Глава 10 Подлинные причины германской катастрофы 4 страница

Ну, а посмотрите, какое жалкое соотношение существует теперь между государственными строениями и частными домами. Если бы современный Берлин постигла судьба древнего Рима, то наши потомки должны были бы придти к выводу, что самые крупные наши здания были либо универсальные магазины, принадлежавшие евреям, либо громадные отели, принадлежавшие целым группам собственников. Сравните в самом деле соотношение, существующее хотя бы в Берлине между постройками государственного характера и зданиями, принадлежащими финансистам и купцам.

Самые средства, отпускаемые на строительство зданий государственного характера, совершенно ничтожны и прямо смешны. Мы строим здания не на века, а большею частью только для потребности минуты. Ни о какой мысли более высокого характера нет и речи. Ведь берлинский дворец для своего времени являлся строением куда более высокого значения, чем, скажем, теперь здание нашей новой библиотеки. На постройку одного броненосца мы отпускаем 60 миллионов. На постройку же здания нового рейхстага, первого роскошного здания республики, которое должно иметь значение в течение веков, не дали даже половины этих средств. Когда возник вопрос о том, как украсить это здание изнутри, то высокое собрание вынесло постановление, что не надо для этого употреблять камня, а хватит и гипса. На этот раз впрочем господа парламентарии были правы: людям с гипсовыми головами не пристало сидеть в стенах, украшенных камнями.

Нашим городам таким образом не хватает именно того, что особенно ценно для народа. Не приходится поэтому удивляться, что народ не находит в современных городах то, чего в них нет. Дело неизбежно доходит до полного запустения городов. Полная безучастность современного жителя крупного города к судьбе своего города является только выражением этого запустения.

Все это тоже является симптомом нашей культурной деградации и общего нашего краха. Эпоха наша задыхается в мелких вопросах мелкой "целесообразности" или, лучше сказать - в денежном рабстве. Тут уж не приходится удивляться, что такая обстановка оставляет очень мало места для героизма. Современность пожинает лишь то, что посеяла недавно прошедшая эпоха.

* * *

Все эти симптомы распада в последнем счете являлись результатом неправильного миросозерцания. Из этих неправильностей вытекала неуверенность людей в их оценке и отношении к тем или другим крупным вопросам. Отсюда вся эта половинчатость и колебания, начиная с вопросов воспитания. Каждый боится ответственности, каждый готов трусливо примириться с тем, что считает вредным. Болтовня о "гуманности" становится модой. С болезненными явлениями не решаются бороться. Мы щадим отдельных людей и в то же время приносим в жертву будущее миллионов. Насколько далеко зашел этот процесс распада, показывает положение дел в области религии. Здесь также не было уже прежнего единого здорового и целостного взгляда на вещи. Не в том беда, что от церкви открыто отходило некоторое количество прежних сторонников ее. Гораздо хуже было то, что теперь страшно возросла масса равнодушных. И католики и протестанты содержали специальные миссии в Азии и Африке с целью вербовки на сторону своей религии туземцев - с очень небольшим успехом по сравнению в особенности с успехами магометанской веры. Но вербуя себе сторонников в Азии и Африке, религия в самой Европе теряла миллионы прежде убежденных сторонников, теперь либо отвернувшихся от религии вовсе, либо пошедших своими особыми путями. Такие результаты конечно нельзя не признать плохими, в особенности под углом зрения нравственности.

