Искусство первой буквы

Алексей Домбровский

([e-mail])

Царь-буква

славянских

печатных книг:

вершины

Большой талант, внося часть самого себя

в свое создание, создает этим новый стиль.

Илья Репин

Московский Апостол 1564 года, первое точно датированное и подписанное Иваном Федоровым издание, начинает историю русской печатной книги как бы вновь и так просто и сильно — словно с чистого листа. Недаром, когда речь заходит о декоративном убранстве старых московских изданий, первое, что приходит на ум, — это его знаменитые заставки с широкими, плавно заворачивающимися листьями, жилистыми стеблями, фантастическими цветами, маковыми головками и кедровыми шишками. Их рисунок настолько разнообразен и выразителен, а пластика и ритм столь естественны, что эти гравюры давно и заслуженно причислены к вершинам русского книжного искусства. «Заставки Апостола
1564 года по своему художественному достоинству стоят так высоко, что их смело можно считать лучшими из всех известных заставок книг кирилловской печати», — писала исследовательница старопечатных изданий А.С.Зёрнова 1.

К сожалению, о буквицах Апостола нельзя отозваться с той же категоричностью. По отдельности, каждая на своей странице, гравированные буквы неплохо согласуются с резной «заставицей», заголовочной вязью и наборным полууставом. Однако, составленные вместе, они не могут быть отнесены к общему алфавиту — и это при том, что для печати инициалов в Апостоле использовалось только пять досок и все без исключения литеры убраны витой акантовой листвой.

Правда, в одних гравюрах травы заключены в тонкие рамки с черным фоном, а в других — вольно растут на бумаге, как бы случайно заворачиваясь по форме букв. Подобная художественная непринужденность делает рисунок даже близких по начертанию знаков совершенно различным. Незначительные на первый взгляд детали — такие, как ровное или вогнутое основание, прямой или скошенный верх, обычные, казалось бы, декоративные элементы: розетки, засечки, фигурные усики, украшающие одну букву, но не встречающиеся в других, — только отчуждают знаки друг от друга. Заметно, что в гравере апостольских инициалов художник­изограф еще господствовал над типографом: даже по величине буквицы получились разными (рис. 1).

Рис. 1. Образцами для гравированных инициалов Апостола служили буквицы из разных московских рукописных книг. Видимо, поэтому они отличаются друг от друга по рисунку и с трудом складываются в алфавит. Типография Ивана Федорова. Москва, 1564 год

Впрочем, невольный разнобой в рисунке инициалов едва ли сказывается на цельности книжного убранства. Большинство разделов книги составляют послания святого апостола Павла: «К Римлянам», «К Коринфянам», «К Галатам», «К Ефесянам» и др. Почти все они начинаются со слова «Павел», поэтому при печати Апостола чаще других побывала в деле доска «покой». С нее Иван Федоров сделал 15 оттисков, тогда как с доски «слово» — только три, с доски «и» — два, с досок «есть» и «мыслете» — по одному. Вытянутый, легкий рисунок заглавной «П» замечательно сочетается с набором начальных полос и исподволь подчеркивает стройный формат издания (рис. 2). В будущем мы еще не раз убедимся, насколько серьезно Иван Федоров относился к пропорциям и размерам своих инициалов, стараясь не отпускать их на волю случая.

Рис. 2. Помимо большинства разделов Апостола, инициалом «П» начинается самая первая и самая объемная часть книги — «Деяния святых апостол…». Типография Ивана Федорова. Москва, 1564 год

Так сложилось, что в буквицах старопечатный орнамент получил наиболее совершенное воплощение уже за пределами Московской Руси — в Великом княжестве Литов ском, в селении Заблудове, где первопечатник оказался после того, как ему пришлось покинуть Москву. В 1570 году здесь увидела свет Псалтирь с Часословцем, на страницах которой с 20 досок было оттиснуто 182 буквицы. Книга была напечатана «в четверку» — формат, которым Иван Федоров прежде не пользовался, поэтому и все декоративное убранство ему пришлось изготовить заново (из старых, московских изданий пригодились лишь концовки).

Девятнадцать узорных букв («глаголь» была гравирована дважды) составили почти половину славянской азбуки. В сущности, сам орнамент мало изменился со времен Апостола — он стал лишь светлее и мягче. Однако, учитывая неудачу первого опыта, Федоров не стал на этот раз безотчетно следовать пестрым рукописным примерам, а с самого начала выстроил собственный алфавит. Прежде всего, размеры новых буквиц были строго упорядочены между собой. Их штамбы стали короче и немного шире, придав инициалам приземистый и устойчивый вид — сообразно более короткому и широкому формату книги. В большинстве гравюр типограф успешно объединил две различные апостольские манеры: витой акант в тонких рамках с черным фоном он использовал, как правило, для вертикальных штрихов, а свободный рисунок трав — для наклонных. Густая листва разрослась в стороны, сильно сузив внутренние проемы литер.

Рис. 3. Сам принцип построения букв с помощью витых трав у Ивана Федорова глубоко традиционен и не имеет ничего общего с алфавитными работами Израеля ван Мекенема Буквицы из Псалтири с Часословцем. Заблудов, 1570 год

Как ни странно, монолитностью рисунка заблудовские буквицы приближаются к своему далекому прообразу — версалам Израеля ван Мекенема, которые вообще не имеют просветов. Впрочем, этим все их отдаленное подобие и ограничивается. Травный орнамент Ивана Федорова совершенно лишен утонченной манерности и излишней дробности готического оригинала (рис. 3). Интересно, знал ли русский первопечатник о существовании «Большого прописного алфавита» немецкого гравера? Едва ли. В заблудовских инициалах удачно соединились национальная, прежде всего московская, рукописная традиция и яркий талант самобытного мастера, убедительно воплотившего ее в печати. Почти полвека назад известный историк книги Е.Л.Немировский предложил называть старопечатный орнамент по имени истинного его создателя — федоровским, однако этот термин, к сожалению, до сих пор так и не прижился в литературе.

Вернувшись на страницы печатных книг, широкотравный декор без труда усвоил художественный язык обрезной гравюры на дереве — как будто он никогда прежде и не выполнялся от руки. Напротив, инициалы простого рисунка и меньшего размера, получившие в литературе название ломбардов, хотя и вырезались «на грушевой цке», но это не мешало им сохранять в рисунке литер свое каллиграфическое прошлое. Даже в механическом оттиске ломбарда угадываются живые движения гусиного пера — сочные нажимы, волосные штрихи, язычки росчерков.

Своей вытянутой формой ломбарды похожи на вязь — декоративное письмо, которым в книге обычно печатались названия разделов. Так же, как и вязь, они оттиснуты красной краской и, разбросанные по тексту, вносят оживление в черно­белый набор. То, что начертание и цвет буквиц повторяют начертание и цвет заголовка, очень уместно: буквица, по сути, тоже является рубрикой, пусть и скрытой, неявной. Дробя текст раздела на части, ломбарды при этом имеют вид литер, как будто отпавших от заголовочной вязи, — сама графика этих инициалов передает мотив членения целого на отдельные фрагменты.

