МОЛИТВА. И.-е. корень mel- «связывать», «соединять».

И.-е. корень mel - «связывать», «соединять».

С другой стороны обнаруживается соответствие с греческим Melos – «песня», «напев», «мелодия». Прослеживая разветвленный ряд значений данного понятия, обнаруживаем следующие связи: и.-е. база meldh – «излагать (возглашать) просьбу (адресуемую к божеству). Древневерхненемецкое mёldon – «сообщать». Общеславянский корень: «возвещать», «возлагать», «обращаться к божеству с возвещением».

Уже на основании приведенных здесь значений, мы можем выделить основополагающие психофизиологические аспекты молитвы. Сопоставляя корни melos и mel-, получаем конкретное действующее воплощение заключенного в данном понятии, смысла.

Корень melos: известен переход значений «поить, пить» > «петь, воспевать», который восходит к обряду жертвенного возлияния, призванного ввести участника данного действа в состояние божественного экстаза. С другой стороны само по себе жертвоприношение способно обусловить нисхождение божественных энергий.

Корень mel: напрямую указывает на возможность непосредственной связи, соединения с объектом, вещественным или мыслимым, на который направлены внимание и помышления субъекта.

Стало быть, в своем психофизическим статусе молитвенная практика есть переход от обыденного состояния к экстраординарному, осуществляющийся посредством четко организованного ритуального алгоритма: через мелодику священного песнопения достигается состояние измененного сознания, в котором открывается возможность интенсивного переживания непосредственной связи, соединенности с Божеством.

Следовательно, молитва – тот канал, который и подводит нас к За-предельному, дает возможность вступить с ним в активное и сотворческое взаимодействие. Но в то же время молитвенные тексты, произносимые механически и абстрактно, а тем паче вне соответственного – молитвенного, концентрированного состояния, совершенно бессмысленны и бесполезны. Автоматическая бездумная декларация молитвенного содержимого просто-напросто бесплодна, нередко же и прямо вредна.

И это положение является весьма важным аспектом в постижении Тайного Знания. В данной связи представляют несомненный интерес размышления святителя Григория Нисского, одного из величайших мистиков и духовидцев: «Господне слово научает нас не просить чего-либо у Бога прежде, нежели что-либо угодное Ему принесем Ему в дар».

«… Молитве да по необходимости да предшествует обет».

Обет же «есть объявление о чем-либо, по благочестию посвящаемое в дар Богу». А молитва есть «прошение благ».

Здесь довольно четко и однозначно высказывается мысль об ответственности молящегося, без которой, собственно, и невозможно истинное обращение к Создателю. И в такой ситуации безусловно следует понимать, что настоящее общение со Всевышним начинается не с иждивенческого «дай», а напротив, с принесения Ему дара, свершения внутреннего жертвоприношения, отречения, отказа от своих эгоцентрических помыслов. В этом смысле Господь Бог – не мальчик на побегушках, который тут же явится по нашему первому зову, стоит нам только захныкать и позвонить в колокольчик. Оказывается, молитва – это благодать, которую еще надлежит заслужить.

Развивая сказанное, святитель продолжает: «… Отче… произносящему это какая потребна душа? Сколько нужно дерзновения?» «Если кто, видя себя имеющим еще нужду в очищении и порочную совесть свою признавая исполненной скверн и дурных отметок, прежде нежели очистился от таких и столь многих худых свойств, включит себя в родство с Богом и неправедный Праведному, нечистый Чистому скажет: Отче, - то речение прямо будет оскорблением и злословием, если только именует он Бога отцом своей собственной порочности».

И далее: «Поэтому если кто, как говорит Писание, будучи жестокосерд, и ищай лжи, осмеливается произносить слова молитвы, то пусть такой знает, что призывает он отца, не Небесного, а преисподнего, который сам есть лжец и делается отцом лжи, возникающей в каждом, который есть грех и отец греха».

Оказывается, человеку еще предстоит «достигнуть такой меры дерзновения и осмелиться сказать Богу: Отче».

Ибо – «если… сквернами очернивший душу будет призывать отца, то какой отец услышит его? Очевидно, состоявший в родстве с призывавшим, а этот отец – не Небесный, но преисподний».