Нельзя не отметить также усилившуюся борьбу против догматов каждой из церквей. Что ни говори, а в нашем мире религиозные люди не могут обойтись без догматических обрядностей. Широкие слои народа состоят не из философов: для массы людей вера зачастую является единственной основой морально-нравственного миросозерцания. Пущенные в ход суррогаты религии не дали успеха. Уже из одного этого следует, что заменять ими прежние религиозные верования просто нецелесообразно. Но если мы хотим, чтобы религиозные учения и вера действительно господствовали над умами широких масс народа, то мы должны добиваться того, чтобы религия пользовалась безусловным авторитетом. Присмотритесь к обычной нашей жизни и условностям ее. Сотни тысяч умственно более высоко развитых людей отлично проживут и без этих условностей. Для миллионов же людей условности эти совершенно необходимы. Что для государства его основные законы, то для религии ее догмы. Только благодаря догмату религиозная идея, вообще говоря, поддающаяся самым различным истолкованиям, приобретет определенную форму, без которой нет веры. Вне определенных догматов церкви религия оставалась бы только философским воззрением, метафизическим взглядом, не больше. Вот почему борьба против догматов церкви есть примерно то же самое, что борьба против основных законов государства. Последняя приводит к государственной анархии, первая - к религиозному нигилизму.

Политику приходится прежде всего думать не о том, что данная религия имеет тот или другой недостаток, а о том, есть ли чем заменить эту хотя и не вполне совершенную религию. И пока у нас нет лучшей замены, только дурак и преступник станет разрушать старую веру.

Немалая ответственность лежит на тех, кто к религиозным воззрениям припутывает земные дела, тем самым только обостряя ненужный конфликт между религией и так называемыми точными науками. Победа тут почти всегда достанется точным наукам, хотя конечно и не без долгой борьбы. Религия же неизбежно потерпит тяжелый ущерб в глазах всех тех, кто не может подняться выше чисто внешнего знания.

Но самый большой вред приносят те, кто злоупотребляет религией в чисто политических целях. Нельзя найти достаточно резких слов против этих жалких мошенников, делающих из религии политический гешефт. Эти наглые лжецы во весь голос - дабы их услышал весь мир - выкрикивают свой символ веры. Но вера нужна им не для того, чтобы в случае чего умереть за нее, а для того чтобы при посредстве ее устроиться получше в жизни. Они целиком продадут веру, если этого требует тот или другой политический ход, сулящий соответствующую земную награду. Ради десяти парламентских мандатов они объединятся с марксистами, являющимися смертельными врагами всякой религии. Ну, а за министерский портфель они объединятся с самим чертом, если только у этого последнего не будет достаточной брезгливости, чтобы послать подальше таких "защитников" религии.

Если в Германии уже до войны в религиозной сфере были довольно неприятные симптомы, то это приходится приписать тем злоупотреблениям, какие позволила себе так называемая "христианская" партия. Разве это не бесстыдство - построить всю свою позицию на отождествлении католической веры с одной определенной политической партией?

Эта фальсификация имела роковые последствия. Отдельные никому ненужные "политики" обеспечили себе на этих путях парламентские мандаты, но церковь понесла при этом громадный урон.

Расплачиваться за это пришлось всей нации. В эту эпоху основы религии и без того зашатались, ибо мы вступили в такой период, когда все и вся пришло в неуверенное состояние, когда надвигалась катастрофа для всех традиционных понятий морали и нравственности.

Все это тоже были трещины в нашем народном организме. Они могли казаться не особенно опасными до того времени, когда наступил момент испытания. Но эти трещины неизбежно должны были привести к роковым последствиям в такую пору, когда все решалось в зависимости от внутренней силы и крепости самого народа.

* * *

Внимательный глаз не мог не заметить, что и в сфере политики наметились опасные явления, которые, если их не устранить или по крайней мере ослабить, тоже неизбежно должны были привести к распаду государства.

Для всякого, кто имел глаза, чтобы видеть, ясна была полная бесцельность как внутренней, так и внешней политики Германии. Политика компромиссов внешним образом как будто подтверждала старые принципы Бисмарка, сказавшего, как известно, что "политика есть только искусство достигать возможного" Но между Бисмарком и канцлерами позднейшего времени была маленькая разница. В устах последних эти слова звучали совершенно по-иному. Бисмарк хотел сказать только то, что для достижения определенной политической цели хороши все возможности и всеми ими необходимо воспользоваться. Преемники же Бисмарка стали истолковывать приведенные слова в том смысле, что Германия может торжественно отказаться от какой бы то ни было политической идеи вообще. Крупных политических целей для этих руководителей государства в данный период времени действительно как бы не существовало. Для этого им не хватало основ законченного миросозерцания, не хватало элементарного понимания законов развития, определяющих ход политической жизни вообще.