В середине XVII века, то есть спустя столетие, ломбардными буквами стали набирать даже заголовки в книгах, но во времена Ивана Федорова этим приемом еще не пользовались. Клише для заголовочной строки вырезалось на цельной доске, поскольку, подражая рукописным образцам, печатная вязь имела весьма замысловатый вид. Тесно составленные знаки складываются в непрерывный, со сложным ритмом узор, не поддающийся никакому набору. Торжественная декоративность заголовка радует глаз, хотя и прочитывается он с трудом (рис. 4).

Рис. 4. Узор вязи не нуждается в дополнительных украшениях, однако необходимо обладать немалым навыком, чтобы вычитать из этих орнаментальных полос названия книжных разделов: «Деяния святых апостол списана святым апостолом и евангелистом Лукою глава…» и «Святого апостола Петра 1-е послание соборное в пяток 32-й недели» Апостол. Типография Ивана Федорова. Москва, 1564 год

В отличие от вязи, рисунок ломбарда ясен и прост (рис. 5). Его высокие стойки допускают единственное украшение — жирную точку посередине, «узелок». Фигурный росчерк у основания является необязательным добавлением, но, как ничто другое, требует вкуса, такта и мастерства. Бравшийся за резьбу ломбардов гравер должен был прежде зарекомендовать себя отменным каллиграфом.

Рис. 5. Большинство простых киноварных буквиц имело весьма незатейливый вид. Им было довольно одной красной краски, чтобы выделиться из набора Ломбарды среднешрифтной Псалтири. Анонимная типография. Москва, 1559-1560 годы

Редкие славянские книги обходились без красных инициалов простого рисунка. Формы для их печати во множестве вырезались на дереве, а бывало, что и отливались из олова, как литеры шрифта. Ломбардами украшали свои издания Швайпольт Фиоль в Кракове, отец и сын Вуковичи в Венеции, мастера московской Анонимной типографии… Удивительно красивые ломбардные буквы были оттиснуты на страницах федоровских книг. Автором этих инициалов исследователи считают Петра Тимофеева Мстиславца, верного сподвижника Ивана Федорова и товарища его по скитаниям. Особенно изысканна коллекция ломбардов, исполненная Петром Мстиславцем для Учительного Евангелия в Заблудове в 1569 году. Здесь фигурные росчерки не только украшают письменные знаки, но и участвуют в их рисунке, прихотливо следуя извивам и петлям графем. Каллиграфическая непринужденность многих буквиц позволяет совершенно забыть, что они вышли из­под печатного пресса (рис. 6).

Рис. 6. В своих инициалах-ломбардах Петр Мстиславец умело сочетал декоративность и такт, никогда не позволяя каллиграфическому узору одержать верх над изображением буквы Ломбарды из изданий Ивана Федорова 1564-1569 годов

Впрочем, в облике поздних изданий Ивана Федорова все меньше рукописных черт. После Учительного Евангелия он почти перестал применять ломбарды. В его работах появились элементы, заимствованные из европейской типографской практики: титульные листы и мелкие наборные украшения, отлитые из металла, — плетенки, розетки, головки херувимов… На страницах стало больше концовок, не свойственных русским рукописям, и убавилось красного цвета. В этом смысле итоговое творение русского первопечатника — первая полная Библия кирилловского шрифта, изданная в Остроге в 1580­1581 годах, — несомненно, «триумф печатной техники, победа типографского искусства, полностью осознавшего свои возможности и преимущества перед рукописным способом книгопроизводства» 2.

Издание 1256­страничной Библии в лист, помимо немалых затрат, потребовало и нового подхода к оформлению книжных страниц. Приступая к столь грандиозному предприятию, Иван Федоров поручил своему ученику Гриню Ивановичу изготовить новые деревянные клише для узорных буквиц. Всего было вырезано 113 форм — такого количества инициальных досок первопечатник не использовал во всех предыдущих своих изданиях, вместе взятых. Многие острожские инициалы имели несколько вариантов исполнения, однако весь алфавит был выдержан в едином стиле и представлял собой исключительно цельную графическую сюиту (рис. 7). Буквицы являются самым многочисленным украшением Острожской Библии — в книге насчитывается около 1400 их оттисков. Некоторые развороты вмещают по десять­двенадцать инициалов, и хотя подобное скопление заглавных букв может показаться чрезмерным, но их ясный рисунок и невесомый декор ничуть не загромождают книжные страницы.

Рис. 7. Как истинный художник, Иван Федоров никогда не останавливался на достигнутом. Декор его острожских инициалов имеет мало общего с орнаментом, который принято называть старопечатным. Библия. Острог, 1581 год

Острожские буквицы Ивана Федорова не раз сравнивали с виленскими инициалами Франциска Скорины, издания которого русский первопечатник, несомненно, держал в руках. Но вряд ли Федоров пользовался ими в качестве образцов. По сути, все, что объединяет заглавные буквы двух типографов, — это кирилловский алфавит и схожая манера гравирования белым штрихом по черному прямоугольному полю (и в том, и в другом случае она восходит к общим, прежде всего венецианским прототипам). В остальном же наблюдается больше отличий, чем сходства. В сравнении с буквицами Скорины, Федоров предпочел более стройные пропорции прямоугольников и в еще большей степени — вписанных в них литер. Сильно зауженное начертание букв вполне традиционно и явно приближено к рисунку ломбардов. Вьюнок, которым убраны инициалы, не дробится, как у Скорины, а прорастает сквозь литеры, завиваясь в ажурные петли и «восьмерки».

Просто удивительно, как вытянутые компактные инициалы Острожской Библии вписались в убористый двухколонный набор! Нехитрые замеры линейкой дают любопытные результаты: оказывается, форма почти всех буквиц в уменьшенном виде повторяет очертания текстовой полосы. Более того, и в инициалах, и в зеркале набора используются пропорции, близкие к золотому сечению. Впрочем, не только вид, но и размеры острожских заглавных букв не случайны: большинству инициалов Библии противостоит пять строчек текста, а поскольку текст на страницах набирался ровно по пятьдесят строк, выходит, что высота каждой буквицы составляет десятую часть от высоты набора. Простые и ясные соотношения! Как здесь не вспомнить мастеров европейского Ренессанса, поверявших гармонию алгеброй и считавших Divina proportione 3 основой всех наук.

