Уилбур Смит В поисках древних кладов 15 страница

– Боже правый! – с неподдельной мукой снова вскричал адмирал. – Что скажет этот зануда Палмерстон. – Убежденный тори, Кемп был невысокого мнения о новом премьер-министре от партии вигов.

Со времен волнений в Индии и произошедшего несколько лет назад восстания сипаев британское правительство стало очень осторожно относиться к возложению на себя дальнейшей ответственности за заморские территории и отсталые народы. Его указания были совершенно конкретны, а деятельность капитана Кодрингтона отнюдь не соответствовала проводимой политике.

Борьба за раздел Африки отодвигалась в будущее, а ныне внешнюю политику Великобритании определяли противники колониальных захватов – это адмирал Кемп, к сожалению, слишком хорошо знал. Как бы это ни пугало, но рассказ был еще далеко не полон, понял Кемп, вчитываясь в депешу консула. В горле его что-то с хрипом клокотало, лицо багровело все сильнее, глаза, спрятанные за очками в золотой оправе, наполнились слезами ярости и отчаяния.

– Доберусь я до этого щенка… – пообещал он себе.

Капитан Кодрингтон, похоже, объявил султану единоличную войну. Однако даже в порыве бешенства адмирала кольнула профессиональная гордость и удовлетворение размахом деятельности своего подчиненного.

Консул Ее Величества составил внушительный список из более чем тридцати инцидентов. Щенок штурмовал крепости, десантировался на берег, сжигая и разрушая загоны, освободил десятки тысяч невольников, захватывал невольничьи корабли в открытом море, уничтожал их огнем на якорных стоянках и вверг все побережье в смятение, достойное храброго Нельсона.

Невольный восторг адмирала перед техническим мастерством Кодрингтона отнюдь не уменьшил его решимости отомстить ему за свою загубленную жизнь и карьеру.

– На сей раз ничто его не спасет. Ничто! – провозгласил адмирал Кемп, переходя к чтению султанского протеста.

В нем чувствовалась рука профессионального письмоводителя, каждый параграф начинался и кончался неуместными цветистыми расспросами о его здоровье, между ними вклинивались крики боли, вопли ярости и горький плач о нарушенных обещаниях и договорах с правительством Ее Величества.

В самом конце султан не удержался, чтобы не добавить молитву о здоровье и процветании адмирала и Ее Величества в этой жизни и об их счастье в жизни последующей. Это слегка отступало от оскорбленного тона, в котором составляются письма протеста и требования.

Он оценивал свои убытки от разграбления кораблей и освобождения невольников в один миллион четыреста тысяч рупий, почти миллион фунтов стерлингов, и это не считая невосполнимого ущерба для его престижа и развала всей торговли на побережье. Смятение наступило такое, что некоторые порты уже никогда не откроются для работорговли. Система доставки рабов из внутренних районов континента и пути, ведущие в прибрежные порты, разрушились так, что восстановить их удастся лишь через многие годы, не говоря уже о нехватке кораблей вследствие бесчинств «Эль-Шайтана». Порты, еще открытые для торговли, наводнены рабами, терпеливо ожидающими, пока за ними прибудут дхоу, тогда как те давно превратились в обломки, рассеянные по рифам и берегам Мозамбикского пролива, или угнаны призовыми командами на юг.

– Ничто его не спасет, – повторил адмирал Кемп и замолчал.

С собственной карьерой тоже покончено. Он это понимал и считал такой исход ужасной несправедливостью. За сорок лет он не совершил ни единого неверного шага, а его отставка так близка, так сладостно близка. Адмирал стряхнул горестное оцепенение и начал составлять приказы.

Первый приказ касался всех кораблей эскадры: немедленно, на всех парах отбыть на поиски «Черного смеха». Он с грустью сознавал, что пройдет недель шесть, пока его приказы дойдут до всех командиров, так как корабли рассеяны по двум океанам. Еще столько же уйдет на то, чтобы найти канонерку, блуждающую в мешанине островов и бухт Мозамбикского пролива.

Однако, как только его найдут, капитан Кодрингтон будет незамедлительно отстранен от командования. Его обязанности временно будет исполнять лейтенант Денхэм. Лейтенанту было предписано как можно скорее привести «Черный смех» в Столовую бухту.

