что я не могу распоряжаться собственной песней, вы поставили меня в положение, унижающее достоинство художника. И я снимаю с себя какие бы то ни было моральные обязательства. Свой диск я отправлю в продажу завтра же. И в каждом конверте будет лежать листовка с моим заявлением о выходе из «Битлз».

– Напугал, – усмехнулся Джон. – Отправляй. Кто тебе мешает?

– Теперь уже – никто и ничто, – согласился Пол. И саркастически добавил: «Пусть будет так».

Он покинул студию, ни на кого не глядя.

Проводив Пола полными слез глазами, Дебби, такая же конченая битломанка, как и весь низовой состав сотрудников «Эппл», принялась обзванивать друзей и знакомых: «Салли! Это конец. Они окончательно разругались…», «Иштван? Ты был прав. Развод. Сегодня я буду спать с тобой, иначе я сойду с ума…», «Только прошу тебя, Моника, ничего с собой не делай! Обещаешь? „Битлз“ больше не существуют… Нет, нет! Не вздумай! Положи таблетки на место!..»

Тем временем «верхушка» «Эппл» собралась на военный совет.

– Вы угробили наш альбом, – заявил Клейн.

– С чего это вдруг? – поднял брови Джон. – «Битлз» лопнул, это факт, к этому дело уже давно двигалось, но эта-то пластинка уйдет нормально.

– Нет, не уйдет, если диск Пола выбросят на прилавки раньше.

– И у меня, и у Джорджа были сольные проекты, – возразил Джон, – и никакой катастрофы не случилось.

– И у меня… – тихонько вставил Ринго, месяц назад выпустивший собственную пластинку «Sentimental Journey»[153]и гордившийся ее двадцатым местом в хит-параде.

– Вы не понимаете, – покачал головой Аллен Клейн. – Не зря ведь мы с мистером Мартином попросили Пола повременить с продажей своего диска. Ваши сольники не имели никакого успеха. Их или не заметили, или смеялись над ними. А вот Пол записывался только с «Битлз», и эти пластинки всегда были на первом месте. И все считают теперь, что «Битлз» – это Маккартни.

– Вот как? – недобро прищурился Джон. По большому счету, ему было наплевать. И все же стало обидно.

Вмешался Мартин:

– Ты ведь не будешь отрицать, Джон, что над последними альбомами Пол работал намного больше, чем ты.

– Да, – признал Джон. – Я уже давно чувствую себя его сессионным музыкантом. И мне это не нравится.

Джордж согласно кивнул. Его раздражало то, как пренебрежительно Пол относился к его творениям, позволяя вставить в диск только по одной-две песни. И это, кстати, не лучшим образом влияло на его заработок.

– А раз так, – продолжал гнуть свое Клейн, – раз «Битлз» – это Маккартни, а то, что делают остальные сами по себе – ерунда, то его сольник пойдет нарасхват. Особенно если он и в правду неплох.

– Я слушал, – снова вставил свое слово Мартин, – он очень неплох. В меру глуп и мелодичен.

– То есть, он обещает быть бестселлером, – заключил Клейн.

Свою лепту в разгром безмятежности Джона внес Спектор:

– А если в конверте пластинки Пола будет заявление о распаде «Битлз», то «Let It Be» уж точно никому не будет нужен. Я старался создать впечатление репетиции живой группы. Теперь всем будет ясно, что это – блеф.

Все смолкли, обдумывая сказанное.

– До чего мы доехали, парни, – нарушил тишину Ринго. – И только оттого, что ни один не хочет чуть-чуть подвинуться… Спасу нет, какие все гордые… – Он поднялся. – Поеду-ка я к Полу, попробую его отговорить.

– Лучше ехать Джону, – предложил Клейн.

– Ну уж нет! – замотал головой тот. – Если поеду я, я набью ему морду!

– Мне тоже не стоит, – задумчиво сказал Джордж. – Пусть едет Ринго.

– Что ж, ладно, – нехотя согласился Клейн. – Давай, Ричи. На тебя, затаив дыхание, смотрит весь мир.

Когда Ринго проходил через приемную, ту же фразу – «На тебя смотрит весь мир…» – прошептала так, что он не услышал, Дебби и до боли закусила пухлые губы.