Острожская Библия была отпечатана немалым по тем временам тиражом — около 1500 экземпляров. Из литовских земель значительная часть книг была привезена на Русь — «в царствующий град Москву… и разсеяшася во вся грады». Печатным художеством Федорова восхищался сам Иван Грозный, но, к сожалению, новаторство острожских инициалов тогда не было оценено в Москве по достоинству. Лишь спустя полвека «подьячий азбучного дела» Московского печатного двора Василий Федорович Бурцов­Протопопов использовал их рисунок для украшения своих изданий 1633­1640 годов. Однако буквицы по его заказу были вырезаны не столь умело, оттиски выходили неряшливыми, доски очень быстро пришли в негодность.

Печатные материалы самого Ивана Федорова надолго пережили своего создателя. Они оказались «настолько художественно привлекательны, а также крепки, что ими пользовались… в течение двух с половиной веков», — писал исследователь, обнаруживший отпечатки подлинных федоровских заставок и концовок в украинских изданиях начала XIX века 4. Судьба инициальных клише первопечатника прослеживается до второй половины XVIII столетия: оттиск буквицы «Ч», вырезанной в Заблудове в 1570 году, был найден на странице Львовского Апостола 1772 года. Возможно, что инициалы Ивана Федорова есть и в более поздних изданиях, однако крайне неясные отпечатки зачастую не позволяют с уверенностью судить о тождестве досок.

Помимо добротного типографского инвентаря русский первопечатник оставил после себя талантливых учеников. С отъездом Ивана Федорова и Петра Мстиславца из Москвы печатание книг здесь в скором времени возобновилось. Спустя всего лишь три года после выхода в свет анонимной широкошрифтной Псалтири (1564­1565) московские мастера Андроник Тимофеев Невежа и Никифор Тарасиев вновь издали эту книгу. Текст псалмов был набран и отпечатан шрифтом Ивана Федорова, заставки являлись точными, хотя и сильно уменьшенными копиями его заставок, а вот заглавные буквы имели весьма необычный вид для русской печати. Словно продолжая традиции Анонимной типографии всякий раз удивлять новым декором, Андроник Невежа нарезал буквицы в виде коротких палок, сплошь покрытых сучками и листьями. Несмотря на грубоватый рисунок, его гравюры довольно органично вписались в общее убранство книги (рис. 8).

Рис. 8. Андроник Невежа сумел придать рисунку обрубленных веток ощутимый рельеф, и это несомненная удача псалтирного алфавита Псалтирь. Типография Никифора Тарасиева и Андроника Невежи. Москва, 1568 год

Любопытна история появления сучковатого орнамента на страницах московской Псалтири 1568 года. Похожие инициалы были оттиснуты в «Календаре» Иоганна Региомонтана почти сто лет назад, в 1476 году. Это было первое самостоятельное издание Эрхарда Ратдольта, только что приехавшего из Нюрнберга в Венецию и открывшего здесь собственную печатню. Несмотря на высокий уровень исполнения, декор «Календаря» был, видимо, пробным камнем для печатника — уже через год Ратдольт решительно отказался от подобной орнаментики. Его не устроили архаичный рисунок и характер украшения заглавных букв: сучковатые ветки были загнуты и переплетены по форме латинских версалов, а прозрачная, контурная техника гравировки явно предполагала дальнейшую раскраску от руки (рис. 9). Готическое письмо в инициалах и ручная доработка декора никогда больше не появятся в изданиях Ратдольта.

Рис. 9. Эрхард Ратдольт, видимо, тоже не был оригинален в своих инициалах. Подобные изображения заглавных букв традиционны для немецких манускриптов Ксилографии из «Календаря» Иоганна Региомонтана. Венеция, 1476 год

Надо полагать, что один из расцвеченных экземпляров «Календаря» в конце XV века был привезен из «Фрягии» в Москву. Иначе откуда на страницах московской лицевой рукописи тех лет — «Григория Богослова шестнадцать слов с толкованиями» — вдруг появились необычные узорные буквицы в виде срезанных веток? Причем столичный изограф исправно скопировал с иноземных литер и косой срез ствола, и коротко обрубленные сучки, и заворачивающиеся острые листья. Впрочем, не обошлось и без добавлений: кириллице он придал более стройные очертания, цветы и ягоды в проемах букв опушил бахромой и все раскрасил по­новому, на свой вкус 5.

Едва ли Андроник Невежа держал перед собой «фряжский» подлинник работы Эрхарда Ратдольта. Скорее всего, образцом для своей Псалтири он избрал декор «Григория Богослова», поэтому ему пришлось заново переводить в гравюру сучковатые инициалы. Повторить их контур не составляло большого труда, а богатство красок мастер решил передать чередованием черных и белых пятен. Нельзя сказать, что в этом деле он преуспел — скорее напротив. Зачерненные места меньше всего напоминают живописные оригиналы и придают буквицам весьма странный, какой­то обугленный вид. Видимо, Невежа и сам был недоволен результатом, так как после 1568 года долгое время не пользовался этими досками в своих изданиях. Уже в конце жизненного пути, за год до смерти, он вспомнил о них и, предварительно доработав, вновь пустил в ход. В одних буквах он проредил черные участки, в других добавил новые штрихи и в целом так высветлил рисунок гравюр, что невольно возникает сомнение: не с новых ли форм были оттиснуты инициалы в Псалтири 1602 года (рис. 10)?

Рис. 10. Невежа не только подправил для нового издания свои доски, но и первым в Москве стал печатать крупные инициалы киноварью Псалтирь. Типография Андроника Невежи. Москва, 1602 год

Случай с сучковатыми буквицами далеко не единственная доработка досок в типографской практике Андроника Невежи. В истории старой московской печати, наверное, не найти другого мастера, который бы с таким упорством доделывал, видоизменял и перерабатывал свои гравюры. И если в отдельных случаях это можно объяснить обыкновенным подновлением изношенного материала, то в других Невежа явно старался разнообразить книжное убранство, добивался свежего декоративного впечатления.

Больше всего исправлений пришлось на долю старопечатных заставок, многие из которых мастер копировал с изданий Ивана Федорова. Невежа кардинально менял их рисунок, используя довольно простой прием: он удалял из гравюры черный фон, делая изображение линейным. Некоторые его издания демонстрируют этот процесс поэтапно: в одной книге заставка печаталась с черным фоном, в другой, претерпев доработку, появлялась уже без него. Случалось, Невежа менял рисунок заставок и на страницах одного издания. Известна гравюра, которая последовательно была оттиснута им в пяти различных состояниях.

Растительный узор Невежи со временем приобретал все более незатейливый вид, становился условным и схематичным. Гирлянды аканта, завитого вокруг невидимого стержня, сменялись отдельными листьями, положенными на плоскость под разными углами. Изображенные даже на черном фоне, они несильно выигрывают от этого в объеме, на белом же выглядят настолько бесплотными и блеклыми, как будто были засушены меж книжных страниц. Не утруждая себя проработкой деталей, Невежа обходился вполне сносной имитацией старопечатного рисунка (рис. 11).

