Глава 23. Деймен ведет меня через кухню в гараж

Деймен ведет меня через кухню в гараж. Не представляю, куда мы поедем? В Летнюю страну можно отправиться и прямо с дивана.

— А как же двойняшки? — шепчу я. — Вдруг они проснутся, а нас нет?

Деймен оглядывается, не сбавляя шага.

— Не волнуйся, они крепко спят. К тому же у меня такое чувство, что проснутся они не скоро.

— Ты этому поспособствовал? — спрашиваю я, вспомнив, как он усыпил целую школу, включая учителей и администрацию.

До сих пор не знаю, как ему это удалось.

Он смеется и открывает передо мной дверцу автомобиля. Я упираюсь — ни за что не поеду в семейном мастодонте. Это же воплощение той самой колеи!

Деймен смотрит на меня, потом закрывает глаза. Сдвинув брови, он материализует ярко-красный «ламборгини». Точно такой, в каком я приехала к нему на днях.

А я опять упрямо мотаю головой. Не нужно мне новых машин, для меня и старая хороша. Зажмуриваюсь и уничтожаю «ламборгини», а вместо него материализуй блестящий черный «БМВ» — точную копию того, котором Деймен ездил раньше.

— Понял тебя!

Деймен кивает и с бесшабашной улыбкой усаживает меня в машину.

Не успеваю я опомниться, как мы уже вылетаем на улицу, притормозив лишь на мгновение, пока открываются ворота, и со скоростью пули мчимся по прибрежному шоссе.

Я стараюсь проникнуть в разум Деймена и подсмотреть, куда мы едем, а он только смеется. Нарочно поставил барьер, чтобы устроить мне сюрприз.

Вырулив на скоростное шоссе, он включает радио и удивленно усмехается, услышав песню «Битлов».

— «Белый альбом»?

Он косится на меня, одновременно управляя автомобилем на почти запредельной скорости.

— Да все, что угодно, лишь бы затащить тебя опять в эту машину! — улыбаюсь я.

Он сто раз рассказывал, что долго общался с ними в Индии, когда они вместе изучали трансцендентальную медитацию. Именно тогда Пол и Джон написали большую часть этих песен.

— В принципе, если я правильно провела материализацию, этот приемник не будет играть ничего, кроме «Битлз»!

— И как же мне адаптироваться к жизни в двадцать первом веке, если ты тянешь меня в прошлое? — смеется Деймен.

— А я надеялась, что ты не адаптируешься, — отвечаю я вполголоса, глядя, как за окном проносятся пятна света и тьмы. — На самом деле перемены — не такая уж замечательная штука, как принято считать. По крайней мере, твои недавние перемены — уж точно. Что скажешь? Эта машина остается? Можно, мы ликвидируем уродский семейный автофургон?

Повернувшись на сиденье, я наблюдаю, как Деймен выполняет несколько резких поворотов, затем въезжает на горку и останавливает машину возле какой-то скульптуры перед громадным зданием.

— Что это?

Во всяком случае, мы в Лос-Анджелесе — я узнаю ощущение города, а точнее сказать не могу.

— Фонд Гетти. — Деймен улыбается, ставит машину на ручной тормоз и выскакивает наружу, чтобы открыть мне дверцу. — Бывала здесь?

Я отвожу глаза, отрицательно качнув головой. Музей изобразительного искусства? Вот уж куда я не думала попасть… И не то чтобы особенно хотела.

— Так ведь он закрыт?

Я оглядываюсь, чувствуя, что вокруг никого нет, кроме вооруженных охранников, которые, по всей вероятности, дежурят внутри.

— Закрыт? Разве такая банальность нас остановит? — Деймен берет меня под руку и ведет вверх по каменным ступеням. Шепчет в самое ухо: — Я знаю, музеи тебя не слишком привлекают, но я хочу кое-что тебе показать. Думаю, это необходимо прояснить на наглядном примере.

— Что прояснить? Что ты лучше меня разбираешься в искусстве?