– Не знаю, правильно ли я поступаю, – Пол выглядел таким несчастным и испуганным, что Линда сейчас испытывала к нему почти материнские. – Мы были друзьями много лет. Мы были почти как семья…

Линда хотела сказать, что теперь у него есть другая семья, но тактично промолчала.

– Мы любили друг друга, – продолжал он говорить, скорее, сам с собой, чем с ней. – Я всегда знал о той чертовщине, которая опутывает нас, но старался забыть… Но Клейн… Как я ненавижу его! – Лицо Пола исказила ненависть, а у Линды в готовности заплакать задрожали губы. Ей было очень неприятно видеть Пола таким. – Он всех настроил против меня! – Ничего не замечая, ударил кулаком по столу Пол. – И теперь я должен быть твердым. Обратного пути нет.

Раздался звонок. Пол включил переговорное устройство:

– Кто там?

– Пол, это я, – раздался голос Ринго.

– Чего тебе?

– Впусти сначала… Тут холодно.

– Нам не о чем разговаривать. – Пол отключил переговорник.

Минут десять Ринго давил на кнопку звонка, бормоча:

– Так-то ты поступаешь со старыми друзьями? Но я не отступлю. Потому что я одинаково люблю и тебя, и Джона, и я смогу вас помирить…

Пол не отвечал. Тогда Ринго, не обращая внимания на удивленные восклицания фанаток Пола, вечно дежуривших тут, перелез через ограду, поднялся на крыльцо дома и начал методично колотить ногой в дверь.

– Вот же дятел, – усмехнулся Пол, – ну что мне с ним делать?

– Впусти его, – посоветовала Линда. – И будь с ним помягче…

– Нет. – Пол поднялся. – Я не дам ему говорить со мной. А то он уговорит. Я сделаю все, как надо.

Отперев, он распахнул дверь, и Ринго, делавший очередной пинок, с трудом удержался на ногах. Невинно глядя на Пола снизу вверх, он предложил:

– Побеседуем, Макка?

Линда тоже вышла из комнаты и, прислонившись к косяку, приветливо кивнула ему.

Пол молчал, разглядывая его, словно не мог на что-то решиться.

– Аллен Клейн не такой уж плохой парень, – сказал Ринго, – и все мы хотим тебе только добра…

Зря он сказал про Клейна. Пол решился. Стиснув зубы, он, не проронив ни слова, правой рукой взял Ринго за лацканы пиджака и влепил ему левой такую затрещину, что мир для того полыхнул болезненным белым фейерверком.

Пол услышал испуганный вздох и тут только обратил внимание на десяток девушек, наблюдавших эту сцену из-за прутьев ограды.

Толкнув ошеломленного Ринго назад, он захлопнул перед его носом дверь. И без сил опустился на пол.

Услышав всхлипывания, он поднял глаза и увидел, что Линда плачет.

– Я должен был… – сказал он неуверенно. – Они ведь ничего не понимают…

Когда Ринго вернулся в «Эппл», Дебби кинулась ему навстречу. Фингал был порядочным, и она приложила к его щеке смоченный одеколоном носовой платок. «Ублюдок! Какой же он ублюдок!…» – повторяла она. А затем принялась сладострастно вырезать бритвой все изображения Пола из плакатов на стенах приемной и рвать их на мелкие кусочки.

Эта процедура была похожа на ритуальное действо, и работники студии, столпившись тут же, наблюдали за ней. Без ненависти в голосе имя Пола не произносил теперь никто.

Опасения Клейна не оправдались. Альбом Пола «Mc'Cartney» и публикой, и критиками был принят холодно, если не сказать враждебно. Во всяком случае, первого места в хит-параде он не увидел. А вот вышедший три недели спустя «Let It Be» – альбом группы, о распаде которой было уже официально заявлено, альбом смикшированный из «отбросов», альбом, стоимость которого стараниями Клейна была выше обычной в несколько раз – возглавил список популярности на восемь месяцев. Только предварительных заявок на него было подано три и семь десятых миллиона… Лихорадочный блеск глаз и болезненный румянец делают порой умирающую от чумы девушку прелестной…

Линдси-Хогг кое-как склепал-таки свой фильм. Назывался он теперь тоже не «Get Baсk», а так же, как и пластинка. Но на его премьеру никто из «Битлз» не явился. Зачем?..

Их взаимные обвинения, словно поток помоев, выплеснулись на страницы прессы. После всех оскорблений, которые Пол нанес остальным, а те – ему, о «мировой» речи уже быть не могло.