Рис. 11. Если заставки Андроник Невежа часто копировал с изданий своего учителя, то рисунок его старопечатных буквиц нигде раньше не встречался Псалтирь. Александровская слобода, 1577 год

Впрочем, слабую выразительность орнамента нельзя объяснить одним лишь его неискусным исполнением. Спору нет, Андроник Невежа уступал в граверном мастерстве своему учителю, но вместе с тем обладал б oльшим чувством такта и мыслил чаще не отдельной гравюрой, а целыми страницами и разворотами. В его бесконечных доработках проглядывает скрытое намерение: монументальный рисунок федоровских трав он последовательно выхолащивал, лишал яркой экспрессии. Гравюры самого Невежи не трогают за живое, его орнамент выверен, спокоен и даже холоден. Однако такая приглаженность заставок и буквиц, отсутствие в их декоре внутреннего напряжения идет им только на пользу: проигрывая в индивидуальной выразительности, они приобретают более ценное качество — абсолютную растворенность в книжном пространстве, рождают поистине уникальное созвучие отдельных элементов. «Стиль Невежи — благополучный, умный, расчетливый, полезный, даже необходимый… — пишет исследователь. — Не надо удивляться, что в XVII веке за Андроником Невежей пошли многие граверы и рисовальщики правительственного Печатного двора» 6.

В 1586 году из Великого княжества Литовского, с Волыни, пришел в Москву другой ученик Ивана Федорова — Анисим Михайлов Радишевский. Он стал работать на Печатном дворе переплетным мастером, а спустя двадцать лет, обзаведясь собственной «штанбой» 7, выпустил в свет Четвероевангелие, которое удивило москвичей небывалым, сказочно роскошным убором. Неизвестно, сам ли Радишевский исполнял рисунки фронтисписов, заставок и буквиц, гравировал доски и шрифты, стоял за печатным станом. Даже если он был только организатором и руководителем работ, его заслуги в убранстве книги неоспоримы: все издание от начала до конца подчинено общему замыслу и единой, личностной воле.

Ничуть не отступив от сложившихся традиций в оформлении московской печатной книги, Радишевский совершенно изменил тональность книжной гравюры, заставил ее по­новому звучать на языке черного и белого. На смену упругой пластике широких федоровских трав он предложил измельченное до крайности плоское узорочье. Его «тонкую, кружевную манеру рисунка, дробность и детальность, доведенные до ювелирной, почти микроскопичной узорности» 8 невозможно спутать ни с чьей другой работой. В убранство русской книги проникли манерность и утонченное изящество европейского барокко, его чрезмерность деталей и фантастическая изощренность рисунка.

В инициалах Радишевского травы выбиваются из тесных стоек и буйно разрастаются в проемах букв. Черный фон старопечатного орнамента почти сведен на нет, вытесненный густым плетением лугового разнотравья, обилием мелких цветов, плодов, стручков, шишек. Буквица «В» в начале Благовествования от Иоанна еще напоминает работу Петра Мстиславца из виленского Четвероевангелия (1575), зато остальные три инициала абсолютно оригинальны — и по рисунку орнамента, и по технике резьбы. Пустоты внутри и вокруг письменных знаков богатством декора едва ли не превосходят сами буквы (рис. 12). При этом декоративное равновесие каждого начального листа тщательно выверено: роскошному узорочью буквицы на левом поле противостоит увеличенный в размерах «цветок» на правом, внутри которого напечатан номер текущей главы и указание на день церковной службы (рис. 13). Ясные и четкие оттиски всех гравюр свидетельствуют о мастерстве не только резчика, но и печатника.

Рис. 12. К узорным буквицам Анисима Радишевского в полной мере можно отнести слова болгарского изографа XIII века, начертавшего над своим растительным орнаментом: «Се естъ рай иже нарицается парадис» Инициалы Четвероевангелия. Московский печатный двор, 1606 год

Рис. 13. Анисим Радишевский по-новому распределил орнамент на начальных страницах книги: резную заставку он уменьшил в размере, а инициал, напротив, увеличил и в еще большей степени сделал это с декоративным «цветком». Начало Евангелия от Марка. Московский печатный двор, 1606 год

Плоский декор Радишевского как будто специально предназначался для дальнейшей расцветки. До наших дней дошел «подносной» экземпляр редкой красоты, к которому приложил руку, несомненно, выдающийся колорист. Неизвестный художник­знаменщик бережно сохранил печатную канву рисунка. В своей работе он пользовался прозрачными соковыми красками, не заглушавшими черный контур, а безупречно подобранная гамма придала и без того весьма декоративному убору необычайную, фантастическую красоту. Увлекшись, раскрасчик продолжил цветное кружево за пределы заставок и буквиц. Развивая заданную гравюрой тему, его кисть сохранила ту же прихотливость и манерность в рисунке, что и карандаш мастера­наводника, впервые изобразившего узор на граверной доске. Печатное и ручное художества здесь так органично дополняют друг друга, что советский историк книги А.А.Сидоров высказал предположение: не знаменил ли этот экземпляр Четвероевангелия сам автор нового книжного орнамента? Кто знает, может, это был Анисим Радишевский…

Вслед за Четвероевангелием в 1610 году последовал «Устав, или Око церковное». Однако судьба второго (и последнего) издания Радишевского сложилась несчастливо: книга, которой он отдал немало сил (одних страниц в ней насчитывалось 2532), спустя годы была признана Церковью сочинением еретическим и обречена на сожжение. Правда, к тому времени мастер уже отошел от изготовления книг.

Покинув Печатный двор, Анисим Радишевский прожил еще двадцать лет. До самой смерти он оставался верен своей деятельной натуре: занимался литьем пушек и колоколов, строительством крепостей и плотин… Свои обширные инженерные знания он изложил в рукописи, которую озаглавил «Устав ратных, пушечных и других дел, касающихся до воинской науки». Судя по упоминаниям его имени в наградных грамотах, Радишевский приступал ко всякому новому начинанию с теми же талантом и усердием, которые отличают его типографские работы. И хотя ему удалось выпустить всего лишь два издания, в истории московской печати они остались ярким, уникальным явлением, «блестящим фейерверком, внезапно вспыхнувшим, чтобы тотчас же погаснуть» 9.

Продолжение следует

1 Зёрнова А.С. Орнаментика книг московской печати XVI-XVII веков. М., 1952. С. 14.

2 Шматов В.Ф. Орнаментальные украшения Острожской Библии // Федоровские чтения 1981. М., 1985. С. 129.

3 Divina proportione (ит.) — Божественная пропорция. «De Divina Proportione» («О Божественной пропорции») — название знаменитого трактата Фра Луки Пачоли, написанного под влиянием идей Леонардо да Винчи и изданного в Венеции в 1509 году. На основе соотношения золотого сечения (термин sectio aurea принадлежит Леонардо) автор трактата объясняет принципы архитектуры, пропорции человеческой фигуры и закономерности построения букв латинского алфавита.