Деймен останавливается и говорит очень серьезно:

— Я хочу тебе доказать, что мир на самом деле принадлежит нам. Это наша площадка для игр. Наша песочница. Нет необходимости скучать и застревать в колее, нужно только понять, что обычные правила больше не действуют. Во всяком случае, к нам они неприменимы. Мы можем делать что захотим, Эвер, — все, чего душа пожелает. Открыто, закрыто, заперто на все засовы — не имеет значения. Мы делаем то, что хотим, тогда, да хотим. Никто и ничто нас не остановит.

Это не совсем правда, мысленно возражаю я. Кое-что нам сделать так и не удалось за четыреста лет — и, конечно, это единственное, что мне нужно на самом деле.

Деймен только улыбается и целует меня в лоб, а потом ведет за руку к двери.

— К тому же здесь есть один экспонат, который мне до смерти хочется увидеть. Это будет недолго, ведь нам не придется стоять в очереди. А потом, обещаю, мы отправимся, куда ты скажешь.

Я смотрю на внушительные запертые двери, оснащенные суперсовременной сигнализацией, которая, по всей вероятности, подключена к еще каким-нибудь охранным системам, а возле них наверняка сидят охранники с автоматами, держа палец на спусковом крючке. Черт возьми, скорее всего на нас нацелена скрытая видеокамера, и где-то там суровый охранник уже приготовился нажать под столом кнопку вызова полиции.

— Ты серьезно попробуешь вломиться в музей?

У меня горло перехватило, ладони вспотели и сердце колотится о ребра. Я все еще надеюсь, что это шутка, хотя Деймен явно серьезен.

— Нет, — шепчет он, закрывая глаза и жестом показывая, чтобы я сделала то же самое. — Я не попробую, я просто туда войду. Помоги мне чуть-чуть, пожалуйста. Закрой глаза и повторяй за мной. — Почти касаясь моего уха, он прибавляет: — Обещаю, никого не поймают, не застрелят и не посадят в тюрьму. Честно-честно! Ей богу.

Я твержу себе, что за свои шестьсот лет он, наверное, побывал в разных переделках. Делаю глубокий вдох и бросаюсь в омут головой. Повторяю за Дейменом все мысленные действия, и в конце концов двери открываются. Сигнализация отключена, все охранники спят крепким сном. По крайней мере я на это надеюсь. Очень надеюсь, что крепким. И хорошо бы подольше.

— Готова? — Губы Деймена изгибаются в усмешке.

А у меня трясутся руки и взгляд бегает. Надоевшая колея начинает казаться вполне даже симпатичной. И вот я проглатываю комок в горле и делаю шаг вперед. Вздрагиваю от резкого скрипа резиновой подошвы о полированный каменный пол.

— Ну как? — спрашивает Деймен. Он радостно взволнован и надеется, что мне так же весело, как ему. — Я думал перенести тебя в Летнюю страну, а потом сообразил, что именно этого ты и ждешь. Так что я решил тебе показать, как волшебно бывает иногда и на этой грешной земле.

Я киваю, изо всех сил стараясь скрыть, что мне пока совсем не весело. Осматриваю громадное помещение с высоким потолком, застекленными окнами и целым лабиринтом коридоров и зальчиков. Наверное, днем все это выглядит приветливо и жизнерадостно, а ночью как-то жутковато.

— Какой большой музей… Ты бывал здесь раньше?

Деймен кивает, направляясь к справочному бюро в центре.

— Один раз. Незадолго до официального открытия. Здесь много великолепных произведений искусства, но сейчас меня особенно интересует один экспонат.

Он снимает со стойки путеводитель по музею и, сжав брошюрку между ладонями, мгновенно выясняет, как пройти в нужный зал. Бросив путеводитель на место, он ведет меня через несколько залов и вверх по лестнице. Дорогу освещают только тусклые дежурные лампочки и луна, заглядывающая в окна.

— Вот эта?

Деймен остановился перед картиной под названием «Мадонна на троне и святой Матфей». От картины словно исходит сияние, а Деймен застыл с выражением не земного благоговения на лице.