Встал вопрос о разделе имущества, и Джон, со свойственными ему левацкими замашками, предложил поделить все поровну на четыре части. Пол не был согласен с таким вариантом. Неужели ЕГО вклад в величие «Битлз» равен вкладу Ринго или Джорджа?..

…Выходя из зала суда под руку с Линдой, бледный от обиды за все услышанные в свой адрес оскорбления, Пол краем уха услышал обрывок разговора двух репортеров:

– …И на этих подонков мы молились десять лет?!

– Да-а… Кто бы мог подумать, что они так ненавидят друг друга? Заголовок у меня будет такой: «Джон Леннон назвал Пола Маккартни „сраным шакалом“». Газету на части будут рвать.

Пол остановился и обернулся к разговаривающим.

– Пожалуйста, – попросил он, – будьте людьми… – он хотел сказать, – «Не пишите такой заголовок», но тут же подумал, что даже если он и уговорит этих двоих, остальные (а журналистов в зале было несколько десятков) все равно напишут какую-нибудь гнусность. И он, махнув рукой, отвернулся.

Одной из целей, которые он ставил перед собой, возбуждая тяжбу, он, во всяком случае, добился: мосты были сожжены, Джон, Джордж и Ринго никогда уже не предложат собрать группу вместе. Что касается второй цели – денег… Игра не стоила свеч. Суд заморозил счет «Битлз» до окончания разбирательства группой экспертов – экономистов и юристов. Знатоки утверждали, что процесс этот займет минимум лет пять…

По дороге к автомобилю, зябко ежась, Пол сказал жене:

– Как только я вошел в зал, я сразу вспомнил этого психа, Мэнсона, помнишь, я тебе рассказывал?

– Конечно.

– Он кричал: «Ребенок должен родиться средь вас, но вы растерзаете его…» У меня такое чувство, что именно это мы и совершили.

Ожидая возвращения троицы, Дебби вышла покурить и стояла на тротуаре в компании нескольких битломанов, день и ночь дежуривших возле дверей «Эппл». Выглядели все они так, словно были гостями на похоронах. То и дело стряхивая легкий снежок с воротников, они вполголоса переговаривались ни о чем. Собственно, это и были похороны.

Но вот в конце улицы появился новенький белый «роллс-ройс» Джона. Ждущие подтянулись, стараясь выглядеть бодрее. Машина остановилась, и из нее вывалилось… трое хохочущих парней.

Поклонники не верили своим глазам.

– Что?! Снова вместе?! – надеясь на чудо, подскочила к ним Дебби, но тут же осеклась, сообразив, что Пола с ними нет.

Выяснилось, что веселье вызвано выходкой, совершенной Джоном напоследок. После того, как было объявлено решение суда, они, расстроенные, гуськом вышли из зала. Комментировать событие репортерам они отказались. Сев в машину, Джон наклонился к шоферу:

– Энтони, кирпичи у нас еще в багажнике?

– Да, – водитель сокрушенно поскреб затылок. – Извините, я вчера вечером забыл их выгрузить.

– Не извиняйся. Ты просто праздник мне устроил. На Кавендиш-Стрит, к Полу! – скомандовал он, откинулся на спинку сидения и пояснил Джорджу и Ринго: – Я вчера для сада кирпичи купил. – Но, заметив, как удивленно они переглянулись, он не выдержал и прыснул.

Бессменные поклонницы Пола потеснились, уступая их машине проезд к двойным черным воротам. Джон не стал звонить, а, как давеча и Ринго, перелез в сад через ограду. Затем распахнул ворота изнутри и, потирая замерзшие руки, подошел к багажнику. Ринго и Джордж вышли из машины загипнотизированные происходящим.

Энтони открыл багажник. Джон взял два кирпича и вернулся в сад. Немного не дойдя до дома, он остановился, сделал дурашливое движение готовящегося к броску метателя диска, а затем один за другим кинул кирпичи в окна Пола.

Поклонницы и Джордж с Ринго застыли, не веря своим глазам. Звон бьющегося стекла наполнил воздух. В проеме одного из выбитых окон появился Пол. По его лицу невозможно было понять, какие чувства он сейчас испытывает. Как и остальние он не проронил ни звука. Сзади подошла Линда и обняла его за плечи.