Адмирал Кемп не сомневался, что на Кейптаунской базе наберется достаточное число старших офицеров, чтобы безотлагательно провести заседание трибунала. Если доложить Первому лорду, что Кодрингтону вынесен суровый приговор, это может отчасти укрепить положение адмирала.

Потом он составил депешу консулу Ее Величества в Занзибаре, предлагая сэру Джону Баннерману утешать и подбадривать султана, пока ему, адмиралу, не удастся снова овладеть положением и пока не будут получены из Лондона указания Министерства иностранных дел касательно возмещения убытков и компенсации, хотя на данный момент, естественно, нельзя брать на себя никаких обязательств или давать султану каких-либо обещаний, за исключением выражении лояльности и соболезнования.

Далее перед ним стояла тягостная задача писать рапорт в Адмиралтейство. Не было слов, способных смягчить действия его подчиненного или уменьшить степень собственной ответственности. Кроме того, он слишком долго служил офицером, чтобы делать такие попытки. Однако факты сами по себе, даже будучи изложенными на милом его сердцу сухом флотском жаргоне, оказались столь впечатляющими, что адмирал Кемп вновь крайне устрашился. Почтовое судно задержалось на пять часов, ожидая, пока адмирал закончит, запечатает и надпишет свое послание. Оно прибудет в Лондон менее чем через месяц.

Последняя депеша была адресована командиру корабля Ее Величества «Черный смех» лично. В нем-то адмирал Кемп позволил себе отвести душу, находя горькое садистское удовольствие в эмоциональном саркастическом заряде, заключенном в словах «корсар», или «пират», «злостный», или «безответственный». Он переписал свой шедевр ядовитой иронии в пяти экземплярах и разослал во всех направлениях всеми доступными ему средствами, чтобы как можно скорее призвать щенка к ответу. Однако когда они были разосланы, ему оставалось только ждать – и это было хуже всего. Неопределенность и бездействие разъедали душу.

Адмирал боялся каждого корабля, прибывающего в Столовую бухту, и, когда над холмом гремел сигнальный выстрел из пушки и вздымалось облачко дыма, он вздрагивал, и внутренности сжимал липкий комок страха.

Каждое новое донесение продолжало счет разрушению и разору, пока наконец не пришел рапорт от самого преступника, зашитый в брезентовый сверток и адресованный адмиралу Кемпу. Его доставила призовая команда особенно ценной дхоу, длиной свыше двадцати четырех метров и водоизмещением в сто тонн.

Стиль, в каком капитан Кодрингтон перечислял свои достижения, привел адмирала в ярость не менее, чем его деяния сами по себе. В составленном чуть ли не небрежно вводном параграфе капитан Кодрингтон отмечал, что площадь империи увеличилась на два с половиной миллиона квадратных километров африканских земель.

У него хватило деликатности признать, что, возможно, в некоторых поступках он превысил свои полномочия и дал им обезоруживающее объяснение: «Моим твердым намерением было, находясь на службе, тщательно избегать каких-либо действий политического характера. Однако по просьбе шейха и имама княжеств Элат и Тельфа, а также их народов, ищущих защиты от враждебных и жестоких действий султана Занзибарского, я вынужден был уступить и принять на себя ответственность за их владения».

Вряд ли это понравилось бы их светлостям, особенно Первому лорду, лорду Сомерсету, который всегда выражал недовольство, если его людей или суда использовали для борьбы с работорговлей. Однако дальнейшее было еще хуже. Капитан Кодрингтон отчитывал адмирала и отпускал непочтительные замечания по поводу указаний их светлостей.

«Божьим провидением англичанин, не имеющий другой силы, кроме силы характера его благородной нации, я содействовал спасению этих несчастных. Их светлости должны меня простить за использование непопулярного ныне аргумента» (выпад в сторону противников колониальных захватов). «Однако для меня ясно, как африканское солнце, что Бог уготовил этот континент единственной нации на земле, обладающей добродетелью, достаточной, чтобы управлять этой землей на ее же благо, единственному народу, сделавшему Божье откровение своим моральным законом».

Читая это, адмирал Кемп сглотнул, подавился и зашелся в приступе кашля, от которого оправился лишь через несколько минут. И продолжил чтение:

«Во всем вышеизложенном я не руководствовался никакими личными мотивами или интересами, не питал тщеславных желаний. Моим единственным стремлением было употребить данные мне полномочия на благо Господа и королевы, на благо моей страны и всего человечества».