И таким образом получается, что «молитва человека порочного, пока он в пороке бывает, является призыванием диавола…»

Оказывается, что одна и та же молитва, исходя из разных уст, способна привести в действие активность совершенно различных сил! А это значит, что неосторожное и небрежное обращение с этим чрезвычайно мощным средством может привести к последствиям печальным и даже катастрофическим. Территория Духа – не площадка для детских игр!

Посему еще раз возвращаемся к теме ответственности и делаем на ней акцент, ибо вне этого качества не может идти и речи ни о каком продвижении и просветлении. А иждивенческая позиция в отношении Бога лишь усугубляет инфантильность павшего, то есть от-павшего существа, которое, впрочем, всегда имеет шанс восстановить свой изначальный статус. Хорошо известна формула св. Афанасия Александрийского: «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом».

Вот как высказывается по этому поводу Григорий Нисский: «Для чего ты… раболепно приходишь к Богу? Для чего сам себе заграждаешь дерзновение, заключенное в свободе души?… Для чего льстишь словами Необольстимому? Для чего с услужливыми и угодливыми речами обращаешься к Тому, Кто взирает на дела? Тебе, одаренному свободой и благоразумием, можно со властью иметь всякое благо, какое только дается от Бога. Будь сам себе судьей. Произнеси себе спасительный приговор. Желаешь, чтобы отпущены были тебе Богом долги? Отпусти сам.…Что сам о себе знаешь, то подтверждено о тебе и Божиим судом.»

Человек может, исходя из дарованной ему бытийной силы, сделаться подобным (!) Богу. Он – со-творец Творца, он участник Договора.

«… Требуется, чтобы твое расположение к добру стало образцом для Бога».

«… Как в нас подражанием Богу совершается доброе, так и Бог будет подражать нашим делам… И ты возможешь сказать Богу: «Что сделал я, сделай и Ты; подражай рабу своему, Ты, Господь». (Свт. Гр. Нисский).

Так или иначе, мы становимся тем, с кем или с чем себя идентифицируем, кому или чему подражаем. Такова динамическая организация мироустройства. Мальчик, уподобляясь отцу, становится мужчиной, девочка, примером своим имея мать, превращается в женщину. И даже на уровне клеточном: генетическая репродукция есть подражание некоему образцу, закодированному в информационной матрице. Вывод очевиден и прост – подражая Богу, я неизбежно стану им. Однако, подобное отождествление касается не речений и мудрствований, сотканных из хитросплетений словес, а прежде всего деяний – как внутренних, так и внешних.

В то же время здесь вполне уместно возникает резонный вопрос, который у кого-то может прозвучать и как риторическое утверждение: «А какой смысл мне становиться Богом, когда меня вполне устраивает и сущность человеческая?! Ведь я имею возможность смотреть любимые телепередачи, кушать по выходным пироги, совокупляться в меру возможностей, желания или надобности, плодить себе подобных, устраивать их обеспечение, вожделея себя генеральным главнокомандующим бытовых фронтов, и в общем, ощущать себя довольным и даже благополучным».

Но в том-то все и дело, что каждый человек бессознательно хочет и стремится стать Богом, что доказывается и исторически, и психологически, и опытом повседневности. Процитирую в этой связи К.Г. Юнга: «Он (посвящаемый) мог через ритуальное действо ощущать себя тождественным с богом».

Сопоставим некоторые бытийные статусы разумного жизнепроявления: человеческое существо смертно и неосознанно страшится смерти; никто никогда на самом деле не хотел умирать, и даже суицидальные действия только подтверждают данное положение. Скрытое утверждение, или явная декларация о том, что «жить не хочется» подтекстом своим имеет - «так жить не хочется». Значит, и из жизни уходят в надежде на лучшую жизнь, хотя при этом таковую и не обретают. Осознание факта собственной смертности причиняет душе смутную муку и делает ее существование невротически болезненным. Отсюда – многие тревоги и печали, эмоциональные напряжения и смуты. Бог же бессмертен, вечен. А в вечности только покой, и никакого страдания, вместо боли – блаженство, и благость вместо терзаний. Кто же из разумносуществующих отринет возможность пребывания в таком состоянии? Ведь даже мазохиста влечет к страданию от того, что последнее для него сладостно.