Конечно в Германии нашлись все же люди, которые видели, насколько безыдейна и хаотична политика государства, которые отдавали себе отчет в том, что такая слабая и пустая политика непременно приведет к плохим последствиям. Но это были люди, стоявшие в стороне от активной политики. Официальные же руководители правительства были беззаботны. Политика крупных государственных деятелей других стран - скажем, Чемберлена старшего - для них совершенно не существовала, как впрочем не существует и до сих пор. Люди эти были, с одной стороны, слишком глупы, а с другой стороны, обладали чрезмерным самомнением, чтобы чему-нибудь учиться у других.

Уже в довоенное время для многих было ясно, что как раз то учреждение, которое предназначено воплощать и укреплять государство, на деле стало фактором ослабления его. Мы говорим о парламенте, о рейхстаге. Трусость и полное отсутствие чувства ответственности идеально дополняли тут друг друга.

Частенько приходится теперь слышать глупость, что "со времени эволюции парламентаризм в Германии потерял свое великое значение". Из такой оценки явно вытекает та мысль, будто до революции дело обстояло лучше. В действительности институт парламентаризма ничего кроме вреда приносить не может вообще, и вред этот был налицо уже и тогда, когда у многих были шоры на глазах, а другие сознательно закрывали глаза, чтобы не видеть. Если Германия потерпела столь тяжелый крах, то добрая доля вины за это лежит на парламентаризме. Если Германия не потерпела катастрофы еще гораздо раньше, то это не благодаря рейхстагу, а благодаря тому сопротивлению, которое в довоенные годы еще оказывалось могильщикам немецкой нации.

Из всего того бесчисленного зла и вреда, который рейхстаг причинял государству, остановлюсь только на одном примере, который однако вытекает из самой сути этого безответственнейшего института всех времен. Я говорю о неслыханной половинчатости и слабости всего политического руководства судьбами государства как в области внутренней, так и в области внешней политики. Вина за эту половинчатость лежит прежде всего именно на рейхстаге. А ведь именно эта половинчатость была главной причиной нашей политической катастрофы.

Все, что только хоть немного зависело от парламента, какую бы область мы ни взяли, - все это насквозь было проникнуто половинчатостью.

Слаба и половинчата была наша внешняя политика. Желая мира, мы на деле держали курс на войну.

Слаба и половинчата была наша польская политика. Поляков дразнили, а серьезного удара не нанесли ни разу. В результате мы не получили победы немцев и не достигли замирения поляков. Зато усиливались враждебные отношения с Россией.

Слаба и половинчата была политика в эльзас-лотарингском вопросе. Обстановка требовала, чтобы мы ударили кулаком по голове французской гидры, раздавили эту гидру, а затем предоставили эльзасцам равноправие. Мы же не сделали ни того, ни другого. Да мы и не могли этого сделать, поскольку в рядах наших крупнейших партий находились крупнейшие изменники - например в партии центра господин Веттерлэ.

Все это еще было более или менее терпимо, если бы жертвой этой половинчатости не стала та главная сила, от которой зависело все существование нашего государства - я говорю об армии.

Одного того, что учинил так называемый "германский рейхстаг" в этой области, вполне достаточно, чтобы проклятия немецкой нации преследовали его на вечные времена. Из самых низменных мотивов эта партийно-политическая парламентская сволочь вырвала из рук нашего народа, украла у него орудие защиты страны, долженствовавшее стать оплотом свободы и независимости государства. Если бы сейчас могли раскрыться бесчисленные немецкие могилы фландрских равнин, оттуда восстали бы окровавленные тени сотен тысяч лучших сынов Германии, павших жертвой бессовестности этих парламентских преступников, погнавших нашу молодежь на смерть без того, чтобы дать ей возможность вовремя получить надлежащую военную подготовку. Жизнью этой прекрасной молодежи, миллионами калек и убитых заплатило отечество только за то, чтобы несколько сот обманщиков народа могли невозбранно заниматься своими политическими мошенничествами, шантажом или в лучшем случае тупоумным экспериментированием на живом теле народа.