Адмирал снял очки и уставился на витрину с чучелами певчих птиц у противоположной стены.

– Чтобы написать такое, нужно быть или величайшим в мире безумцем, или храбрецом, или и тем и другим вместе, – решил он наконец.

* * *

Адмирал Кемп ошибался. На самом деле Клинтон Кодрингтон стал жертвой прилива самонадеянности, поводом к которому послужили приданные ему в этом плавании безграничные полномочия. Он обладал этой властью несколько месяцев, и его здравомыслие и благоразумие начали сдавать. Однако он искренне верил, что в своей миссии выполняет волю Божью, свой патриотический долг и следует духу приказов адмиралтейских лордов.

Он также сознавал, что в боевых действиях на суше и на море проявил высочайшее профессиональное мастерство: все операции были проведены против численно превосходящего противника, без единого поражения, и потери составили всего три человека убитыми и менее дюжины ранеными. Успех его патрулирования до сего момента можно было бы сопроводить лишь одной оговоркой.

У побережья все еще курсировал «Гурон», об этом он получал разведданные из дюжины источников. Манго Сент-Джон активно вел торговлю, платил высочайшие цены и покупал только самый лучший живой товар, отобранный лично им самим или его помощником, желтым бритоголовым великаном Типпу. Они брали только здоровых взрослых мужчин и женщин, способных выдержать долгое путешествие вокруг мыса Доброй Надежды и через океан, а таких всегда было мало.

Для Клинтона каждое утро несло с собой надежду, что сегодня он наконец снова увидит на горизонте высокую пирамиду прекрасных белых парусов, но каждый день совершало свой круг по небесам яростное тропическое солнце, и вместе с ним медленно таяла надежда, иссякая ночью, когда огромный красный шар нырял в море, чтобы снова возродиться на заре.

Как-то раз они разошлись с американским клипером всего на один день. Он вышел из бухты Линди за двадцать четыре часа до прибытия «Черного смеха», взяв на борт пятьдесят первоклассных рабов. Береговые наблюдатели не могли с уверенностью сказать, свернул ли он на север или на юг, так как корабль ушел далеко за горизонт и только там, когда его не было видно с берега, лег на заданный курс.

Клинтон догадывался, что «Гурон» скорее всего пойдет на юг, и на всех парах гнался за ним по пустынному морю три дня. Он шел вдоль казавшегося пустынным побережья, мимо покинутых якорных стоянок, и только потом, признав, что Сент-Джон снова ускользнул от него, вынужден был прекратить охоту.

По крайней мере Кодрингтон понял, что, если «Гурон» повернул на север, значит, Сент-Джон продолжает торговлю и есть шанс столкнуться с ним еще раз. Он каждый вечер молился об этом. Именно этого ему не хватало для того, чтобы при входе в Столовую бухту поднять на мачте метлу в знак того, что в нынешнем патрулировании он начисто вымел море.

На этот раз у него были данные под присягой свидетельские показания людей, продававших Сент-Джону рабов. Это окончательно доказывало, что американец занимается работорговлей. Ему не пришлось бы ссылаться на пункт об оснастке или на сомнительное право досмотра. Он обладал доказательствами и знал, что его время настанет.

Клинтон ощущал себя на коне. Его наполняло неведомое доселе чувство собственной значимости, железная уверенность в себе и своей удаче. Он держался по-новому, выше поднимал подбородок, шире расправлял плечи, его походка стала если не чванливой, то по крайней мере гордой и размашистой. Он стал чаще улыбаться, при этом его верхняя губа дерзко кривилась, а в светло-голубых глазах появлялся дьявольский огонек. Он даже отпустил густые усы, золотистые и вьющиеся, придававшие ему пиратский вид, и команда, всегда уважавшая его холодную и строгую манеру приказывать, но не испытывавшая к нему особой любви, встречала его после вылазок на берег одобрительными возгласами:

– Старый добрый Молоток!

Таково было его новое прозвище, от выражения «Молотом и клещами». До сих пор они не удостаивали его прозвищем, но теперь они гордились своим кораблем, гордились собой и своим двадцатисемилетним «стариком».

– Задай им жару, Молоток! – восклицали они, когда капитан с абордажной саблей наголо вел их на штурм внешнего частокола загонов, а его долговязую фигуру окутывал пороховой дым.