Наслаждение, свобода и радость в истинном их проявлении возможны лишь при полной самореализации, но таковая достигается только в том случае, если осуществляется выход за пределы собственного эго, и переживается трансперсональный опыт. Подобная тяга к за-предельным, пиковым переживаниям как раз и являет собой стремление оставить замкнутые пределы своей обыденной личности и пережить нечто большее, достичь состояния расширенного сознания. Именно поэтому люди пускаются в рискованные предприятия, становятся рьяными поклонниками театральных кумиров или спортивных команд – для того, чтобы оторваться от стереотипов монотонной повседневности. Однако, мгновенные вспышки радости гаснут, и вновь приходится возвращаться к рутине. Восторг подобных временных всплесков чувств не приводит к перманентному переживанию наполненности и цельности собственной жизни, ибо стимулируются средствами допинговыми. В экзальтациях, порожденных зрелищами, отсутствует мистическое и мистериальное. Здесь не трансцендентность, а просто транс. Но сам факт подобной увлеченности и вовлеченности в процессы, способные хоть в какой-то степени приоткрыть возможность существования иных сторон реальности, примечателен. Он свидетельствует о некой неизбывной и подспудной тоске по чему-то вне-мирному, не-от-мира-сегойному (неологизм мой – Э.Ц.), тому инобытийному, которое ассоциируется с понятием божества.

Человеческое существо стремится любым способом изменить свое сознание лишь с одной целью – пережить единение с божественным, познать статус инобытия, ухватить, говоря словами Юнга, «момент вечности во времени».

И, хотя некоторые способы являются извращенными, например, такие как наркотики и психоактивные вещества, они направлены на тот же самый отрыв от рутины. В отношении же данной ситуации с тонкой психологической прозорливостью высказался писатель–визионер Густав Майринк в своем инициатическим романе «Белый Доминиканец»: «Художник – это человек, в мозгу которого духовное, магическое перевесило материальное. Это может происходить двояко: у одних – назовем этот путь дьявольским – мозг и плоть постепенно разлагаются через разврат, разгул, унаследованный или приобретенный порок, и становятся, так сказать, легче на чаше весов. При этом магическое непроизвольно обнаруживает себя на феноменальном плане. Чаша духовного перетягивает, не потому что она тяжела, но лишь потому что другая чаша облегчена. В этом случае произведение искусства источает запах гниения, как будто дух облачен в одежды, фосфоресцирующие светом разложения. Другая часть художников – я назвал бы их «помазанниками» – завоевала себе власть над Духом, подобно тому, как святой Георгий одержал победу над зверем. Для них чаша Духа опускается в мир феноменов в силу собственного веса. Поэтому их Дух носит золотые одежды солнца».

Здесь без всяких натяжек можно под метафорой «художник» подразумевать понятие «человек вообще», ибо все мы в какой-то степени пишем полотно своей жизни. И там, где в приведенном отрывке речь идет о «помазанниках», мыслится осознанный путь восхождения по лестнице духовной эволюции. Одна из ступеней ее – литургия – являющаяся «живым примером мистериальной драмы, которая символизирует вечность». (К. Юнг).

Следующим проявлением, указующим на инстинктивную устремленность человека к спиритуальному, божественному, предстает его желание управлять и властвовать. Если на какое-то время отрешиться от психологизма и взглянуть на указанные тенденции с позиции обобщенной, то нетрудно будет заметить, что они означают, а именно – организацию хаоса в порядок. Функция управления в том и состоит, чтобы структурировать и гармонизировать наличествующие процессы, соподчинив их неким правилам, установлениям законов, то есть в конечном итоге, целостной воле единого разума.

И подобные тенденции проявляются в каждом аспекте бытия человеческого, даже, казалось бы, самом мелком и малозначащем. Мы стремимся владеть – чтобы властвовать. Так как владение чем-либо, пусть хотя бы и вещицей какой-нибудь, придает нам чувство собственной значимости и дает иллюзию власти. Ребенок, управляя игрушкой, то есть распоряжаясь ею по своему произволу, неосознанно выступает в роли вершителя ее судьбы. Таким же образом поступают и родители в отношении собственного чада. И каждый лелеет идею своего могущества – отцы и дети, принц и нищий, красные и черные… исходя из принципа – «могу, стало быть существую». И глубинный психологический мотив здесь один – уподобление Владыке. Желание господствовать есть претензия на статус Господа. И, собственно говоря, данная способность изначально присутствует как «образ и подобие» Творца – но именно как способность, которая у одних действительно реализуется в настоящий образ и истинное подобие, у других же извращенно вырождается в пародию.

