Глава 15. Фредди Хоук умел бегать, драться, лазить на деревья и стрелять из рогатки лучше всех

Фредди Хоук умел бегать, драться, лазить на деревья и стрелять из рогатки лучше всех ребят в школе. Он был чемпионом игры в камешки и мог закинуть картинку от папиросной коробки дальше, чем кто-либо. Это был спокойный мальчик, никогда не хваставший, и я очень к нему привязался. Он собирал картинки от папиросных коробок, и ему не хватало только одной, чтобы иметь полный комплект серии «Оружие Британской империи».

Свою коллекцию он хранил в жестяной банке из-под табака; каждый день он раз или два вынимал всю пачку, слюнил большой палец и пересчитывал картинки, а я, затаив дыхание, следил за ним. Их всегда оказывалось сорок девять.

Мне хотелось раздобыть для него единственную недостающую картинку, и к каждому встречному я обращался с вопросом: «Нет ли у вас картинки от папиросной коробки, мистер?» — но все безрезультатно.

Я уже пришел было к заключению, что это самая редкая картинка в мире, когда проезжавший мимо наших ворот всадник, к которому я обратился с неизменным вопросом, вынул ее из кармана и дал мне.

Я не мог поверить своим глазам. Несколько раз подряд я проверил номер тридцать семь, а Фредди недоставало как раз этого номера.

На следующий день я с нетерпением ожидал появления Фредди, и когда он показался на дороге, я принялся выкрикивать свою приятную новость, хотя нас разделяло еще не меньше четверти мили. Когда он приблизился настолько, что мог услышать меня, он побежал со всех ног, и через минуту я вручил ему картинку.

В величайшем возбуждении я тут же рассказал ему, как было дело.

— Мне ее дал парень на лошади. Он мне говорит: «Ты что собираешь?», а я ему говорю: «Оружие Британской империи». А он говорит: «Кажется, у меня одна такая картинка есть». Теперь у тебя полный комплект.

Фредди посмотрел на картинку, перевернул ее и взглянул на номер. Он прочитал описание изображенного на ней оружия и сказал:

— Ей-ей, это как раз то, что мне нужно.

Затем Фредди извлек из кармана свою банку от табака и открыл ее. Он вложил новую картинку в колоду на соответствующее по номеру место, постучал колодой о столб, чтобы подровнять ее, смочил палец и принялся медленно пересчитывать картинки, называя вслух каждый номер, который я повторял за ним.

Когда он коснулся последней, я с торжеством воскликнул:

— Пятьдесят!

— Похоже, что так, — заметил Фредди. Он снова подровнял колоду о столб и пересчитал ее, начиная с конца.

— Теперь у тебя полный комплект, Фредди, — радостно сказал я, — и все высшего класса.

— Да, — сказал он. — Подумать только, вся колода, черт возьми, вся!

Он вложил картинки в банку и держал ее в руке, улыбаясь.

Вдруг он сунул банку мне в руки со словами:

— На, возьми, я собирал их для тебя…

Фредди, поглощенный игрой в камешки на картинки от папиросных коробок или верчением волчка, редко играл со мной в школе.

Я считался плохим игроком и всегда проигрывал камешки. У Фредди был особый, так называемый «молочный» камешек, стоивший целый шиллинг, и он давал его мне, чтобы я сыграл в «камешки кверху». Каждый из участников игры ставил по одному «молочному» камешку, но лишь лучшие игроки позволяли себе рискнуть таким ценным камнем.

Разумеется, я каждый раз проигрывал и то и дело жаловался Фредди:

— Я его снова проиграл, Фредди.

— Кому? — спрашивал он.

— Билли Робертсону.

— Хорошо, — говорил Фредди, отыгрывал камешек, давал его мне со словами: «Бери», — и снова возвращался к прерванной игре.

Стоило мне повздорить с кем-нибудь из мальчиков, он тотчас же подходил и прислушивался, постукивая ногой о гравий. Как-то раз Стив Макинтайр пригрозил треснуть меня по спине, на что я ответил:

— Попробуй только — от тебя мокрое место останется. Стив ринулся на меня. Фредди, все слышавший, сказал Стиву:

— Кто тронет этого паренька, будет иметь дело со мной.

Стив после этого раздумал драться, но, когда мы возвратились в класс, сказал:

— После школы я с тобой расправлюсь, вот увидишь!

Я размахнулся костылем и ударил его по голени; после этого ребята разделились на партии: одни говорили, что надо бы сбить форс с меня, другие — со Стива.

Моя ссора со Стивом вспыхнула, когда мы толкались у квадратного железного бака, стараясь напиться. К крану была привязана ржавая жестяная кружка, а под краном в углублении, которое вытоптали ребята своими ботинками, скопилась пролитая вода. Те, кто хотел напиться, топтались в этой грязной луже, словно коровы у водопоя.