– Вперед, Смехачи! – подбадривали они друг друга, перескакивая с фальшборта «Черного смеха» на палубу невольничьей дхоу.

Размахивая абордажными саблями и паля из пистолетов, они загоняли работорговцев в их собственные трюмы и заколачивали за ними люки или перебрасывали их через борт, в зубы акулам.

Матросы знали, что о них ходят легенды. Молоток и его смехачи выметают работорговцев из Мозамбикского пролива – будет о чем рассказать детям по прибытии домой и подтвердить свой рассказ доброй мошной призовых денег.

В таком настроении «Черный смех» вошел в гавань Занзибара, цитадель Оманского султана, как Даниил в пещеру льва. Когда неказистая канонерка, пыхтя, встала на рейде Занзибара, артиллеристы на парапетах форта, стоявшие с горящими фитилями в руках, не смогли заставить себя поднести их к огромным бронзовым пушкам.

Реи «Черного смеха» были усеяны матросами в полной парадной форме. Геометрически правильные ряды моряков стояли на них в белых мундирах на фоне черной наковальни тропических грозовых туч и представляли собой внушительное зрелище.

Офицеры надели полные парадные мундиры, треуголки, белые перчатки и белые брюки и нацепили шпаги. Поворачивая в гавань, «Черный смех» отдал приветственный салют – для большинства населения он стал сигналом бежать в горы. Поток стенающих беженцев наводнил узкие переулки старого города.

Сам султан удрал из дворца и с большей частью придворных попросил убежища в консульстве, стоявшем высоко над гаванью.

– Я не трус, – горестно объяснил султан сэру Джону Баннерману, – но капитан этого корабля безумен. Сам Аллах не ведает, что он сотворит в следующий миг.

Сэр Джон был крупным мужчиной с хорошим аппетитом. Он обладал внушительным животиком, похожим на бруствер средневекового замка, цветущее лицо обрамляли пышные бакенбарды, но глаза светились умом, а в приветливой линии большого рта ощущались человечность и юмор. Он был признанным ученым-востоковедом, написал книги о путешествиях и о религиозной и политической ситуации на Востоке, а также опубликовал дюжину переводов малозначительных арабских поэтов. Консул Ее Величества был также убежденным противником работорговли.

Занзибарский рынок располагался на площади перед окнами его резиденции, и с террасы спальни он каждое утро видел, как невольничьи дхоу высаживают свой горестный груз на каменную пристань, которую здесь с жестоким юмором прозвали «Жемчужными воротами».

Уже семь лет он терпеливо обсуждал с султаном ряд договоров, каждый из которых отщипывал несколько побегов с цветущего куста, к которому он питал отвращение, но не видел способа радикально его обрезать, не говоря уже о том, чтобы выкорчевать с корнем.

Среди всех султанских владений сэр Джон имел полную юрисдикцию только над общиной индусских торговцев на острове, поскольку они являлись британскими подданными. Консул издал вердикт, повелевающий им немедленно освободить всех своих рабов, грозя за неповиновение штрафом в сто фунтов стерлингов.

В вердикте не говорилось ни слова о компенсациях, так что наиболее влиятельный из торговцев послал сэру Джону вызывающее письмо, которое в приблизительном переводе с пуштунского звучало как «идите вы к черту вместе со своими вердиктами».

Сэр Джон единственной здоровой ногой лично постучал в дверь торговца, выволок его из-под кровати, повалил на колени мощным ударом кулака, приковал к цепи и провел по городским улицам в консульство. Там он запер его в винном подвале и держал, пока не был уплачен штраф и не подписаны вольные на всех рабов. Других протестов не последовало, равно как не нашлось желающих принять встречное предложение индусского торговца, втайне ходившее из уст в уста, – выплатить еще сто фунтов стерлингов тому, кто на одной из вечерних прогулок по старому городу вонзит нож меж ребер обидчика. Сэр Джон был по-прежнему крепок и бодр, и только иногда напоминала о себе подагрическая нога, обутая сейчас в ковровый шлепанец. Он стоял у себя на террасе, дымил сигарой и смотрел, как в гавань входит маленькая черная канонерская лодка.

– Она ведет себя как флагманский корабль, – снисходительно улыбнулся консул, и рядом с ним султан Занзибара зашипел, как неисправный паровой клапан.