4 Запаско А.П. Художественное наследие Ивана Федорова. Львов, 1974. С. 73.

5 Рукопись вышла в 1480-1490-х годах из книжной мастерской Дионисия, и тем изографом вполне мог быть его сын Феодосий.

6 Сидоров А.А. Древнерусская книжная гравюра. М., 1951. С. 144.

7 Слово «штанба» (штампа, штамба) произошло от ит. stampa — печать, печатание. В XVI–XVII веках в московских землях так называли печатное заведение, типографию. Первым этот термин употребил и объяснил Иван Федоров в своем Послесловии к Часовнику 1565 года: «Штанба сиречь печатных книг дело». На западных окраинах Московии типографию чаще именовали друкарней (от нем. Druck — печать).

8 Сидоров А.А. История оформления русской книги. М., 1964. С. 82.

9 Его же. Древнерусская книжная гравюра. М., 1951. С. 156.

А. Домбровский. Царь-буква славянских печатных книг: реформа

Сие очам российским сперва было дико…   Василий Тредиаковский     Насколько пестрым и разностильным было первое десятилетие русского книгопечатания, настолько однообразно в декоративном отношении выглядели последующие сто лет.   Почти весь XVII век прошел под знаком старопечатного орнамента. Широкие листья с острыми зубчатыми краями плавно выгибались в заставках и мелко закручивались в инициалах на всем пространстве Московского государства.   Найденный Иваном Федоровым способ украшения книг был возведен почти в канон. Еще в год выхода из печати знаменитого Апостола (1564) одна из его гравюр была повторена в анонимном широкошрифтном Четвероевангелии. С тех пор пошло «таковое дело твердо и непреткновенно» — из книги в книгу апостольские заставки копировали, его буквицам подражали, хотя исполнение часто бывало заурядным, и за годы орнамент Ивана Федорова растерял немало своей импозантности в изданиях учеников и последователей (рис. 1 и 2).         Рис. 1. Одно из немногих новшеств коснулось второй краски: в XVII веке московские печатники стали оттискивать крупные инициалы киноварью Гравированные буквицы из изданий Московского печатного двора 1615-1668 годов.         Рис. 2. Узорные буквы, заполненные витыми травами, были настолько популярны, что, подражая печатным оттискам, их во множестве исполняли от руки Инициал из лицевой рукописи «Сказание о Мамаевом побоище». Середина XVII века   Гораздо свободнее подходили к украшению книг на западных окраинах Московии (рис. 3).       Рис. 3. Звериный (тератологический) орнамент украшал русские рукописи в XIII-XIV столетиях, однако на страницах печатной книги XVII века подобные инициалы выглядят весьма необычно Часослов. Вильно, 1617 год   В совершенно неожиданном стиле были выполнены буквицы украинских издателей Гедеона и Федора Балабанов. Ни славянские рукописи, ни славянская печать до тех пор не были знакомы с таким декором. Сюжеты и персонажи гравированных инициалов поместились на заднем плане, за кирилловскими буквами необычного, антиквенного рисунка. Подобные композиции и манера резьбы были распространены в западноевропейских светских изданиях второй половины XVI века, однако трудно представить, чтобы с такими буквицами выходили в свет православные литургические книги (рис. 4). Особенно богато был украшен Служебник, изданный в Стрятине в 1604 году: с 68 гравированных досок на его страницах оттиснуто 193 больших инициала.       Рис. 4. Если бы не славянские буквы на переднем плане, легко можно было бы заключить, что эти инициалы взяты из европейских изданий XVI века Служебник. Типография Федора Балабана. Стрятино, 1604 год   В сравнении с застывшими формами московских старопечатных трав это настоящая феерия бурлящей жизни, стремительный каскад эпизодов и сцен. Античные мотивы и мифические персонажи свободно перемежаются картинами библейской истории: амуры, гарпии, сирена, кентавр соседствуют здесь с Каином, убивающим Авеля, Самсоном, раздирающим пасть льву, Спасителем, въезжающим в Иерусалим на «осляти». Изображения реальных птиц и зверей (попугаев, совы, зайца, коня) мало чем отличаются от религиозных символов: медного змия, сгорающего в огне феникса, осененных нимбами льва, тельца и орла. В подборе иных персонажей обращает на себя внимание общая закономерность: букву «Е», например, украшает олень (по­славянски — елень), «И» и «Б» — орел с нимбом (символ евангелиста Иоанна Богослова), «Н» — богиня победы Нике, «Т» — тритоны, «Ц» — козел (по­украински — цап). Встречаются элементы явно архитектурной природы: маскароны, вазы с цветами…   Откуда же взялись на страницах православного Служебника декоративные мотивы латинской книги? Владелец стрятинской типографии Федор Юрьевич Балабан, несомненно, был человеком широких воззрений. Получив образование в Италии, он собрал в своем имении весьма богатую библиотеку. Гордостью его «вивлиофицы» была восьмитомная роскошная «Библия полиглота» (1569­1573) Кристофа Плантена — «пятми языки… в антверпии типом изданная», как сообщал современник1. Из этого издания художник позаимствовал для инициалов Служебника по крайней мере двенадцать сюжетов. Образцы других стрятинских буквиц во множестве рассыпаны по страницам венецианских, французских, швейцарских и польских изданий тех лет.   Родной дядя Федора Юрьевича и его наставник в издательском деле, Гедеон Балабан, служил во Львове епископом. Он выступал против Брестской унии 1596 года, согласно которой Православная церковь на территории Речи Посполитой объединялась с Католической. Униаты отрекались от православных догматов веры и переходили в подчинение Папе Римскому. При этом они сохраняли за собою право придерживаться старых обрядов и справлять службу на славянском языке. Гедеон Балабан благословил латинское убранство Служебника, видимо, в назидание сторонникам унии. В таком виде православная книга наглядно демонстрировала, что разногласия между Восточной и Западной церквями заключаются не во внешней форме.   Нельзя сказать, что к подобным вольностям православные читатели отнеслись с пониманием. Сохранился экземпляр Служебника, в котором фон буквиц был тщательно зачернен — так же, как в свое время замарывались «непотребные» сюжеты инициалов Франциска Скорины. Впрочем, это не помешало Киево­Печерской лавре, впоследствии приобретшей инвентарь стрятинской типографии, с успехом печатать «скоромные» гравюры на страницах своих изданий. Балабановские буквицы украсили Часослов (1617), Анфологион (1619), Беседы на четырнадцать посланий (1623) и другие книги, вышедшие из монастырской печатни.   Помимо светского декора, исполненного на западный манер, инициалы Служебника 1604 года обогатили славянскую книгу новым начертанием букв. Любопытно, что все литеры имели вполне законченный вид, весьма близкий латинской антикве, и это за сто с лишним лет до утвержденного Петром I гражданского шрифта! Правда, похожий рисунок кирилловского алфавита применил еще раньше, в 1490­х годах, черногорский Макарий. Однако для изготовления форм он пользовался услугами венецианских граверов, тогда как балабановские инициалы резал на дереве мастер славянский. В сравнении с западными гравюрами его работа, возможно, и проигрывает в изяществе, зато он тоньше чувствует кирилловское письмо и более последователен в его латинизации.   