Летом, когда мы играли во дворе, у бака всегда была свалка, мальчики и девочки толкали и давили друг друга, вырывая полупустую кружку из рук у тех, кто еще не успел напиться, и спешили опрокинуть ее себе в рот, а в это время к ней уже тянулись десятка два новых претендентов. Она переходила из рук в руки.

Эта возня сопровождалась криком и шумом; счастливца, пившего из кружки, тормошили со всех сторон; взывали к его совести, угрожали, напоминали о забытых обязательствах.

— Послушай, Билл, я здесь, давай кружку…

— Помнишь, я одолжил тебе свою битку, Джим, я за тобой… Эй, Джим, за тобой я! В кружке хватит на нас обоих… Убирайтесь с дороги!.. Чего ты толкаешься… Я пришел первым… Я за тобой… Проваливай к чертям!..

Платья, рубашки — все было забрызгано водой… Мальчики выпрыгивали из этой толчеи на одной ноге, сжимая руками разбитую голень ноги и вопили: «Ой-ой!» Девочки кричали: «Вот я скажу учительнице!» Те, кому удалось напиться, прокладывали себе дорогу через толпу, вытирая ладонью мокрые губы и торжествующе улыбаясь.

Я дрался за воду, как и все остальные. В таких случаях никто не считался с моими парализованными ногами, и меня сбивали наземь или отталкивали в сторону, проявляя полное пренебрежение к моим костылям.

Я поощрял такое отношение к себе, прибегая к угрозам, совершенно не соответствовавшим моим силам и возможностям. «Как дам раза, тогда узнаешь!» — кричал я нашему школьному силачу и главному забияке, к немалому его удивлению.

Все были уверены, что я готов осуществить свои угрозы, но до стычки со Стивом Макинтайром случая для этого не представлялось.

Стив ударил по кружке, когда я пил, облил мне всю грудь и выхватил у меня кружку. Я ударил его в живот, но от толчка выронил костыль и упал. Лежа на земле, я схватил Стива за ноги и свалил его в грязь. Он, однако, поднялся раньше, чем я, и уже бросился на меня с кулаками, но тут раздался звонок. В течение целой недели после этой стычки мы обменивались угрозами; каждого из нас окружали приятели, шептавшие нам на ухо свои советы. Все считали, что у меня сильные руки, но советчики Стива открыто заявляли, что если выбить у меня костыли, то песенка моя спета. Мои же сторонники, наоборот, утверждали, что лучше всего я дерусь именно лежа. Сам я не знал, в каком положении я дерусь лучше всего, но был твердо убежден, что выйду из боя победителем.

— Пусть он собьет меня с ног, — заявил я Фредди Хоуку, — я все равно встану и снова кинусь на него.

«Мои рассуждения основывались на простой предпосылке: „Если ты сам не сдаешься, то тебя никогда не побьют“». Я знал, что ничто на свете не заставит меня сдаться, — следовательно, я должен победить.

Пересчитывая камешки и укладывая их в холщовый мешочек на шнурке, Фредди сказал мне:

— Я буду драться за тебя со Стивом и подарю тебе еще одну битку.

С этим я никак не мог согласиться. Я должен был сам разделаться со Стивом — сам, и никто иной. Я должен был либо драться с ним, либо навсегда прослыть мямлей и маменькиным сынком. Если я не буду с ним драться, никто из ребят не будет верить моим словам.

Все это я объяснил Фредди, и он посоветовал мне драться со Стивом, прислонившись к каменной стене, потому что, промахнувшись, Стив всякий раз будет ударять кулаком о стену.

Мне этот план понравился.

Вечером, придя из школы, я рассказал матери, что завтра буду драться со Стивом Макинтайром у старого пня на выгоне Джексона.

Мать обернулась ко мне (она готовила обед у плиты) и воскликнула:

— Драться? Ты будешь драться?

— Да, — ответил я.

Она поставила на плиту большой закопченный чайник и сказала:

— Мне это не нравится, Алан. Разве ты не можешь уклониться от этой драки?

— Нет, — сказал я, — я хочу с ним драться.

— Не надо, — произнесла она просящим голосом и вдруг умолкла, на лице ее появилась тревога. Она задумалась. — Я… А что говорит отец?

— Я еще ему не рассказал об этом.

— Пойди и скажи.

Я пошел к загону, где отец проваживал молодую нервную лошадь, волочившую за собой бревно. Шея ее была изогнута. Лошадь грызла удила, и вся морда ее была в пене. Шла она скачками, и отец ей что-то говорил.

