Преднамеренное убийство

Ты идешь по своей улице. Стоишь в вечерних сумерках под деревьями и смотришь на собственный дом, на свет в окнах, на мелькнувший силуэт за занавеской – возможно, силуэт твоей жены. Сосед на вечерней прогулке со своим сеттером проходит мимо и смотрит на тебя и видит чужака на улице, где большинство знает друг друга. Сосед насторожен, и сеттер негромко ворчит, оба чуют, что ты терпеть не можешь собак. Потому что животные и люди сплачиваются против посторонних, вторгающихся сюда, на этот склон, в их крепость, высящуюся над городом с его суетой и бестолковой, случайной смесью интересов и целей. Здесь, на холме, они хотят лишь, чтобы все шло как идет, потому что все идет хорошо и незачем пересдавать колоду заново. Нет уж, пусть тузы и короли остаются в тех же руках, что и теперь, неуверенность вредна для инвестиционного климата, жесткие рамочные условия гарантируют высокую производительность труда, которая в свою очередь идет на пользу всем. Надо что-то сперва создать, чтобы было что делить.

Удивительное дело: самым большим консерватором из всех встреченных мною в жизни был шофер, возивший людей, получавших в четыре раза больше его самого и разговаривавших с ним с той высокомерной снисходительностью, которую может передать только самая корректная вежливость.

Отец как-то сказал, что если я стану социалистом, то чтобы ноги моей в его доме не было, и к матери это тоже относится. Вообще-то он был тогда не совсем трезв, но тем больше оснований верить, что он не кривил душой. Он, кстати, считал, что в индийской кастовой системе что-то есть, и коль скоро мы по воле Божьей рождены в своем сословии, то наш злосчастный долг – прожить свою жалкую жизнь именно в нем. Или, как отвечает звонарь, когда пробст Сигисмунд предлагает ему перейти на «ты»: «Звонарь – это звонарь, а пробст – это пробст».^[32]

Поэтому моим бунтом – бунтом сына шофера – стало высшее образование, брак с дочкой капиталиста, костюмы от Фернера Якобсена и дом в Воксенколлене. Но удар пришелся мимо цели. Отцу хватило наглости простить меня и притворства, чтобы изобразить, что он мной гордится. И я знал, рыдая, как ребенок, на похоронах, что плачу не от горя по маме, а от лютого гнева на отца.

Сеттера и соседа (примечательно, я уже не помнил, как его зовут) поглотила темнота, и я перешел дорогу. На улице не было чужих машин, и, припав лицом к окошку гаража, я увидел, что и там тоже пусто.

Я поспешно скользнул в сырую, почти осязаемую темноту сада и встал под яблонями, под которыми, как я знал, разглядеть что-либо было невозможно.

Но ее я мог видеть.

Диана расхаживала туда-сюда по гостиной. Ее нетерпеливые жесты в комбинации с телефоном «Прада», прижатым к уху, заставляли предположить, что она пытается дозвониться кому-то, чей номер не отвечает. Она была в джинсах. Ни на ком джинсы не сидят так, как на Диане. Несмотря на белый шерстяной свитер, свободной рукой она обхватила себя за плечи, словно мерзла. Большой дом постройки тридцатых годов не сразу прогреешь, если на улице резко холодает, хоть все печки включи. Я ждал, чтобы удостовериться, что она одна. Проверил пистолет за поясом брюк. Сделал глубокий вдох. Это будет самым трудным делом в моей жизни. Но я знал, что справлюсь. Что этот новый, он справится. Наверное, слезы подступили именно поэтому, хотя исход был уже предрешен. Я позволил им течь. Они струились теплой лаской вниз по щекам, покуда я сосредоточился на том, чтобы не шевельнуться, не сделать бесконтрольного вздоха, не всхлипнуть. Через пять минут я их выплакал и вытер. Затем направился к входной двери и открыл ее как можно тише. Остановился в коридоре и прислушался. Казалось, сам дом затаил дыхание, единственным, что нарушало тишину, были ее шаги по паркету наверху в гостиной. Но скоро и они стихнут.

Было десять часов вечера, и за дверью, закрытой на цепочку, я разглядел бледное лицо и карие глаза.

– Можно, я тут переночую? – спросил я.

Лотте не ответила. Раньше такого за ней не водилось. Она уставилась на меня, словно увидела привидение. Такого перепуганного лица у нее раньше тоже не бывало.

Я криво улыбнулся и провел рукой по бритой голове.

– Я расквитался с… – я подбирал слово, – со всем.

Она дважды моргнула. И открыла дверь, и я проскользнул внутрь.

Дата добавления: 2015-07-11