В изданиях странствующего типографа Спиридона Соболя заглавные буквы также отличаются от московских образцов, хотя и выглядят не столь радикально, как инициалы Балабанов. Известно, что в 1620­1630­х годах Соболь путешествовал со своей друкарней между Киевом и Могилевом. Не имея собственных средств для покупки бумаги и отливки шрифтов, не обладая талантом гравера, он перебивался от случая к случаю, всякий раз находя меценатов и мастеров в той местности, где останавливался с печатным станом.   Обосновавшись на время в Кутеинском монастыре, Спиридон Соболь подготовил к печати и в 1630 году приступил к изданию сборника, которому дал название «Брашно духовное». Псалмы царя Давида он дополнил Песнями Моисеевыми, «Плачами покаянными» афонского старца Фикары и праздничными службами — акафистами и канонами. Местный инок, искушенный в граверном художестве, нарезал для книги замечательные инициалы.   Легкой белой линией по плотному черному полю на фоне букв были изображены звери и птицы. Плавный очерк невесомых фигурок сочетался с короткими завитками, заполнявшими пустоты, — то ли побегами растительности, то ли воздушными струями. Несмотря на обилие черной краски, ажурный узор радовал глаз и рождал ощущение праздника — как будто под сенью кирилловских букв прогуливались обитатели райских кущ. На малом пространстве гравюры художник всякий раз достигал удивительно тонкого согласия литеры и декора — персонажи инициалов очень чутко реагировали на начертание буквы, а их бесплотный рисунок лишь подчеркивал ее вес (рис. 5).         Рис. 5. Кутеинский монах, гравировавший буквицы для Спиридона Соболя, очевидно, был талантливым иконописцем. Сияние света он смог передать даже черной краской Инициалы из книги «Брашно духовное». Кутеинский монастырь, начало 1630-х годов   Своей пластикой кутеинские буквицы близки инициалам Франциска Скорины, но только не из пражских, а из виленских его изданий. Однако, как известно, переехав в Вильно, Скорина отказался от изображения людей, животных и птиц в заглавных буквах. Промежутки внутри и вокруг литер его гравер заполнял небольшими белыми штрихами, которые закручивались по форме стеблей и листьев. Спустя столетие безвестный инок Кутеинской обители сумел изобразить то, что отклонил в свое время белорусский первопечатник: он населил виленские инициалы Скорины персонажами его пражских буквиц.   К сожалению, «Брашно духовное» сохранилось в единственном и к тому же неполном экземпляре. Возможно, его издание не было завершено из­за начавшейся в 1632 году войны между Московией и Польшей. Буквицы, населенные птицами и зверями, вскоре безвозвратно исчезли из типографских материалов Спиридона Соболя. Можно только гадать, что стало с досками: погибли они во время пожара или были утеряны печатником при переезде. Ни в какой другой книге оттиски с них не встречаются.   К концу XVII столетия искусство гравированных алфавитов в Западной Европе достигло чрезвычайных высот и масштабов. Возникшие вначале для того, чтобы обеспечивать типографов новыми образцами книжного орнамента, они довольно скоро переросли в самостоятельный вид творчества. Никого уже не удивляло, что наборы декорированных букв печатались просто так, ради забавы, демонстрируя лишь тонкую игру ума и виртуозное владение резцом.   В России ничего подобного не существовало. Обычно образцы узорных буквиц помещались в азбуки­прописи, или азбуковники, по которым учили грамоте детей. Даже в XVIII веке их продолжали переписывать и расцвечивать от руки, и на печатный декор они вряд ли оказывали влияние. Скорее напротив, напечатанный в книге орнамент нередко сам служил источником вдохновения для писца­каллиграфа, когда он украшал свою азбуку.   Впрочем, одно московское издание — знаменитый лицевой Букварь 1694 года — было способно соперничать с лучшими европейскими алфавитами. Как учебник он настолько опередил свое время, что нечто подобное вновь появилось в России лишь в XIX веке, спустя сто с лишним лет. Его гравюры не только отражали представления русского человека XVII столетия о мире, но и являлись подлинной энциклопедией славянской книжной графики и каллиграфии.   Каждой букве в букваре был посвящен отдельный лист, который зрительно делился на три равных яруса (рис. 6).     Рис. 6. Самая выразительная, фигурная буквица занимает на листе букваря верхний левый угол. Это обычное положение инициала в любой книге Страница из «Букваря» Кариона Истомина. Москва, 1694 год   Верхняя треть отводилась под различные начертания. Крупнее всех был гравирован алфавитный знак в виде человеческих фигур: на странице с «како» горнист, опираясь на горн, поднял в готовности руку; по форме «ук» замерли в карауле лучник и копьеносец; лигатуру «от» изображали два молотобойца возле наковальни, букву «червь» — сокольничий с соколом на руке, «ять» — воин с пращой… Продолжали строку узорный инициал и каллиграфические почерки: несколько образцов ломбардов, уставные начертания буквы и множество ее скорописных версий. Наряду со славянскими письменами здесь же приводились сходные по звучанию греческие и латинские.   Средняя часть листа представляла собой весьма насыщенную композицию из живых существ, предметов и явлений, чьи имена и названия начинались с этой буквы. Например, под «како» были изображены кипарис, клобук, кит, колокол, ключ, кокошь (курица), кувшин, конь, корова, корабль, колесница, копье, кречет и кладезь (колодезь) — дабы ученик «да что видит, сие и назовет», как говорилось в предисловии. Подобных рисунков в книге более четырехсот.   Заканчивалась страница нравоучительными виршами, в которых перечислялись изображенные предметы для лучшего запоминания азбуки:     Како кто хощет видом си познати,   В первых вещей сих будеш то писати.   Киты суть в морях, кипарис на суши,   Юный, отверзай в разум твоя ушы.   В колесницу сядь, копием борися,   Конем поезжай, ключем отоприся.   Корабль на воде, а в дому корова,   И кокошь в требу, и людем здорова.   Отложи присно тщеты недосуги,   Колокол слушай, твори в небе други.     Автором букваря был иеромонах Карион Истомин — наставник царских детей, поэт, переводчик, справщик (редактор) Московского печатного двора, один из просвещеннейших людей своего времени. Он собственноручно переписал книгу, а возможно, и исполнил часть ее иллюстраций. Первую рукопись, изящно украшенную золотом и красками, Истомин поднес в 1692 году Наталье Кирилловне Нарышкиной, матери Петра I, для ее внука, малолетнего царевича Алексея. Годом позже другой рукописный экземпляр был вручен двоюродным сестрам Алексея. Одновременно автор заказал издание букваря граверу Оружейной палаты Леонтию Бунину, который владел редким в те времена станом для печати с медных досок. Подобного пресса не имелось даже в старейшем центре русского книгопроизводства — Московском печатном дворе.   