Ну съешь хотя бы немного салата.

Не всегда получаешь то, что хочешь. Такова жизнь.

Не спорь со мной. Больше я это не обсуждаю.

Отправляйся в свою комнату.

Нет, десять минут еще не истекли.

Еще одна минута.

Сколько раз я говорила тебе не делать этого!

Куда делось печенье?

Съешь вчерашние фрукты, а потом уже будешь есть свежие.

Нет, я не дам тебе грибов. Я выбрала все грибы, видишь?

Ты сделала домашнюю работу?

Перестань кричать, если хочешь что-то спросить, иди сюда.

Я подумаю об этом.

Не сейчас.

Спроси отца.

Посмотрим.

Не сиди так близко к телевизору, это вредно для глаз.

Успокойся.

Успокойся и начни сначала.

Это правда?

Пристегни ремень безопасности.

Все пристегнули ремни безопасности?

Извини, таковы правила. Извини, таковы правила. Извини, таковы правила.

Делил Эфрон

ИДЕАЛЬНАЯ АМЕРИКАНСКАЯ СЕМЬЯ

Сейчас ровно 10.30, прекрасное субботнее утро, и мы пока идеальная американская семья. Моя жена повезла нашего шестилетнего сынишку на первый урок игры на фортепьяно. Наш четырнадцатилетний сын еще не изволил встать. А наш четырехлетний сын сидит у телевизора и смотрит, как крошечные человекоподобные существа сталкивают друг друга со скал. Я сижу на кухне и читаю газету.

Аарон Малачи, четырехлетка, явно утомленный мультипликационной расправой и насытившийся чувством собственной значимости от того, что ему доверили телевизионный пульт, вторгается в мое пространство.

— Я хочу есть, — говорит он.

— Кукурузные хлопья будешь?

— Нет.

— А йогурт хочешь?

— Нет.

— А яичницу?

— Нет. А можно мороженого?

— Нет.

Вполне возможно, что мороженое гораздо сытнее и питательнее, чем подвергшиеся технической обработке хлопья или куриные яйца, напичканные антибиотиками, но, согласно моим убеждениям, нельзя начинать субботнее утро с мороженого.

Аарон молчит секунды четыре.

— Папа, нам ведь еще долго жить, да?

— Да, еще очень долго, Аарон.

— И мне, и тебе, и мамочке?

— Верно.

— И Исааку?

— Да.

— И Бену?

— Да. И тебе, и мне, и мамочке, и Исааку, и Бену.

— Нам еще долго жить, пока все люди не умрут.

— Как это?

Аарон усаживается на стол, скрестив ноги на моей газете, как Будда.

— Что ты имеешь в виду, Аарон, говоря "когда все люди умрут"?

— Ты же говорил, что все умирают. Когда все умрут, тогда вернутся динозавры. Пещерные люди жили в пещерах, в пещерах динозавров. Потом динозавры вернулись и растоптали их.

Я понимаю, что для Аарона жизнь уже стала ограниченной во времени, с началом и концом. Он представляет себя и нас в этой плоскости, которая заканчивается неопределенностью и потерей.

Я оказываюсь перед этической дилеммой. Что. мне следует сделать? Попытаться рассказать ему о Боге, спасении и вечности? Или обрушить на него фразу вроде: "Твое тело — всего лишь оболочка, и после смерти наши души всегда будут вместе"?

Или же оставить его с этой неуверенностью и тревогой, потому что я считаю, что так оно и есть? Пытаться сделать из него неврастеника и экзистенциалиста или пытаться успокоить его?

Я не знаю. Смотрю в газету. "Кельты" постоянно проигрывают по пятницам. Ларри Берд критикует кого-то, только я не вижу кого, потому что мешает нога Аарона. Я не знаю ответа, но весь мой опыт подсказывает мне, что это очень важный момент, момент, когда Аарон начинает осознание мира. Или же мне просто кажется, что это так? Если смерть и жизнь — иллюзия, то зачем мне тревожиться о том, как их понимает кто-то другой?

Аарон поднимает ногу, и я вижу, что Ларри Берд сердился на Кевина Макхейла. Нет, не на Кевина Макхейла, а на Джерри Сичтинга. Но Джерри Сичтинг уже не играет за "Кельтов". А что произошло с Джерри Сичтингом? Все умирает, все приходит к своему концу. Джерри Сичтинг играет за Сакраменто или Орландо или вовсе исчез.

Нет, я не должен безразлично относиться к тому, как Аарон понимает жизнь и смерть, потому что я хочу, чтобы у него было ощущение прочности, постоянства. Можно вспомнить, как хорошо надо мной поработали монахини и священники. Середины не было — либо агония, либо блаженство. Ты был или на стороне Бога, или же в аду, а там очень горячо. Я не хочу, чтобы Аарон обжегся, я хочу, чтобы у него было чувство прочности и уверенности. Неизбежные переживания и тревоги могут подождать.

Возможно ли это? Возможно ли чувствовать, что Бог, дух, карма*— это нечто высшее? Можно ли передать это ощущение, не травмируя бытия человека, не отягощая его этим? Можем ли мы совместить несовместимое? Или же его хрупкие ощущения, ощущение им бытия будет подорвано?

Аарон завозился на стуле, и я понимаю, что он заскучал. Чувствуя драматизм наступающего момента, я откашливаюсь и начинаю менторским тоном:

— Аарон, некоторые люди считают, что смерть...

— Пап, — перебивает меня Аарон, — давай поиграем в видеоигру? Это не страшная игра, — объясняет он, жестикулируя. — Никого не убивают. Ребята просто падают.

— Да, — говорю я с некоторым облегчением. — Давай поиграем, но прежде нам еще кое-что нужно сделать.

— Что? — спрашивает Аарон уже на полпути к игре.

— Сначала давай поедим мороженого.

Дата добавления: 2015-07-17