В то время как через свою марксистскую и демократическую прессу евреи на весь мир распространяли пресловутую ложь о германском "милитаризме" и тем отягощали положение Германии, марксистские и демократические партии в рейхстаге всеми силами мешали надлежащей реорганизации наших военных сил. Всем было ясно, что в случае войны драться придется всей нации. Казалось бы, что тем большим преступлением было тормозить реорганизацию армии. И все-таки этим преступникам удалось добиться того, чтобы миллионы немцев вынуждены были пойти на фронт, не получив достаточной военной подготовки. Но если даже отвлечься от неслыханной бессовестности парламентских мошенников, ясно, что недостаточное количество вполне обученных солдат могло привести нас к краху уже в самом начале войны. Ход военных действий много раз подтверждал наличие такой опасности.

Потеря нами войны за свободу и независимость немецкой нации была только результатом половинчатости и слабости в деле подготовки наших военных сил - половинчатости, которая проникла во все области нашей жизни уже в довоенные годы.

* * *

Сухопутной армии мы не давали достаточного количества надлежаще обученных рекрутов. Во флоте тоже господствовала половинчатость. Преступники старались лишить и это важнейшее оружие национальной защиты его главной ценности. Еще хуже было то, что яд половинчатости проник и в самое руководство флота. Во флоте упрочилась тенденция все наши военные суда строить так, чтобы размеры их всегда несколько уступали размерам аналогичных судов англичан.

На деле меньшие размеры немецких кораблей означали то, что и быстроходность и вооружение этих кораблей были соответственно меньше. Фразы, при посредстве которых пытались прикрыть этот факт, обнаруживали очень печальный недостаток логики в тех сферах, которые отвечали за это дело до войны. А именно: нас стали утешать тем, что материал, из которого мы, немцы, строим свои пушки, настолько превосходит английский материал, что по силе наша 28-сантиметровая пушка нисколько не уступает английской пушке в 30,5 см.

Казалось бы, из этого следовал совершенно другой практический вывод. Раз так, то и мы должны были строить пушки в 30,5 см, ибо ведь нашей целью было стать сильнее противника, а не только уравнять свои силы с ним. Иначе зачем же нам было приобретать для сухопутных войск 42-сантиметровую мортиру? Ведь наша немецкая 21 -сантиметровая мортира сама по себе была уже сильнее всех тогда существовавших французских дальнобойных орудий. А что касается крепостей, то они вероятно поддались бы и орудиям в 30,5 см. К счастью однако, руководители нашей сухопутной армии не делали той ошибки, какую сделали руководители флота.

Отказ от борьбы за превосходство в быстроходности флота и в силе артиллерийского огня теснейшим образом связан был с так называемой "идеей риска". Отказавшись от этих-преимуществ, руководители флота тем самым отказались от наступательной тактики и с самого начала ограничили себя тактикой обороны. Но этим мы сами связали себе руки и лишили себя возможности успеха, ибо наступление всегда было и останется лучшей тактикой.

Более быстроходное и лучше вооруженное судно всегда сумеет использовать свое превосходство для того, чтобы пустить ко дну противника с более далекого расстояния. Целый ряд наших крейсеров с горечью должны были в этом убедиться во время войны. Насколько неправильна была политика руководителей нашего морского ведомства, видно хотя бы уже из того, что уже во время войны нам пришлось наскоро перевооружать старые суда и лучше вооружать новые суда.

Если бы к моменту морского боя в Скагераке немецкие суда обладали тем же водоизмещением, вооружением и быстроходностью, что и английский флот, мы наверняка пустили бы ко дну суда противника, которые в этом случае не выдержали бы превосходных сил нашего огня, ибо наша 38-сантиметровая граната была сильнее английской.