Печатная версия букваря увидела свет в 1694 году в виде альбома из 43 листов тиражом 106 экземпляров. При этом участие Бунина в его создании было столь значительно, что в конце книги сочинитель и гравер были представлены как равноправные соавторы: «Сий Букварь счини Иеромонах Карион, а зн аменил и резал Леонтей Бунин». Многие иллюстрации Истомина мастер не только исполнил по­своему, но и не раз перестраивал и дополнял их, добиваясь более цельных и ясных композиций. Кроме того, в гравюре оказалось невозможным воспроизвести позолоту, которой были покрыты фигурные буквы в рукописях. Однако Бунин вложил в свои инициалы столько фантазии и изобретательности, что, оттиснутые простой черной краской на белой бумаге, они отнюдь не выглядят беднее позолоченных (рис. 7).       Рис. 7. Несмотря на то что Карион Истомин адресовал свой букварь не только «отрокам», но и «отроковицам», большинство героев его фигурных инициалов — люди военные Буквы «Б», «В», «Г», «Ж», «Ъ», «Ять» и «Ю». Москва, 1694 год   Необходимо сказать, что фигурные инициалы букваря — пример уникальный в русской книжности не только XVII, но и предыдущего, XVI столетия. На протяжении почти двух веков в Москве не встречались буквицы, составленные из человеческих фигур. С легкой руки новгородских изографов они когда­то имели широкое хождение в книгах средневековой Руси, однако впоследствии были вытеснены орнаментом — балканской плетенкой, византийским узорочьем и «фряжскими» травами. Едва ли не в последний раз подобные инициалы попадаются на страницах Буслаевской Псалтири конца XV века, и то из трех ее фигурных буквиц две — самые яркие! — исследователи приписывают руке не русского, а, скорее всего, болгарского мастера. После двухвекового перерыва лицевой Букварь возрождал к жизни забытое искусство.   Впрочем, фигурные инициалы Леонтия Бунина имеют мало общего с отечественной традицией. Напротив, весь антураж, костюмы и бритые («босые») лица большинства персонажей прямо указывают на иноземную природу образцов, которыми пользовался гравер. Отдельные композиции встречаются в алфавите венецианского мастера Джакомо Франко (1596): к примеру, поединок двух борцов («О») или взявшаяся за руки влюбленная пара («Н»). Некоторые элементы букв (змей­искуситель, сигнальный рог, развевающееся знамя, пышное перо на шляпе) обнаруживают сходство с более поздней работой Джузеппе Мителли из Болоньи («Алфавит мечты», 1683). Совпадает также и то, что каждый инициал у Мителли сопровождается стихотворным пояснением. Двух персонажей Леонтий Бунин позаимствовал не из гравированного алфавита, а из книги — иллюстрированной Библии Пискатора, весьма популярной на Руси в XVII веке: это стреляющий из лука Иосиф («Ю») и Юдифь с головой Олоферна в руке («Ижица»). Непринужденность человеческих поз и свободное построение групп, за которыми не сразу угадывается знак алфавита, были также весьма характерны для европейских инициалов эпохи барокко.   И все же Леонтий Бунин остался истинно русским мастером. Его резец не стремится повторить ни тщательную проработку деталей голландских гравюр, ни виртуозную легкость итальянских. Нельзя даже сказать, что Бунин достиг в граверном деле подлинного мастерства — по крайней мере, как понимали его европейцы. Но, творчески переработав образцы, он внес в свою работу ту мягкость, свежесть и простоту форм, что были издавна присущи иконам, фрескам и книжным миниатюрам московской школы. Несмотря на пестрый исходный материал, мастер создал из него свой собственный, стройный и цельный алфавит, какого нигде и никогда еще не было.   Следом за фигурными инициалами Бунин награвировал узорные буквицы, изобразив их чуть ли не вдвое меньше. Прямые штрихи литер он заполнил гирляндами витых трав, а изогнутые покрыл мелкой чешуей, намекая, видимо, на их сходство с гибкими и упругими рыбьими телами (рис. 8). В отличие от фигурных инициалов, узорные буквицы были полностью заимствованы из русских изданий XVII столетия. Идея украсить ими букварь, вероятно, принадлежала самому граверу, поскольку в рукописных копиях книги они отсутствуют.       Рис. 8. Наряду с традиционными цветами, ягодами и угловатой плетенкой петли в некоторых буквах завершались птичьими головами — новым мотивом в орнаменте русского барокко Узорные инициалы из «Букваря» Кариона Истомина. Москва, 1694 год   Заняв промежуточное положение в образцах письма, узорные буквы создали постепенный переход от фигурных композиций к собственно каллиграфическим примерам: ломбардам, уставу и скорописи.   В своих «подносных» экземплярах Карион Истомин выписал ломбарды красными чернилами, как и принято было делать в текстах. Однако углубленная гравюра на меди не позволяла повторить киноварь, поэтому Леонтий Бунин восполнил этот недостаток более изысканной графикой букв. Формы его инициалов заметно богаче истоминских. Демонстрируя не только каллиграфические приемы, гравер умело вводит в их рисунок арабески, использует плетенку и розетки, случается, заканчивает буквицу роскошным навершием или дополняет ее штрихи тонким филигранным узором (рис. 9). Нарезанные здесь же примеры уставных и скорописных начертаний исполнены не менее изобретательно и искусно.       Рис. 9. Работая долгое время словописцем в Оружейной палате, Леонтий Бунин в совершенстве владел пером и был знаком с лучшими образцами рукописей, хранящихся в Московском Кремле. Его каллиграфический талант более всего раскрылся при резьбе ломбардов «Букварь» Кариона Истомина. Москва, 1694 год   «“Букварь” Истомина — Бунина скорее “альбом”, тетрадь образцов, а не обычная книга для чтения… — писал исследователь по поводу неистощимого разнообразия его гравюр. — По этому альбому многому может научиться и мастер книги, прежде всего — искусству рисования отдельной буквы»2.   Сегодня, спустя три с лишним столетия, представляется символичным, что Карион Истомин свел вместе на страницах своего букваря славянские, греческие и латинские литеры. Его стремление показать алфавитное письмо «количественно», охватить им пространство (от православного Востока до католического Запада) давно приобрело временн у е качество. В соседстве со славянской азбукой греческие буквы напоминают о ее прошлом: ведь когда­то именно византийское уставное письмо легло в основу кириллицы. А литеры латинского алфавита как бы предвосхищают недалекое будущее: через шестнадцать лет, 29 января 1710 года, Петр I окончательно утвердит к употреблению новый шрифт, по рисунку близкий голландской антикве. В отличие от традиционного типографского полуустава, оставленного для печати богослужебных книг, петровское нововведение коснется изданий светских, отчего шрифт и получит название «гражданский». «Сими литеры печатать исторические и манифактурныя книги, — собственноручно будет начертано российским самодержцем на экземпляре эталонной гражданской азбуки, — а которыя подчернены, тех в вышеписанных книгах не употреблять»3.   