В ответ на вопрос он безмолвно склоняет голову и, только справившись с волнением, оборачивается ко мне.

— Я много странствовал, жил в разных местах… Но покидая Италию, около четырехсот лет назад, я поклялся никогда не возвращаться. Эпоха Возрождения закончилась, и моя жизнь… Словом, я был готов двигаться дальше, не оглядываясь назад. А потом до меня дошли слухи о новой школе живописцев — семье Карраччи из Болоньи. Они учились у великих мастеров, и в том числе у моего друга Рафаэля. Они создали небывалую манеру живописи и оказали огромное влияние на будущее поколение художников. — Деймен указывает на картину, чуть качнув головой, и глаза его полны изумления. — Посмотри, какая мягкость линий, какая фактура! Какие насыщенные цвета и свет! Это… Это просто потрясающе!

В голосе Деймена слышится преклонение.

Хотела бы я уметь так видеть живопись! Не как ценное, освященное временем произведение искусства, а просто как удивительную красоту, которой можно искренне восхищаться. Как своего рода чудом.

Деймен ведет меня за руку к следующей картине. Мы рассматриваем изображение святого Себастьяна. Его бледное, измученное тело пронзено стрелами, и выглядит все настолько реалистично, что меня пробирает дрожь.

До меня вдруг доходит. Впервые в жизни я начинаю видеть так, как видит Деймен. Я наконец-то понимаю, что истинное искусство состоит в том, чтобы взять какое-то отдельное переживание и не просто сохранить его или истолковать, а поделиться им с другими на все последующие века.

— Ты, наверное, чувствуешь себя таким… — Я сжимаю губы, с трудом подыскивая нужные слова. — Ну, не знаю… могущественным… когда создаешь такую красоту.

Я знаю, он способен создать полотна, величием не уступающие тем, что развешаны здесь.

Деймен, пожав плечами, переходит к следующей картине.

— Я уже много лет не занимался живописью, если не считать уроков «изо» в школе. Думаю, сейчас я скорее ценитель, а не художник.

— Почему? Как можно отказаться от такого дара? Это же твой собственный талант, правда? Он не дается вместе с бессмертием — ты сам видел, что бывает, когда я пытаюсь рисовать!

Деймен, улыбнувшись, ведет меня через весь зал к еще одной картине — великолепному произведению под названием «Иосиф и жена Потифара». Внимательно рассматривая каждый квадратный дюйм картины, он говорит:

— Если честно, «могущество» — это еще слабо сказано. Словами не передать, что я чувствую, когда стою с кистью в руке перед чистым холстом, а рядом — полная палитра красок. Шестьсот лет я был неуязвимым обладателем эликсира, который жаждут заполучить все! И все же ничто не сравнится с неизъяснимым восторгом, который приносит творчество.

Он оборачивается и прикладывает ладонь к моей щеке.

— По крайней мере я так думал, пока не встретил тебя. Когда я увидел тебя впервые… — Он неотрывно смотрит мне в глаза. — Первый миг нашей любви — это действительно несравненно.

— Ты ведь не из-за меня бросил живопись, правда? — Я задерживаю дыхание, отчаянно надеясь, что не я лишила его радости творчества.

Деймен качает головой. Взгляд его снова устремлен на картину, а мысли блуждают где-то далеко.

— Ты здесь ни при чем. Просто… в какой-то момент мне открылась правда о моей жизни.

Я смотрю на него вопросительно. Не понимаю, о чем он.

— Жестокая правда. Наверное, надо было раньше тебе об этом рассказать.

Он вздыхает.

У меня живот подводит от страха. Я спрашиваю, хотя совсем не уверена, что хочу услышать ответ:

— Что ты имеешь в виду?

Вижу по глазам, что ему трудно говорить.