Отчего происходит подобное разделение, мы можем выяснить, обратившись к изучению изначальных аффективных побуждений, тех движений души, которыми при своем самоопределении руководствуется уже младенец: это – или благодарность, или зависть.

Благодарность, вырастая из чувства признательности, приводит к развитию и укреплению позитивных психических устремлений, таких как ответственность, осознанность, принятие себя, что в свою очередь формирует самым естественным образом разумную радость, спокойную уверенность в себе, желание блага себе и другому. Контекст подобного состояния можно выразить через формулу: «Другой лучше меня, и я за это ему благодарен, ибо могу у него научиться тому, чем сам пока не обладаю. Я могу стать таким, как он, оставаясь при этом собой. И мне хорошо от того, что так есть». Здесь нам ясно видно, как первоначальный импульс признания рождает побуждение к собственному индивидуальному росту, развитию эволюционному и созидательному.

Зависть же есть крайнее выражение чувства досады в отношении того, чье превосходство осознается и признается, что порождает чувство недоброжелательства к этому другому. И при этом нетрудно заметить, что данный аффект весьма тесно сплетен с переживанием собственной ущербности, бессилия, незначительности. В данной ситуации определенным образом срабатывает, хотя и весьма искаженно, инстинкт выживания, ибо страх, что сторона более сильная в любой момент может оказать верх и тем самым явить себя конкурентом в извечной битве за выживание, оказывается актуальным и существенным. Но с другой стороны, подобная тревога парализует разум и волю, отчего видение своих возможностей в значительной степени сужается, и завистник впадает в тяжкое уныние, рано или поздно приводящее к отчаянию. Порочный круг замыкается. И в этом замкнутом, удушающем пространстве мучительного порока порождается новая страсть, столь же страшная и разрушительная – ненависть.

В своем внутреннем контексте такое состояние может оформиться следующим образом: «другой лучше меня, и я за это его ненавижу, ибо чувствую себя незаслуженно обойденным. Своим превосходством он постоянно мне напоминает о моем ничтожестве и представляет для меня угрозу. Поэтому мне хочется, чтобы ему было плохо. От этого мне будет спокойнее».

А постольку поскольку все наши проклятия и дурные пожелания оказываются совершенно бессильными для того, кто защищен, то неизбежно и оборачиваются против нас же самих. Разрушительная волна агрессии возвращается к своему источнику.

Таким образом, мы можем, сопоставляя две представленные позиции, узреть, что благодарность в конечном итоге, через признание другого и доверие к себе, оборачивается даром блага к своему носителю, а стало быть, и свободой для его души, в то время, как зависть кроме зависимости не приносит ничего.

Благодарный – свободный, завистливый – зависимый.

И это приводит к тому, что в первом случае человек обретает возможность пережить Теосис – то есть в переводе с греческого – Обожение – соприкосновение с качеством божественным, соединение с ним, одновременно и проникая в него и – открывая, раскрывая себя для Его проникновения.

«… Я и сам делаюсь Богом через неизреченное соединение!» – воскликнул однажды о подобном состоянии в одном из своих гимнов Симеон Новый Богослов.

Итак, для нас становится очевидным и понятным факт устремленности человека к блаженству и управлению. Столь же наглядной представляется и разница в результатах, когда одни этого достигают и тем самым обретают власть как способность управления, а иные бесславно растворяются в рутине. Почему так происходит, и какие причины служат тому, мы уже частично прояснили и выяснили. Однако, существуют помимо базовой психоэмоциональной готовности к переживанию спиритуального опыта и вполне конкретные, осознанные пути к восхождению на вершины этого опыта. Таким образом, мы обращаемся к молитве, ее феноменологии, онтологии и практике, имея в виду не расхожие о ней представления обывателя, но глубинный, потаенный смысл, сокрытый в этом священнодейственном процессе, а впоследствии – и состоянии.

На основании сказанного становится более очевидным понимание того, что каждая молитва помимо своего явного содержания несет в себе еще и сокрытый, таинственный пласт, знание которого значительно усиливает ее действенность и позволяет ей стать настоящим мистическим действом.

Семантическое поле: Молитва – Связь – Соединение – Песнь – Обращение – Божество – Слово – Мысль.

