Поиски пути

Годы учебы в институте. Незабываемая студенческая пора!
К концу третьего курса я женился на студентке нашего же института. Поначалу семейная жизнь казалась интересной. С рождением сына начался год бессонных ночей.
Летом после окончания пятого курса весь мужской состав нашего факультета был отправлен в военные лагеря на сборы. Там со мной произошло одно примечательное событие.
Лето было дождливое. В один из редких солнечных дней я прилег на опушке леса и задремал. Проснулся от неотвязного чувства, что за мной кто-то наблюдает. И правда, совсем рядом грелась на солнышке серая змея (гадюка, как оказалось впоследствии). И тут у меня возникло неодолимое желание взять ее в руки. Я это сделал. Некоторое время держал змею за голову, и она вела себя спокойно. В какой-то момент наши взгляды встретились, и змея, извернувшись, укусила меня за палец. Я отбросил ее и тотчас отрубил голову солдатским кинжалом. На руку повыше локтя быстро наложил жгут из ремня и выдавил кровь из ранки. Затем, прихватив отрубленную змеиную голову с собой, пошел в лагерный медпункт. Врач забил нешуточную тревогу, определив по отрубленной змеиной голове, что я получил укус гадюки. Меня срочно повезли в Калининский военный госпиталь. Там мне ввели какую-то сыворотку. Рука распухла, но в конце концов все обошлось. Этот эпизод я рассказал к тому, что совсем недавно по моей просьбе одна знакомая, занимающаяся астрологией, составила мой гороскоп, где прямо указывалось на опасность смерти в молодом возрасте от воды и от укуса змеи. И «вода» и «змея» сбылись.
В выборе медицинской специальности я определился на пятом курсе. Лечебная практика, работа с больными — все это, как оказалось, не соответствовало моему внутреннему стремлению. Выбор не случайно пал на судебную медицину. Эта медицинская специальность привлекала меня практически неограниченными возможностями проявить свои медицинские знания, эрудицию и криминалистические способности в сложных экспертизах, связанных с насильственной смертью. На пятом курсе работа в научном студенческом кружке на кафедре судебной медицины полностью занимала все свободное время. Получив самостоятельную научную тему, я сразу приступил к исследовательской работе. Мне предлагалось изучить возможность установления давности наступления смерти по изменению биохимических показателей костного мозга — кроветворного органа, который «живет» в течение нескольких суток после смерти человека.
Шестой год обучения в институте целиком проходил на кафедре судебной медицины.
По окончании института я продолжил повышение квалификации на кафедре судебной медицины, обучаясь в ординатуре. Особый колорит привносила оперативная экспертная работа, которая заключалась в ночных выездах на место происшествия в составе дежурной бригады Московского уголовного розыска. Параллельно с экспертной практикой я продолжал выполнять научно-исследовательскую работу. К концу второго года была готова к защите кандидатская диссертация. Передо мной встала дилемма, по какой стезе дальше идти — остаться на кафедре на преподавательской работе или заниматься экспертной практикой. Однако судьбою мне было уготовано иное направление деятельности.
На втором году обучения в ординатуре я принимал участие в работе экспертной бригады по исследованию останков погибших при катастрофе самолета «Ил-62», следовавшего рейсом по маршруту Париж — Ленинград — Москва (Шереметьево). Картина увиденного на месте происшествия вызвала шок и на всю жизнь отпечаталась в моей памяти. Останки более ста человек, разбросанные на большой площади по осеннему, местами выкорчеванному силой взрыва лесу, и стойкий запах керосина, перемешанный с запахом хвои.… Трое суток (днем и ночью) в тесном дворике больничного морга подмосковного городка Дмитрова мы исследовали груды останков (в общей сложности более трех тысяч объектов). Тогда я не мог себе представить, что совсем скоро расследование тяжелых авиационных происшествий станет моей профессией.
Предложение работать в только что созданном в системе гражданской авиации «Отделе медицинского изучения и расследования авиационных происшествий» я получил неожиданно, буквально накануне вручения мне диплома об окончании ординатуры и присвоения специальности «судебно-медицинский эксперт». Предложение было принято без колебаний. В сентябре 1974 года я приступил к работе в качестве специалиста-эксперта по медицинскому расследованию авиационных происшествий. Мне было 25 лет.
В мои обязанности входила разработка специализированных судебно-медицинских методов оценки состояния и действий экипажа к моменту столкновения воздушного судна с землей и практическая их реализация в ходе расследования авиационных катастроф с выездом на место происшествия. Поле научных исследований было весьма перспективным, появлялась реальная возможность сформировать новое направление, со временем представив результаты работы в виде докторской диссертации.
Ученую степень кандидата медицинских наук мне присвоили вскоре после начала моей новой работы. При получении диплома в секретариате Высшей аттестационной комиссии по присуждению ученых степеней и званий мне сказали, что я самый молодой в стране кандидат наук в области медицины.
По долгу службы на время расследования авиационного происшествия я становился руководителем медико-экспертной группы Государственной комиссии по расследованию. Работа подобных комиссий в прежние времена проходила в обстановке строжайшей секретности. Об ответственности и серьезности моей новой работы говорить не приходится. Хорошо помню свой первый вылет на расследование в Новгород, где в сложных погодных условиях, врезавшись в центре города, в двухстах метрах от обкома КПСС, в пятиэтажный жилой дом, потерпел катастрофу пассажирский самолет «Як-40». Разрешение ряда экспертных вопросов из области медицинской трассологии позволило сделать крайне важное для расследования заключение — о сохранении пилотами работоспособности вплоть до момента столкновения самолета с препятствием.