Я забрался на ограду и сказал:

— Завтра я буду драться со Стивом Макинтайром. Отец придержал лошадь и стал хлопать ее по шее.

— Как это — драться? — спросил он. — На кулачках?

— Да.

— А из-за чего сыр-бор загорелся?

— Он облил меня водой.

— Ну, это не страшно, — сказал он, — я и сам не прочь побрызгаться.

— Он постоянно задирается.

— Вот это уже хуже, — произнес отец, глядя в землю. — Кто твой секундант?

— Фредди Хоук.

— Да, — пробормотал он, — это хороший парень. — И добавил: — Я знал, что тебе придется с кем-нибудь сцепиться. — Он посмотрел на меня. — Но ведь не ты затеял драку, правда, сынок? Мне бы этого не хотелось.

— Нет, — сказал я, — это он пристает ко мне.

— Понятно, — промолвил отец и посмотрел на лошадь. — Подожди, я сейчас ее отведу.

Посмотрев, как он распрягает лошадь, я слез и стал поджидать его у дверей конюшни.

Выйдя из нее, отец сказал:

— А теперь давай-ка все выясним по порядку. Какого он роста, этот Макинтайр, я что-то не помню его.

— Он побольше меня, но Фредди говорит, что он трус.

— Подумай, — продолжал отец, — что будет, если он тебя ударит. Ведь он из тебя котлету сделает, а ты его схватить не сможешь. Конечно, и ты можешь разок здорово стукнуть его, но, если он ударит тебя под вздох, ты свалишься, как куль с мукой, не потому, что ты не умеешь драться, — поспешно добавил он. — Я знаю — ты будешь молотить, словно настоящая молотилка, но как ты устоишь на ногах? Ведь ты не можешь одновременно и держаться за костыли и бить его.

— Ничего! — с жаром воскликнул я. — Стоит мне только очутиться на земле, и я свалю его с ног, он от меня не уйдет.

— Ну, а как твоя спина?

— Все в порядке. Не болит. Вот если он ударит по спине, тогда будет больно, но я ведь буду на ней лежать.

Отец вынул трубку и задумчиво смотрел, как его пальцы уминают табак в чубуке.

— Жаль, что нельзя драться как-нибудь по-другому… Например, стрелять из рогатки.

— О, он по этой части собаку съел. Ему ничего не стоит за версту попасть в синицу.

— А как насчет палок? — спросил отец с ноткой сомнения в голосе.

— Палки! — воскликнул я.

— Что же, если драться на палках, то у тебя будет преимущество. Ведь у тебя руки сильней, чем у него. Ты мог бы биться с ним, сидя на траве. Как только подадут команду: «Начинай!» — или как там у вас говорят, старайся ударить его посильней. Если он, как тебе кажется, трус, то после первого сильного удара он и подожмет хвост.

— А если он не захочет драться на палках?

— Заставь его пойти на это, — продолжал отец. — Если он упрется, обзови его трусом в присутствии ребят. На это он клюнет. Прояви хитрость. Не выходи из себя. Если тебе удастся, стукни его изо всех сил по костяшкам пальцев. Если он похож на своего старика, то он мыльный пузырь, — я видел на днях в трактире, как его старик куражился. Делал вид, что ему не терпится пустить кулаки в ход, а когда старый Рэйли предложил ему выйти на травку, он быстро скис. И сынок, верно, такой же. Смотри, какое у него будет выражение лица, когда ты предложишь драться не на кулачках, а на палках.

Вечером через открытую дверь я видел, как отец разговаривал с матерью, штопавшей мои чулки. До меня доносились его слова:

— Мы должны закалять его, Мэри. Пусть он учится принимать удары в лицо, как бы это ни было больно. А если ограждать его от них, то кончится тем, что его будут бить по затылку, да еще как! Все это очень невесело. Но что поделаешь! Сейчас мы должны уже думать не о ребенке, а о мужчине и его будущем. Я хочу, чтобы он пошел на эту драку, как бы ни пришлось рисковать. Ведь ограждая его голову от ударов, мы можем разбить ему сердце. Уж лучше пусть рискует. Так я думаю. Быть может, я ошибаюсь, но готов прозакладывать все, что имею, — мне кажется, я прав. Мать что-то возразила ему.

— Да, я знаю, — ответил он, — но мы должны рискнуть. Меня это тоже чертовски пугает, но самое страшное, что ему грозит, — это шишка на голове и одна-две царапины… Не хотел бы я быть на месте этого парнишки Макинтайра, — добавил он после короткой паузы.

Он откинул голову и тихо засмеялся, и свет лампы озарил его лицо; мать смотрела на него долго и внимательно.

Дата добавления: 2015-07-15