Неожиданно Джон откинул голову и захохотал. Было холодно, и пар изо рта делал Джона похожим на глотающего огонь факира. Просмеявшись, он крикнул:

– Вот и еще один повод подать на нас в суд, Кемпбелл!

Тут заржали и остальные, втискиваясь в «роллс-ройс».

Провожая машину взглядом, Пол тихо сказал:

– Я так не могу, Линда. Я должен с ним поговорить.

– Как знаешь, милый, – отозвалась та. – По телефону?

– Он бросит трубку.

– А если он выставит тебя? Как ты Ринго.

– Значит, я должен пережить и это.

Но Джон не выставил Пола, когда тот явился к нему после полуночи. Во всяком случае, сразу. И тут же объяснил свое великодушие:

– Ко мне часто являются гости, которых мне совсем не хочется видеть. Теперь, Макка, ты – один из них.

– Нам нужно поговорить, – сказал Пол, пройдя и усевшись в кресло.

– О чем? – оскалился Джон. – Разве сказано еще не все?

– По-настоящему не сказано еще ничего.

– Да? И сколько же дерьма нам предстоит еще сожрать, прежде чем мы, наконец, расстанемся? Или «по-настоящему» – это дуэль? Я готов. У меня есть ружье.

– Джон, я хочу, чтобы ты меня понял…

– Крокодил проливает слезы. Того, что сделано не изменишь. Выбрал путь подлеца, так хотя бы наберись смелости пройти его, не сворачивая.

– Не затыкай мне рот, выслушай…

– Да?! Смотри-ка, какие мы обидчивые! Я ему даже еще по роже не дал, а он уже обижается! – Джон плюхнулся в кресло напротив и положил ноги на журнальный столик. – Ты меня просто восхищаешь, мальчик!

– Я хочу начать разговор со Стюарта…

– Не надо! – Джон резким движением поставил ноги на пол и наклонился вперед, приблизив свое лицо к лицу Пола. – Однажды я предупредил тебя: ни-ко-гда не касайся его имени!

– Ну дай ты мне пять минут, – взмолился Пол. – Только пять минут…

Джон поднес к глазам часы.

– Начал!

Торопливо, сбиваясь и перескакивая с одного на другое, Пол принялся рассказывать обо всех своих страхах, обо всех сверхъестественных событиях, подтверждающих мистические прозрения Стюарта. Смерть Джулии Леннон, смерть Мэри Маккартни, смерть самого Стью и его «записка с того света», смерть Брайана, истерическое поклонение всего мира, калеки, жаждущие коснуться «Битлз» для исцеления, невиданный успех их даже самых неудачных песен («Так бывает с теми, кто продал душу дьяволу» – прокомментировал он это), буря ненависти, вызванная заявлением Джона о Христе, страшные слова ритуального убийцы Мэнсона…

Внезапно, под действием ироничной улыбочки, с которой Джон выслушивал его, Пол осознал, как неубедительно все это звучит… И выкрикнул:

– Да очнись же ты! Неужели ты ничего не понял?!

Джон посмотрел на часы:

– Все. Ты перерасходовал две минуты моего драгоценного времени. Что касается сказанного… Отчего же, я все понял. Ты – мученик. Ты несешь крест за всех нас. И судился ты с нами не из-за денег, а из самых благородных побуждений. Умница. – Он поднялся. – Тебе пора, Макка. И запомни: самый страшный тип подлеца – подлец с теорией. Прощай.

Пол встал и с потерянным видом поплелся к выходу.

Прежде, чем закрыть дверь, Джон бросил:

– Да! Напоминаю. У меня есть ружье. Если ты еще раз явишься ко мне, я пристрелю тебя, как бешеного пса.

Последующее десятилетие каждый «экс-битл» жил собственной жизнью.

Джон окончательно перебрался в Нью-Йорк, обосновавшись с Йоко в шикарном доме под названием «Дакота». В течении пяти лет он с переменным успехом выпускал по пластинке в год, хотя так и не сумел избавиться от наваждения «Yesterday». Эта песня, признанная величайшим хитом «Битлз», была написана не им, а Полом, и он отчаялся написать что-нибудь столь популярное. Но еще тоскливее было то, что многие считали, что написал ее все-таки он, ведь на диске она, как всегда, была подписана двумя фамилиями. Он бы и рад был, если бы это было правдой, но это было неправда, и он раздраженно разубеждал заблуждающихся.

Дата добавления: 2015-07-18