– Эль-Шайтан! – От бессильного гнева его морщинистая, как у индюка, шея побагровела, крючковатый нос стал похож на клюв рассерженного попугая. – Он входит сюда, в мою гавань, а мои артиллеристы застыли у пушек, как покойники. Этот человек пустил меня по миру, превратил мою империю в руины – как он посмел сюда явиться?

Ответ, который дал ему «Молоток» Клинтон Кодрингтон, был весьма прост. Он с точностью до буквы выполнял приказ, данный ему несколько месяцев назад в Кейптауне адмиралом Кемпом, командующим Южноатлантической и Индийской эскадрами:

«Далее, вам следует воспользоваться первой возможностью войти в гавань Занзибара, оказать Его Королевскому Высочеству султану Оманскому все подобающие почести и обсудить с консулом Ее Величества сэром Джоном Баннерманом пути упрочения существующих договоров между Его Королевским Высочеством и правительством Ее Величества, королевы Великобритании».

В переводе на обычный язык это означало, что ему следует поднять всем напоказ британский «Юнион Джек» над 163-миллиметровыми пушками и тем самым напомнить султану о его обязательствах по различным договорам.

– Пора научить старого выскочку знать свое место, – заметил Клинтон в разговоре с лейтенантом Денхэмом, крутя свежий золотистый ус.

– Я бы сказал, сэр, что урок уже был дан, – хмуро ответил Денхэм.

– Отнюдь, – возразил Клинтон. – Договоры со свежеиспеченными султанами на материке не затрагивают занзибарца. Надо немного расшевелить старика.

Сэр Джон Баннерман, хромая и оберегая подагрическую ногу, поднялся на палубу «Черного смеха» и веселыми глазами многозначительно взглянул на молодого офицера, подошедшего поприветствовать его.

– Да, сэр, вы, конечно, были очень заняты, – проворковал он. Господи, да этот герой чуть ли не мальчишка, хоть он и в треуголке и с усами, молоко на губах не обсохло. Трудно поверить, что он на своем крошечном кораблике навел такое опустошение.

Они обменялись рукопожатием, и Баннерман обнаружил, что мальчишка ему нравится, несмотря на беспорядок, который он привнес в размеренное существование консула.

– Бокал мадеры, сэр? – предложил Клинтон.

– О да, как нельзя кстати.

В тесной каюте консул обтер пот, струящийся по лицу, и сразу перешел к делу.

– Ну и наделали вы переполоха, ей-Богу. – Он покачал своей большой головой.

– Не понимаю…

– Послушайте меня, – рявкнул Баннерман, – и я вам объясню, что к чему в Восточной Африке вообще и в Занзибаре в частности.

Через полчаса Клинтон растерял большую часть своей недавней самоуверенности.

– И что нам делать? – спросил он.

– Что делать? – переспросил Баннерман. – Что мы можем сделать, так это воспользоваться положением, в которое вы нас ввергли, прежде чем сюда ввалятся идиоты из Уайтхолла. Благодаря вам султан наконец вознамерился подписать договор, который я выторговываю у него уже пять лет. Я бы отдал дюжину этих в высшей степени незаконных, ни к чему не годных договоров, которые вы заключили с несуществующими государствами и мифическими князьками, за одно такое соглашение, которое свяжет старого козла по рукам и ногам так, как я хочу уже много лет.

– Простите, сэр Джон, – Клинтон был сбит с толку, – из того, что вы сказали вначале, я понял, что вы искренне не одобряете мои действия.

– Напротив. – Сэр Джон радушно усмехнулся. – Вы разогнали во мне кровь и заставили снова гордиться тем, что я англичанин. Кстати, нет ли у вас еще мадеры?

Он поднял бокал:

– Примите мои сердечные поздравления, капитан Кодрингтон. Хотелось бы, чтобы я смог как-то смягчить суровую участь, которая, несомненно, вас постигнет, как только Адмиралтейство и лорд Палмерстон доберутся до вас. – Сэр Джон выпил полбокала и причмокнул. – Доброе вино, – кивнул он, отставил бокал и продолжил: – Теперь нужно действовать быстрее и заставить султана подписать железный договор прежде, чем сюда прискачет Уайтхолл, начнет рассыпаться в извинениях и уверениях в лояльности и обратит в пшик все, чего вы добились. Предчувствие мне говорит, что времени у нас немного, – мрачно добавил консул и продолжил более оживленно: – Пока мы на берегу, вам лучше выкатить орудия. Не расставайтесь со шпагой. Да, вот что еще, когда я буду вести переговоры, не спускайте глаз со старого козла. Все только и говорят о ваших глазах – у вас, знаете ли, редкий оттенок голубого, – и слух уже дошел до султана. Как вы, должно быть, слышали, вас на побережье называют «Эль-Шайтаном», а султан верит в джиннов и высоко ставит оккультизм.