— Вечная жизнь… — Темные глаза Деймена полны печали. — Она кажется огромной, беспредельной… Пока не поймешь, какая истина скрывается за кажущимся могуществом. А правда в том, что тебе придется смотреть, как стареют и умирают твои друзья, самому оставаясь прежним. И смотреть на это ты будешь издали, потому что, когда различие становится слишком заметным, у тебя не остается иного выхода, кроме как уехать подальше и начать все заново в чужих краях. А потом еще раз. И еще. Нельзя ни к кому привязываться надолго. И вот ведь насмешка судьбы — при наших неограниченных возможностях мы не смеем поддаться искушению и совершить нечто великое, о чем запомнили бы на все времена. Мы должны таиться и беречь свои секреты.

— Почему? — тихонько спрашиваю я.

Перестал бы говорить загадками! Когда он так делает, мне становится страшно.

— Если привлечешь общее внимание, твое имя запомнят в веках, а этого допускать нельзя. Потому что все вокруг состарятся и умрут. — Хейвен, Майлз и Сабина, и даже Стейша с Хонор и Крейгом, а мы с тобой останемся такими, как были. Поверь, очень скоро люди начнут замечать, что ты совсем не меняешься. Представь себе, что будет, если лет через пятьдесят с небольшим тебя вдруг узнает на улице семидесятилетняя Хейвен? Мы не можем позволить себе такого риска.

Деймен с силой сжимает мои запястья, и я буквально физически ощущаю груз его шестисот лет. И как всегда, когда он расстроен, мне хочется только одного — забрать себе все его заботы.

— Можешь ты вообразить, что случится, если Сабина, Хейвен или Майлз узнают правду о нас? Что они подумают, что скажут, что сделают?! Этим и опасны такие, как Роман и Трина, — они щеголяют своим бессмертием, напрочь игнорируя естественный порядок вещей. Можешь быть уверена, Эвер, круговращение жизни существует не зря. В молодости я презирал законы природы, считал, что я выше всего этого, а сейчас отношусь к таким вещам иначе. В конечном итоге от судьбы не уйдешь. Будешь ты рождаться заново, как наши друзья, или останешься прежним, как мы с тобой, — карма все равно тебя настигнет. А побывав в Призрачной стране, я еще больше убедился, что жизнь должна быть только такой, как это заложено в природе.

— Что же нам-то остается? — Меня словно обдает холодом, несмотря на тепло рук Деймена. — Тебя послушать, мы должны сидеть тише воды, ниже травы, жить только для себя и ни в коем случае не использовать свои невероятные способности для того, чтобы изменить мир. Как же ты улучшишь карму, если не будешь помогать другим? Тем более это можно делать анонимно.

Я думаю о Хейвен. Я так надеялась ей помочь…

Деймен не дает мне договорить.

— Что нам остается? Да в точности то же, что и сейчас. Быть вместе. Навеки. Только нужно соблюдать осторожность и всегда носить амулеты. Что касается наших магических способностей… Боюсь, тут все несколько сложнее. Нельзя просто взять и исправить все несправедливости мира. Карма не различает хорошее и плохое, тут все иначе: за подобное воздается подобным, и в итоге приходим к равновесию — ни больше ни меньше. Вмешиваясь в ситуации, которые кажутся тебе трудными, или горестными, или вообще почему-либо неприемлемыми, тем самым ты лишаешь человека возможности самостоятельно справиться с трудностями, чему-то научиться в процессе, не даешь ему расти. У несчастий тоже бывает своя цель. Может, мы поначалу не в силах ее понять, не зная всей истории жизни человека, его прошлого в целом. Влезать в чужие дела, пусть даже с самыми лучшими намерениями, — значит отнять у человека возможность пройти свой путь самому. Лучше так не делать.

— Погоди, что же получается? — Я даже не скрываю своей злости. — Вот приходит ко мне Хейвен и говорит: «У меня умирает кошка». А я точно знаю, что могу ей помочь, но не помогаю, иначе возникнут вопросы, на которые мне нечего будет ответить. Ладно, поняла, хоть это мне и не нравится. А потом она говорит: «У меня родители собрались разводиться, мне, наверное, придется переехать, и весь мой мир рушится», — и не подозревает, что я прекрасно могу ей помочь. Ну, я не знаю. — Я безнадежно машу рукой. — В общем, помогать нельзя, не то мы ей попортим карму, не дадим пройти путь и так далее. А что с моей кармой будет после этого?