МОРАЛЬ

По определению мораль - это «система исторически сложившихся правил нравственного поведения, определяющих обязанность человека по отношению к обществу и другим людям». Сразу обращает на себя внимание слово «обязанности», которое выражает идею долженствования (Долг). Столь же явной представляется ассоциация с и.-е. корнем mor- «яма, могила», «мрак» (Смерть).

Исходя из опыта социального существования, мы можем увидеть, что особь, соответствующая канонам морали (как правило это проявляется демонстративно, формально и внешне) общественным мнением поощряется. Общество такой особью гордится. (В пределах темы интересно отметить, что первоначальным значением слова «морг» было «лицо», «горделивая осанка»).

С детства нам прививались нормы нравственности, которым мы должны были соответствовать. В противном же случае нас ожидало порицание и осуждение. Нередко можно услышать об образце высокой нравственности, некоем этическом эталоне. Хотя при этом «этика» и «этикетка» одного корня. В малолетние умы втискиваются понятия о плохом и хорошем без глубоких и существенных разъяснений, что такое «плохое» и что такое «хорошее».

В общем, очевидность такова, что мораль есть продукт некоего психосоциального внушения (внушение буквально означает «вводить в уши») и таким образом не является чем-то органически и естественно присущим человеческой натуре – в отличие от совести. Её относительность, а потому и сомнительная ценность выясняется довольно простыми сопоставлениями – временными и естественными. Скажем, в определенную эпоху позору подвергалась особь в том случае, если на полученное оскорбление не отвечала вызовом на дуэль. Позже подобное действие стало считаться обыкновенным убийством, то есть преступлением по сути своей. Еще пример. Предписание азиатской морали указывает гостю непременно рыгнуть после трапезы, и чем звучнее, тем больше уважения выкажется хозяину. В противном случае речь может идти о неприличии и даже оскорблении потчующего. Европейские правила поведения сочтут отрыжку за столом проявлением низкой культуры и распущенности.

На чьей стороне правда? Где истина правильного поведения? Ни там, ни там ее нет. Ибо и там и там – только мораль.

Для чего же тогда совершаются все эти установления, предписания, нормативы? – Зададимся невинным детским вопросом, исходящих из все тех же «почему» и «зачем».

Буду ли я есть мясо рукой или вилкой с ножом, оно останется все тем же мясом. И если я не хочу остаться голодным, я съем его любым доступным мне способом. Тогда к чему мне нужно соответствовать принятым в социуме правилам поведения? Разберемся методично и проясним вопрос.

Мы уже уяснили, что мораль относительна. Первое.

Она не является качеством врожденным, генетически заданным. Второе.

Этические правила прививаются некой общественной инстанцией. Третье.

Какова цель государственного аппарата? – Управление своими подданными, организация их таким образом, который предполагает максимальный коэффициент послушания и подчинения последних. Ясно, что функции юридические, не смотря на их структурированную законность, оказываются недостаточны для этого в силу своей определенной отстраненности от человеческого существа. Стало быть, юридическая власть хоть и сильна, но формальна, значит, не имманентна тому, что называют «простой человечностью». Иное дело – нравственность, аппелирующая к этому самому «человеческому в человеке» и тем самым обладающая способностью к объединению особей на основе так называемых «общечеловеческих ценностей», что и является предметом первой важности для государственной власти.

Таким образом получается, что Мораль есть способ психосоциального программирования и кодирования с целью неявного управления и контроля над особями.

Из этого следует, что мораль – это прежде всего идеология (Идея), манипуляция и ничего общего с истинными человеческими ценностями не имеет.

Таким образом получается, что всякая мораль есть психосоциальное программирование с целью контроля над человеком.

Исходя из этого, можно прийти к пониманию того что мораль отнюдь не тождественна естеству человеческих душевных проявлений.

И тогда становится ясно, что любая мораль ограничивает свободу человека. Ограниченная же свобода хоть в чем-то – по существу уже не – свобода.

И какие бы правила поведения не предписывались, нет оснований принимать их за образчик истины и разумности.

Отрекаясь от морали и освобождаясь от ее фальшивой ценности, ложной значимости и ее догм как суррогата совести, возможно возвратиться к себе, стать своим, и тем самым прийти к свободе.

Семантическое поле: Мораль – Идеология – Идол – Мнение – Долг.

Дата добавления: 2015-07-11