Гражданский шрифт возник не на пустом месте. Перемены в славянском письме наметились задолго до петровской реформы. Из Европы и с западных окраин Московии давно проникал альтернативный рисунок кириллицы, исполненной на манер латинской антиквы. Достаточно вспомнить венецианские инициалы Макария из Черногории и копии плантеновских буквиц в изданиях Балабанов (а впоследствии Киево­Печерской лавры). Медленно, но успешно антиква продвигалась с запада на восток. В 1649 году в Москве вышло в свет «Соборное уложение» царя Алексея Михайловича — свод законов Русского государства. Новыми для московской печати были заглавные буквы латинского рисунка, что выглядело весьма знаменательно в издании такого ранга. Уже при жизни Петра антиквенными буквицами украшал свои книги Лазарь Баранович, владелец новгород­северской (1674­1679) и черниговской (с 1680 года) типографий (рис. 10).     Рис. 10. Лазарь Баранович не только изобразил славянские буквы в виде антиквы, но и включил в свои инициалы образы Спасителя («Х») и Николая Чудотворца («И») Новгород-Северский, 1674-1679 годы   Не случайно проникновение латинских форм в кирилловскую азбуку началось именно с инициалов — тех форм письма, что обладают много большей свободой, чем обычный текстовый шрифт. Уже не раз в истории, опережая время, заглавные буквы служили пробным камнем для новых начертаний. Подобный жребий выпал и на долю славянских буквиц XV­XVII веков, которые испытали на себе влияние латиницы. В известной степени они подготовили графику прописной части гражданского алфавита.   Петровские новшества изменили облик не только букв, но и печатных изданий. Оформление книг стало простым и деловитым, ведь издавались они «не праздной ради красоты, а для вразумления и наставления чтущему»4. Светлая текстовая полоса, наборные титульные листы и инициалы, отсутствие красных выделений и декоративных заставок, гравированные на меди и на дереве иллюстрации — все это сближало первенцев гражданской печати с современными им научно­техническими изданиями Франции и Голландии. И хотя «сие очам российским сперва было дико», как писал один из горячих поклонников петровской реформы Василий Тредиаковский, сегодня уже трудно представить иное развитие отечественной истории и культуры.   Первая книга, напечатанная в Москве привезенным из Амстердама шрифтом, называлась «Геометриа славенски землемерие» (1708). Это был перевод известного немецкого учебника «Приемы циркуля и линейки». Открывал «геометрическую книшку» гравированный на меди фронтиспис, а для пояснения задач прилагалось 122 листа чертежей, доставленных из Германии. Текст начинался обыкновенной наборной литерой, взятой того же размера, что и шрифт заголовка. Инициал умело, совершенно по­европейски был заверстан в набор: заглавная «Г» («Геометриа есть слово греческое…») на всю высоту была утоплена в текст и своей формой уголка весьма эффектно намечала начало чтения. Кроме того, первое слово целиком состояло из прописных букв и было набрано вразрядку, чтобы сгладить переход от крупного инициала к более мелким литерам текста. Все элементы набора были тщательно выровнены и согласованы между собой.   Традиция европейских печатников наряду с инициалом выделять первое слово (а то и полную строку) восходила к рукописным кодексам раннего Средневековья, заглавные буквы которых имели такие исполинские размеры, что нередко занимали б ульшую часть страницы. На Руси ничего похожего не встречалось, да и ко всяким выравниваниям русские друкари продолжительное время подходили весьма вольно. Откуда же в Москве 1708 года взялись умельцы, досконально посвященные во все тонкости европейской печати? Не доверяя отечественным мастерам, Петр приказал выписать специалистов из Голландии — наборщика, батырщика и тередорщика5. Первые русские гражданские издания были набраны и отпечатаны голландцами (рис. 11).         Рис. 11. Впоследствии «Геометриа» выдержала не одно издание. Образцовый набор этой книги Петр I не раз ставил в пример отечественным типографам Начальная страница первого издания «Геометрии славенски землемерие». Москва, 1708 год   Вслед за «Геометрией» тем же «новотипографским тиснением» были изготовлены книги «кумплементальная», «сигналы» и «слюзная» — все три также в 1708 году. Первая из них (полностью она называлась «Приклады како пишутся комплементы разные») состояла из образцов эпистолярного жанра — от торжественных посланий до интимных записок. Вторая («Генералные сигналы, надзираемые во флоте») помогала наладить общение между кораблями как в условиях мирного похода, так и в пылу морской баталии. Третья («Книга о способах, творящих водохождение рек свободное») учила строить каналы и шлюзы, наводить мосты, грамотно действовать при наводнениях.   Тексты всех трех изданий начинались уже не наборным, отлитым из гарта инициалом, а орнаментированными буквицами, гравированными на дереве. Впрочем, это не многое меняло в облике первой страницы. Черные литеры гражданского шрифта были наложены на светлый прозрачный узор. Растительные формы русского барокко удивительно просто и незатейливо украшали букву: казалось, стоит убрать орнамент с фона и гравюра превратится в обычный наборный инициал (рис. 12). Подобное сочетание изящества и практичности, свойственное петровскому времени, было абсолютно новым в московской книге.       Рис. 12. Формы русского барокко, в отличие от европейского, были более легкими и жизнерадостными. В петровских буквицах совсем нет напряженности и трагизма французских, немецких и итальянских гравюр Инициалы из гражданских изданий. Москва и Санкт-Петербург, 1709-1725 годы   Старые и новые графические формы еще долго сосуществовали вместе: азбука кирилловского письма продолжала обслуживать духовную печать, гражданскими шрифтами набирались светские издания. Столь же обособленно друг от друга развивались и книжные орнаменты. Церковь не приветствовала перемены в облике Священного писания и литургических книг. Инициальная графика гражданских изданий, напротив, живо пульсировала, подстраиваясь под изменчивую европейскую моду.   1. Цит. по: Коляда Г.И. Балабановские друкарни // Книга и графика. М., 1972. С. 155.   2. Сидоров А.А. История оформления русской книги. М., 1964. С. 110.   3. Цит. по: Шицгал А.Г. Русский типографский шрифт: Вопросы истории и практика применения. М., 1985. С. 34.   4. Цит. по: Сидоров А.А. История оформления русской книги. М., 1964. С. 124.   5. Батырщик (от ит. battitore — набойщик) и тередорщик (от ит. tiratore — печатник) — работники типографии. Первый набивал краской набор, а второй накладывал на него лист и делал оттиск.   Алексей Домбровский

Дата добавления: 2015-07-12