— Я советую тебе не вмешиваться. — Деймен отворачивается от меня к картине. — Что бы ты ни делала, родители Хейвен все равно не помирятся, и даже если ты каким-то чудом выплатишь долг за дом, воображая, будто спасаешь их… — Он строго смотрит на меня через плечо. Надо же, почувствовал, ведь именно это я и собиралась! — Дом они скорее всего продадут, деньги разделят и все равно разъедутся. — Деймен вздыхает, говорит уже мягче: — Прости меня, Эвер. Наверное, я кажусь тебе старым черствым циником. Может быть, так и есть. Я слишком много повидал и столько в своей жизни совершил ошибок — ты не представляешь, как много времени ушло, пока я это понял. И не зря говорится: всему свой срок. У нас, правда, впереди — вечность, и все же мы должны хранить тайну.

— А скажи, сколько знаменитых художников писали твои портреты? Сколько подарков тебе сделала Мария-Антуанетта? Наверняка эти портреты существуют до сих пор! Наверняка кто-нибудь вел дневник и записал в нем твое имя! А когда ты работал фотомоделью в Нью-Йорке? А?

— Я и не отрицаю. — Деймен передергивает плечами. — Я был тщеславным, самовлюбленным — классический Нарцисс. И как же мне было весело!

От смеха его лицо преображается, и он снова становится прежним Дейменом, которого я знаю и люблю — привлекательным Дейменом, неотразимым Дейменом, совсем непохожим на зловещего прорицателя.

— Пойми: портреты были сделаны по частным заказам. Даже тогда у меня хватило ума не выставлять их на публику. Что касается работы моделью, было сделано всего лишь несколько фотографий для довольно скромной рекламной кампании. На следующий день я уволился.

— А почему живопись бросил? По-моему, это прекрасный способ составить хронику неестественно долгой жизни.

У меня уже голова идет кругом от всего этого!

Деймен кивает.

— Беда в том, что мои работы прославились. Я был в упоении, как ты можешь себе представить, и упивался своим упоением. — Он смеется, качая головой. — Я рисовал, как безумный, не отходил от холста, ничто другое меня не интересовало. Я собрал огромную коллекцию, которая привлекла ко мне общее внимание, прежде чем я наконец спохватился. А потом…

У меня сжимается сердце, когда я вижу образы, возникающие у него в голове.

— А потом был пожар, — договариваю я шепотом и вижу, как яростное рыжее пламя взметнулось в ночное небо.

— Все сгорело, — кивает Деймен. — И я тоже — по крайней мере именно так это выглядело.

Я судорожно втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы и, встретив взгляд Деймена, не знаю, что сказать.

— Пожар еще не потушили до конца, а я уже уехал, путешествовал по Европе, нигде подолгу не задерживаясь, как бродяга, как цыган. Даже имя сменил несколько раз, пока прошло достаточно времени и люди начали забывать. В конце концов поселился в Париже. Там мы с тобой впервые встретились… Остальное ты наешь. Но, Эвер… — Он смотрит мне в глаза и явно не хочет говорить, и все же сказать необходимо, хотя я уже знаю, что сейчас услышу. — Все это означает, что когда-нибудь — и довольно скоро — нам с тобой придется уехать.

После того, как он это сказал, мне уже трудно понять, как я раньше сама не сообразила. Это же так очевидно! Прямо-таки бросается в глаза. А я ухитрялась ничего не видеть. Притворялась, что со мной будет по-другому. Как люди все-таки умеют обманывать самих себя…

— Я думаю, ты уже не будешь становиться старше. — Деймен гладит меня по щеке. — Поверь, пройдет не так много времени, и твои друзья начнут это замечать.

— Я тебя умоляю! — Отчаянно пытаюсь шуткой разрядить мрачную, гнетущую атмосферу. — Позволь тебе тнапомнить: мы живем в Калифорнии! В штате, где пластическая хирургия — норма жизни. Здесь никто не стареет. Никто, правда-правда! Да мы еще его лет можем оставаться такими, как есть!