Япония избрала в свое время другую тактику. Японцы придерживались того принципа, что каждое воздвигаемое ими новое судно должно иметь хотя бы небольшие преимущества по сравнению с любым аналогичным судном противника. Отсюда впоследствии вытекло то, что японцы могли применить наступательную тактику.

Руководители флота бесспорно обнаружили известную парламентскую ловкость во время мира, когда дело шло о том, чтобы получать соответствующие средства на постройку флота. Но зато впоследствии язва парламентаризма проникла также и в дело самого построения флота, где руководиться надо было чисто военными, а вовсе не парламентскими соображениями. Слабость и половинчатость, недостаточная логичность мышления, характерные для парламентаризма как института теперь, к сожалению окрасили всю деятельность нашего морского ведомства.

Сухопутная армия, как мы уже отметили, убереглась от этого принципиально неверного хода идей. Людендорф, тогда только полковник большого генерального штаба, повел отчаянную борьбу против преступной половинчатости и слабости, которую обнаруживал рейхстаг при рассмотрении всех вопросов, связанных с организацией сухопутной армии. Если борьба, которую провел тогда этот офицер, тем не менее оказалась напрасной, то вину за это несет, с одной стороны, парламент, а с другой, в еще большей мере, рейхсканцлер Бетман-Гольвег, который вел себя самым жалким образом. Но это конечно не мешает теперь действительным виновникам германской катастрофы взваливать ответственность на того человека, который один только вовремя достаточно решительно выступал против забвения коренных интересов нации. Одним обманом больше или меньше - не все ли равно для этих прирожденных обманщиков.

Когда подумаешь о том, к каким бесчисленным жертвам привело преступное легкомыслие этих безответственнейших субъектов; когда перед глазами твоими проходят бесчисленные массы калек; когда вспомнишь о безграничном позоре, о бесчисленных страданиях, постигших нас, и когда еще и еще раз скажешь себе, что ведь все это было результатом только преступных действий горсточки бессовестных карьеристов, добивавшихся министерских портфелей, - тогда всех этих субъектов не назовешь иначе, как мошенниками, негодяями и преступниками. Для чего же тогда существовали бы в нашем словаре эти слова, если не для характеристики подобных мерзавцев. Ведь по сравнению с этими предателями нации любой сутенер еще является человеком чести.

Когда дело шло о бедах, слишком уж бросавшихся в глаза, тогда о них еще иной раз говорили открыто. В этих случаях неприятную правду не скрывали и от широких масс. Во всех же других случаях стыдливо замалчивали зло, а иногда и просто отрицали его существование. И это в то время, когда только открытая постановка вопроса могла еще, быть может, привести к улучшению. Руководители государства совершенно не отдавали себе отчета в том, какое значение имеет пропаганда. Только евреи понимали, что умная и хорошо поставленная пропаганда может превратить в представлении народа самый ад в рай и наоборот. Еврей это понимал и соответственным образом действовал, немец же или, лучше сказать, его правительство не имело об этом ни малейшего представления.

За это мы больше всего поплатились во время войны.

* * *

Мы указали выше целый ряд отрицательных явлений. Можно было бы привести еще бесчисленное множество других недостатков. Необходимо, однако иметь в виду, что этим недостаткам в довоенное время противостояли также и многие преимущества. Если рассудить справедливо, то придется признать, что большинство наших недостатков были свойственны также и другим народам, между тем как наших преимуществ у них зачастую не было.

Главнейшим нашим преимуществом было то, что наш народ в большей степени, чем любой другой европейский народ, стремился сохранить национальный характер своего хозяйства и, несмотря на некоторые худые предзнаменования будущего, в настоящем подчинялся интернациональному финансовому контролю в меньшей мере, нежели другие страны. Правда, это преимущество таило в себе и известные опасности; оно-то и стало одним из важнейших факторов, приведших впоследствии к мировой войне.