Предсказания сэра Джона о скором поступлении вестей из высочайших источников были пророческими, ибо в эти минуты попутный ветер гнал к Занзибару шлюп Ее Величества «Пингвин» со срочными депешами для сэра Джона Баннермана, для султана и для капитана Кодрингтона. Если ветер продержится, шлюп прибудет в гавань Занзибара через два дня. Времени оставалось меньше, чем полагал сэр Джон.

С некоторым трепетом султан переселился к себе во дворец. Он лишь отчасти поверил заверениям консула, все-таки, что ни говори, дворец располагался в километре от гавани, где демонстрировал грозные орудия дьявольский черный корабль, а консульство находилось прямо на набережной гавани – или на передней линии огня, это смотря как посмотреть.

По совету сэра Джона Клинтон сошел на берег в сопровождении охраны из дюжины отборных моряков, тех, что наверняка устоят перед соблазнами городского района красных фонарей – грогом и женщинами, о которых мечтают все моряки.

Уже смеркалось, когда отряд, возглавляемый Баннерманом, шагавшим, несмотря на больную ногу, очень быстро, вступил в лабиринт узких переулков, где балконы почти смыкались над головой. Они с трудом выбирали дорогу между кучами зловонного мусора и старались не угодить в выбоины неровной мостовой, наполненные жижей, напоминающей холодный овощной суп, но с гораздо более крепким запахом.

Он приветливо болтал с Клинтоном, показывал примечательные места и интересные здания, делал экскурсы в историю острова, сопровождая свой рассказ меткими характеристиками султана и наиболее значительных лиц империи, включая и тех злосчастных князьков, которые подписали бланки договоров с Кодрингтоном.

– Вот еще что, сэр Джон. Я бы не хотел, чтобы с ними что-нибудь случилось, – впервые перебил его Клинтон. – Я надеюсь, их не станут подвергать преследованиям за то, что они, как бы это сказать, отделились от империи султана…

– Оставьте тщетные надежды. – Сэр Джон покачал головой. – Ни один из них не доживет до рамадана. У старого козла гнусные привычки.

– Разве мы не можем включить в новый договор пункт, защищающий их?

– Мочь-то можем, но это будет пустая трата бумаги и чернил. – Консул похлопал его по плечу. – Ваша забота направлена не по адресу. Коли на то пошло, это величайшее сборище бандитов, мошенников и убийц к югу от экватора, а может, и к северу. Делу только на пользу, если мы избавимся от этой шайки. Старый козел чудесно развлечется, стягивая им головы ремнем или поднося чай из дурмана, это вознаградит его за потерю лица. Страшная смерть – отравление дурманом. Да, кстати, взгляните на эти ворота. – Они дошли до парадных дверей дворца – Великолепный образец мастерства ремесленников острова.

Массивные двери высотой в пять метров были покрыты замысловатой резьбой, но, согласно мусульманским законам, рисунок не мог изображать ни людей, ни животных. Двери представляли собой единственную примечательную часть блеклого квадратного здания. Гладкое однообразие стен нарушали лишь поднятые высоко над землей деревянные балкончики, закрытые от ночного ветра и любопытного взгляда плотными ставнями.

При приближении отряда ворота растворились, и первыми живыми существами, которых они увидели, выйдя из гавани, стала дворцовая стража, вооруженная старинными джезайлями. Город все еще пустовал, съежившись от страха перед грозными орудиями «Черного смеха».

Клинтон заметил, что, как и говорил сэр Джон, стражники избегают его взгляда один из них даже прикрыл лицо свободным концом тюрбана. Значит, о его глазах и вправду ходят слухи. Он не знал, оскорбляться ему или радоваться.

– Посмотрите на это. – Консул остановил его в гулкой, как пещера, прихожей, которую освещали масляные лампы в массивных бронзовых канделябрах, подвешенных к исчезающему во мраке потолку. – Самые тяжелые из известных в мире, один из них весит более ста тридцати пяти килограммов.