Я смеюсь, а заметив, как Деймен на меня смотрит, понимаю, что моя шуточка не к месту. Дело слишком серьезное.

Я плюхаюсь на скамью в центре зала и прячу лицо в ладонях.

— Что я Сабине скажу? — шепчу я.

Деймен садится рядом, обнимает меня за плечи, и от этого становится чуточку легче.

— Я же не могу изобразить собственную смерть! В наши дни несчастные случаи расследуют немножко более тщательно.

— Подумаем об этом, когда придет время. Прости, я должен был раньше тебе сказать.

Я смотрю в его глаза и понимаю, что это ничего бы не изменило. Вспоминаю тот день, когда Деймен впервые рассказал мне о бессмертии. Он честно предупредил, что я никогда не смогу перейти через мост, никогда не увижу родителей и сестру. А я все равно согласилась. Отгоняла от себя мрачные мысли. Думала — как-нибудь найду лазейку, сумею обойти запрет. Готова была в чем угодно себя убедить, лишь бы только быть с ним вечно. И сейчас ничего не изменилось.

Хоть я и не представляю, что скажу Сабине и как объясню друзьям наше неожиданное дезертирство, в конечном итоге я хочу только одного: быть с Дейменом. Иначе моя жизнь не будет полной.

— Нам будет хорошо, Эвер. Обещаю. Ты ни в чем не будешь испытывать нужды и никогда больше не будешь скучать — особенно когда поймешь бесконечные возможности всего сущего. Правда, тесных связей у нас с кем не может быть, кроме как друг с другом. Тут ничего не поделаешь. Нет никаких «лазеек». Это просто неизбежность.

Я киваю, глубоко вздохнув. Когда мы только познакомились, Деймен сказал, что плохо умеет прощаться.

Он улыбается в ответ на мои мысли.

— Вот-вот. Кажется, что, когда привыкнешь, станет лучше, но лучше не становится. Обычно я стараюсь просто исчезнуть, чтобы вообще обойтись без прощаний. Так легче.

— Тебе, может быть, и легче, а тем, кто остается?

Деймен, кивнув, поднимается на ноги и тянет меня за собой.

— Что тут скажешь? Я жалкий эгоист.

— Я не это хотела сказать! Просто…

— Пожалуйста, не надо меня защищать. Я знаю, что я такое. По крайней мере таким я был раньше.

Он ведет меня прочь от картин, ради которых пришел, я еще не готова уходить. Человек, который, как Деймен, отказался от своей главной страсти, вот так просто взял и все бросил, заслуживает второго шанса. Я выпускаю его руку, зажмуриваюсь и материализую громадный холст, набор кистей, палитру с множеством красок и все, что еще может понадобиться художнику. Тороплюсь, пока Деймен не успел меня остановить.

— Что это? — Он с изумлением смотрит на мольберт.

— Давно ты, видно, не рисовал, если не узнаешь орудия живописца! — улыбаюсь я.

Он смотрит на меня неподвижным напряженным взглядом, но и я не отвожу глаза.

— Я подумала, что тебе будет приятно написать картину рядом с произведениями своих друзей.

Деймен берет кисть и задумчиво вертит ее в руках, а я продолжаю:

— Ты сказал, мы можем делать все, что захотим, так? Вроде ты собирался мне доказать, что обычные правила для нас не существуют?

Он смотрит на меня настороженно, хотя уже готов сдаться.

— А если так, то, по-моему, ты должен написать картину — здесь. Создай нечто прекрасное, великое, что сохранится надолго. Когда ты закончишь, мы повесим ее рядом с работами твоих друзей. Без подписи, конечно.

— Я уже давно не стремлюсь к славе, — говорит Деймен, и в его глазах разгорается свет.

— Вот и хорошо. — Я киваю на пустой и чистый холст. — Значит, я увижу работу бескорыстного гения. — Положив руку Деймену на плечо, я подталкиваю его локтем. — Начинай, что ли? В отличие от нас, эта ночь не бессмертна.

Дата добавления: 2015-07-17