Если отвлечься от этого и некоторых других обстоятельств, то мы должны будем придти к выводу, что довоенная Германия обладала в основном тремя крупнейшими преимуществами, в своем роде образцовыми и ставившими тогда Германию в известных отношениях на недосягаемую высоту.

Это относится и к форме правления как таковой и к тому выражению, которое эта форма правления получила в Германии в новейшую эпоху.

Мы можем тут свободно отвлечься от личных качеств отдельных монархов. В качестве людей они конечно были подвержены целому ряду человеческих слабостей. Если не быть снисходительным к человеческим слабостям, тогда пришлось бы вообще отчаяться в нашем мире. Попробуйте-ка подойти с этим критерием к виднейшим представителям нынешнего нашего режима. Ведь ясно, что с точки зрения личных качеств эти люди не отвечают даже самому скромному минимуму требований. Кто стал бы судить о "ценности" германской революции по личным качествам тех "вождей", которых революция с ноября 1918 г. дарит Германии, тому пришлось бы покрыть свою голову пеплом и сгореть от стыда в предчувствии того уничтожающего приговора, который вынесут нам будущие поколения. Ведь будущим поколениям никак нельзя будет заткнуть рот специальным законодательством "о защите республики", и будущие поколения выскажут вслух то, что все мы уже теперь думаем о наших, с позволения сказать, вождях и об их более чем сомнительных добродетелях.

Нет сомнения в том, что монархия чуждалась известных слоев нации и прежде всего широких слоев народа. Это был результат того, что наших монархов окружали далеко не всегда самые дальновидные и самые честные люди. К сожалению, монархи наши иногда больше любили окружение льстецов, нежели окружение честных и стойких людей. Это приносило особенно большой вред в такие времена, когда народная психология менялась очень быстро, когда народ начинал скептически относиться к старым придворным традициям монархии.

Так например на рубеже XX столетия на среднего рядового обывателя производило далеко невыгодное впечатление, когда он видел принцессу, разъезжающую верхом в военном мундире. При дворе, по-видимому, совершенно не отдавали себе отчета в том, насколько неприятно действует такое зрелище, иначе таких парадов не стали бы допускать. Неприятно действовала также и не вполне искренняя филантропия, исходившая из придворных кругов. Если например та или другая принцесса иногда снисходила к тому, чтобы отправиться в народную столовую и попробовать там обед для бедных, чтобы затем объявить, что обед превосходен, то может быть в стародавние времена это и нравилось массе, а в начале XX века это действовало уже отталкивающе. Все прекрасно отдавали себе отчет в том, что высокая особа не понимает того простого факта, что приезд ее был известен заранее и обед в этот день был изготовлен совсем иной, нежели обычно. Народ прекрасно это понимал, и этого было достаточно.

Люди только смеялись, а иногда и раздражались по поводу таких вещей.

Посмеивались также и над постоянными россказнями в газетах о том, насколько умеренную жизнь ведет наш монарх, как рано он встает, как работает он в поте лица с утра до вечера, да к тому же его пища недостаточно питательна. Народ уже вырос. Его очень мало интересовал вопрос о том, сколько именно кушает наш монарх. Никто не отказывал монарху в праве получить сытный обед. Никто также не хотел лишить его необходимого досуга для сна. Люди хотели немногого: чтобы их монарх был человеком честным и мужественным, чтобы он достойно оберегал честь нации и вообще добросовестно выполнял свои обязанности правителя. Старые же россказни приносили не пользу, а вред.

Все это были еще только мелочи. Хуже было то, что в самых широких кругах нации укоренилось убеждение: все равно за нас все дела решают там наверху, поэтому нечего и нам заботиться о делах. Пока правительство действительно вело правильную политику или по крайней мере было воодушевлено хорошими желаниями, это было еще с полбеды. Но горе, если на место старого хорошего правительства приходило новое, менее подходящее. В этом случае безвольная покорность и детская вера являлись уже причиной тяжелых бед.

Тем не менее, как мы уже сказали, рядом с этими слабостями Германия имела и ряд бесспорных преимуществ.