Я часто бывал в Ленинграде — читал лекции в Академии гражданской авиации. Пребывание в этом городе всегда вызывало во мне чувство, что я когда-то жил здесь. Александровский дворец и парк были просто родными. Память сердца ошибаться не может.
В январе 1978 года у нас родилась дочь. Когда рожаешь ребенка, будучи уже в зрелом возрасте, испытываешь чувство осознанной радости, а не обременяющей обязанности, как это бывает в молодом возрасте. Девочка была на удивление спокойной. Общение с ней всегда доставляло мне нежную, щемящую радость.
В начале 80-х годов, при приближении к «возрасту Иисуса Христа» в моем сознании начали происходить заметные перемены. Я стал задумываться над смыслом жизни, осознавать никчемность всей мелкой жизненной суеты, направленной исключительно на продление рода и обеспечение шаткого семейного благополучия. Надо сказать, что меня не привлекала заманчивая для многих перспектива иметь материальные блага и не мучила страсть к накопительству. И еще — у меня с рождения и в течение всей жизни полностью отсутствовало чувство зависти. Ни белая, ни черная зависть мне не знакомы. Возможно, это связано с тем, что я всегда знал: если что-то захочу, то добьюсь непременно. Однако в жизни не хватало самого главного. Но чего? Ответ на этот вопрос предстояло искать, и искать почти десятилетие.
Временное спасение пришло с самой неожиданной стороны. Замечательная книга В. Шкловского «Лев Толстой» пробудила меня от сомнамбулической внутренней спячки. Отечественный и мировой классик завладел мною всерьез и надолго, но уже не только как литератор. Эту книгу я перечитал не раз. Она открыла для меня Толстого-человека со всеми его муками становления и терзаниями поиска смысла жизни.
Строжайшая дисциплина и яростное самобичевание казались теми самыми рычагами, которые способны изменить человека и сделать его счастливым. Я начал «делать себя по Толстому». Попытка дисциплинировать и рационализировать свою жизнь мне поначалу нравилась и удавалась. Научная работа, занятия спортом, семейные обязанности — все было расписано по минутам. Однако такая жесткая схема со временем начала раздражать — что-то срывалось по не зависящим от меня причинам, что-то просто надоедало и требовало коррекции. Любое отступление от схемы я относил к нехватке силы воли и, как мог, сопротивлялся естественному течению событий, что стоило мне больших усилий, сопровождавшихся огромной тратой нервной энергии.
Я от корки до корки прочитал восемнадцатитомное собрание сочинений Толстого. Ранний Толстой («Детство», «Казаки») был мне особенно созвучен. Толстой-романист привлекал меньше, за исключением отдельных глав «Войны и мира». Поздние же повести и рассказы («Смерть Ивана Ильича», «Отец Сергий», «Крейцерова соната», «Хаджи-Мурат») буквально заставляли пронзительно ощутить все несовершенство человеческой жизни. В поздней публицистике Толстой убеждал себя и других, что ему открылся смысл жизни, однако дневники того же периода свидетельствовали об обратном. Коварные соблазны и мучительные сомнения преследовали его всю жизнь. Бог Толстого был мне непонятен.
Две работы Толстого просто поразили меня — «Посмертные записки старца Федора Кузьмича» и «На каждый день».
Я впервые узнал о красивой легенде (теперь-то я уверен, что это быль) ухода императора Александра Первого от царствования в схиму.
Книга «На каждый день» попала ко мне совершенно неожиданно. Один мой знакомый, боготворивший Чехова, но недолюбливавший Толстого, узнав о моем увлечении, подарил мне один том 90-томного полного академического юбилейного издания его сочинений, в котором и была помещена первая половина названной работы. Это книга для ежедневного тематического чтения, которая, по замыслу автора, должна приобщить читателя к поиску смысла жизни, знакомя его с мировой сокровищницей мудрости. Книга состоит из тематических подборок цитат и высказываний, в том числе самого автора. Приводятся цитаты из Библии и Корана, высказывания Будды, Магомета, Лао-цзы, Ницше, Гегеля, Канта и многих других. Изложенное в книге было для меня открытием. Такой концентрации человеческой мудрости в одном источнике до сих пор встречать не доводилось.
Работа с этой книгой позволила мне интуитивно выработать медитативно-созерцательный способ погружения в смысл изложенного, то есть я научился читать не глазами, не умом (то есть не критически), а каким-то иным способом. Каждую прочитанную цитату я как бы пропускал через собственное сознание целиком, и тогда являлась суть, которая выпадала в осадок. Если не удавалось получить «осадок» с первого прочтения, то операция повторялась до тех пор, пока цитата не становилась прозрачной. Это было серьезным достижением. Однако воспользовался я им много позже.
В этот же период я пробовал подступиться к Достоевскому, но дальше «Записок из мертвого дома» не продвинулся — мрачно все и до отвращения знакомо. Открытием для меня стал Михаил Булгаков. Я по-новому прочитал «Мастера и Маргариту» и буквально проглотил «Собачье сердце», «Роковые яйца», «Дьяволиаду».

Дата добавления: 2015-07-15