К каменной стене медными обручами была прикреплена пара слоновьих бивней. Две невероятные дуги толщиной с девичью талию поднимались выше вытянутой руки и почти не сужались от корня к тупому острию. Старая слоновая кость мерцала, как благородный фарфор.

– Вам не случалось охотиться на этих зверей?

Клинтон покачал головой, он никогда их не видел, но тем не менее огромные клыки поразили его.

– Я стрелял их в Индии и в Африке, пока нога не разболелась. Никакая другая охота с этим не сравнится, невероятные звери. – Сэр Джон похлопал один из бивней. – Этого султан убил в молодости, из джезайля! Но, к сожалению, такие монстры больше не водятся. Пойдемте, не стоит заставлять старого козла ждать.

Они прошли через полдюжины комнат, наполненных редчайшими сокровищами, как пещера Аладдина: там были резные фигурки из нефрита и слоновой кости, отлитые из золота пальма и луна – символы Магомета, шелковые ковры, расшитые золотом и серебром, коллекция из пятидесяти бесценных коранов в золотых и серебряных переплетах, усыпанных драгоценными и полудрагоценными камнями.

– Взгляните на эту стекляшку. – Сэр Джон снова остановился и указал на алмаз местной огранки, вделанный в эфес кривой арабской сабли. Алмаз подушкообразной формы был не совсем чистой воды, но даже в полумраке сиял колдовским синевато-ледяным огнем. – Легенда утверждает, что сабля принадлежала Саладину, я сомневаюсь, но в этом алмазе сто пятьдесят пять карат. Я сам взвешивал. – Он взял Клинтона под руку и заковылял дальше. – Старый козел богат, как Крез. Он сорок лет выдаивал рупии из материка, а до него еще пятьдесят лет – его отец. Десять рупий за раба, десять за килограмм слоновой кости, Бог знает сколько за концессии на копру и копаловую смолу.

Клинтон сразу понял, почему сэр Джон называет султана старым козлом. Сходство было поразительным, от белой остроконечной бороды и квадратных желтых зубов до печального римского носа и продолговатых глаз.

Султан единственный раз посмотрел на Кодрингтона, на долю секунды встретился с ним взглядом и поспешно отвел глаза, заметно побледнев. Взмахом руки он пригласил гостей сесть на подушки из бархата и шелка.

– Сверлите его взглядом, – мимоходом посоветовал сэр Джон, – и ничего не ешьте. – Консул указал на горы засахаренных фруктов и глазированного печенья на бронзовых подносах. – Если они и не отравлены, все равно от них вас наверняка вывернет наизнанку. Ночь будет долгая.

Предсказание сбылось – утомительная беседа тянулась уже не один час, пересыпанная арабскими гиперболами и цветистыми увертками, за которыми скрывался жесткий торг. Клинтон не понимал ни слова. Он с трудом заставлял себя не ерзать, хотя от непривычной позы на подушках ноги и ягодицы вскоре онемели. Ему кое-как удавалось сохранять на лице суровое выражение и не сводить взгляда с морщинистого, обрамленного бакенбардами лица султана Баннерман позже заверил его, что это значительно ускорило переговоры, но, казалось, прошла вечность, прежде чем консул и султан обменялись неподвижными вежливыми улыбками и раскланялись в знак согласия.

В глазах сэра Джона зажегся победный блеск, он быстрым шагом вышел из дворца и взял капитана под руку.

– Дорогой друг, что бы с вами ни случилось, множество нерожденных поколений станет благословлять ваше имя. Мы это сделали, вы и я. Старый козел согласился. Теперь работорговля начнет чахнуть и в ближайшие несколько лет совсем заглохнет.

На обратном пути по узким улочкам консул был бодр и весел, словно возвращался с дружеской пирушки, а не из-за стола переговоров. Слуги ждали его прихода, в консульстве горели все огни.

Клинтон с удовольствием сразу же вернулся бы на корабль, но сэр Джон удержал его, обняв рукой за плечи, и велел дворецкому-индусу принести шампанского. На серебряном подносе рядом с зеленой бутылкой и хрустальными бокалами лежал небольшой запечатанный пакет, зашитый в парусину. Пока слуга в ливрее разливал шампанское, сэр Джон вручил пакет Клинтону:

– Это пришло недавно с торговой дхоу. У меня не было случая вручить его вам до того, как мы вышли из дворца.

Дата добавления: 2015-07-18