Монархическая форма управления обеспечивала известную стабильность всего государственного руководства. Она изымала по крайней мере высших носителей власти из круга честолюбивых политиков. Институт монархии издавна пользовался уважением и авторитетом. Вторым нашим преимуществом было то, что Германия обладала превосходным корпусом государственного чиновничества. И, наконец третьим и главным преимуществом являлось то, что армия наша стояла над уровнем каких бы то ни было партийно-политических обязательств. К этому надо прибавить еще и то преимущество, что образ единоличного монарха все еще будил и укреплял чувство личной ответственности - во всяком случае в гораздо большей степени, нежели в тех странах, где носители власти сменялись с кинематографической быстротой. Все это вместе взятое и придавало немецкой администрации порядочность и чистоту, признававшуюся всеми. Наконец и культурное значение монархии для немецкого народа было очень велико. Оно вполне перевешивало все ее недостатки. Немецкие резиденции все еще являлись крупными художественными центрами, чего совершенно нельзя сказать о нашей нынешней погрязшей в материализме, эпохе. То, что немецкие князья сделали для искусства и науки в течение XIX в., было образцово. Во всяком случае наша современность совершенно не может идти в этом отношении ни в какое сравнение.

* * *

Но самым важным из положительных факторов этого времени, когда распад народного организма прогрессировал еще только медленно, являлась конечно армия. Недаром ненависть всех врагов Германии направлялась прежде всего против нашей армии, главной защитницы нашей свободы и национального самоутверждения. Армия наша была в те времена самой могучей школой для всей немецкой нации. Лучшим памятником для нашей старой армии является констатирование той истины, что германскую армию ненавидели, преследовали оскорблениями, забрасывали грязью все враги, но вместе с тем и боялись ее. Что армия наша являлась главным оплотом свободы и главной нашей защитой перед властью биржи, это видно уже из того, с какой жадностью версальские ростовщики набросились прежде всего именно на германскую армию. Если бы не могущество нашей армии, версальская петля затянулась бы на шее нашего народа еще гораздо раньше. Если захотеть с полной точностью сказать, чем же именно обязан немецкий народ своей армии, то это можно будет выразить одним словом: всем! В нашей армии воспитывалось еще чувство ответственности в такую пору, когда это свойство стало уже совсем редким, когда все старались уйти от ответственности, вдохновляясь прежде всего примером парламента, который являлся образцом полного отсутствия какой бы то ни было ответственности. В нашей армии воспитывалось чувство личного мужества в такой период, когда трусость свирепствовала повсюду и когда готовность пожертвовать собою в интересах общего блага рассматривалась уже почти как глупость, а умным считался лишь тот, кто больше всего думал о своем собственном "я". Армия наша была той школой, в которой немец учился видеть благо народа в его силе и единстве, а не в лживых фразах об интернациональном братстве с неграми, китайцами, французами, англичанами и т.д.

Армия наша воспитывала в людях дух решимости в такую пору, когда знамением времени являлись отсутствие решимости и вечные колебания. Армия учила тому, что определенный приказ всегда лучше, чем полное отсутствие твердых указаний.

Это было уже кое что в такую пору, когда тон задавали сомнительные умники. Уже в одном этом был кусок настоящей здоровой народной мудрости, от которой вообще не осталось бы и следа, если бы наша армия не была бы непрерывным источником здоровья. Сравните это с теперешней просто ужасающей нерешительностью наших правящих кругов. Нынешние наши правители находят в себе силу решимости только тогда, когда дело идет о подписании какого-либо продиктованного нам нового разорительного договора. Когда дело идет о каком-нибудь новом грабеже Германии, тогда правительство быстро решается подписать "соглашение", конечно слагая с себя в то же время всякую ответственность. В этих случаях "ответственные" правители выполняют роль простых парламентских стенографов, которые всегда ведь пишут только то, что им диктуют.

Армия наша воспитывала людей в идеализме и в чувстве преданности великой родине в такое время, когда все кругом у нас погрязло в жадности и материализме.

Дата добавления: 2015-07-15